Карл Смелый.
Часть четвертая.
Глава XXIV

ГЛАВА XXIV

Гостиница "Крылатый Олень" в Страсбурге, подобно всем прочим немецким трактирам того времени, была содержима с такой же невнимательностью к нуждам проезжающих, как и у Иоганна Менгса. Но молодость и приятная наружность Артура, всегда располагающие к себе нежный пол, сильно подействовали на малорослую дородную и краснощекую с голубыми глазами красавицу, дочь хозяина "Крылатого Оленя", толстого старика, который не вставал со своих дубовых кресел в гостиной. Она выказала столько внимания к молодому англичанину, что решилась сама идти через грязный двор, с опасностью замарать свои легкие полусапожки и свою хорошенькую ножку, чтобы показать ему порожнюю конюшню. Когда Артур спросил ее о своем отце, она соблаговолила вспомнить, что именно такой путешественник, как он описывал, приехал вчера вечером в их гостиницу и говорил, что будет ждать молодого человека, своего спутника.

-- Я пришлю его к вам! - сказала малорослая красавица с улыбкой, которая, судя по редкости своей на ее устах, была неоценима.

Она сдержала слово. Через несколько минут старик Филипсон вошел в конюшню и бросился в объятия своего сына.

-- Сын мой!.. дорогой мой! - вскричал англичанин, всегдашняя твердость которого уступила место чувствам природы и родительской нежности. - Я всегда люблю быть с тобой, но теперь вдвое рад увидеть тебя после стольких препятствий и опасностей, а еще более радуюсь приезду твоему в такую минуту, когда приближается решение нашей участи. Через несколько часов мы узнаем, чего нам можно ожидать от герцога Бургундского. При тебе ли тот важный залог?

Рука Артура сперва начала было искать то, что лежало ближе к его сердцу, а именно небольшой сверточек, врученный ему Анной Гейерштейнской при расставании. Но он тотчас опомнился и подал отцу ящичек, который таким странным образом пропал и был опять найден в Ла-Ферете.

-- Он подвергался вместе со мной большой опасности, после того как вы мне его отдали, - отвечал Артур. - Меня гостеприимно пустили в один замок на ночь, а сегодня утром стоящий в окрестности этого замка военный отряд взбунтовался вследствие неполучения жалованья. Жители замка и я спаслись бегством от этих буйных мятежников, и когда мы сегодня на рассвете проезжали мимо их шайки, пьяный солдат застрелил подо мной бедную мою лошадь и я принужден был взять эту тяжелую фламандскую клячу с железным седлом и с дрянной сбруей.

-- Путь наш усеян терниями, - сказал отец. - На мою долю их также досталось, так как я был подвержен большой опасности в трактире, где провел вчерашнюю ночь. Но я от нее избавился и, отправившись оттуда утром, благополучно прибыл сюда. Здесь я выхлопотал себе конвой, который проводит нас в герцогский лагерь близ Дижона, и я надеюсь сегодня же вечером быть допущенным к нему. Если же мы потеряем последнюю нашу надежду, то поедем в Марсель, откуда отправимся водой в Кандию или на остров Родос и посвятим жизнь свою защите христианства, если уж не будем иметь более возможности сражаться за Англию.

Артур выслушал эти роковые слова без возражения, но они столь же сильно подействовали на его сердце, как приговор, который, осуждая преступника на вечное заточение в темнице, этим самым навсегда изгоняет его из общества и отрешает от всех радостей жизни. Колокола соборной церкви, зазвонив в эту самую минуту, напомнили Филипсону обязанность отслушать обедню, которую служили ежечасно в одном из многочисленных приделов этого великолепного храма. Сын, узнав о его намерении, отправился вместе с ним.

Приближаясь ко входу огромного собора, наши путешественники встретили, как это обыкновенно бывает в католических странах, толпу обоего пола нищих, собравшихся на паперти с целью доставить молельщикам случай исполнить долг раздачи милостыни, столь строго предписываемой уставами их церкви. Англичане отделались от их докучливости, раздав немного мелкой монеты тем, которые, по-видимому, были в крайней нищете и наиболее заслуживали сострадания. Высокая женщина, стоявшая на крыльце около самых дверей, протянула руку к старшему Филипсону, который, будучи поражен ее видом, положил ей серебряную монету вместо медных денег, которые он раздавал другим.

-- Чудеса! - сказала она по-английски, так, однако, тихо, чтобы он только один мог ее слышать, хотя до сына его также дошло, что она говорила. - Истинно чудеса! Англичанин имеет еще у себя серебряные деньги и в состоянии отдавать их бедным.

Артур увидел, что отец его вздрогнул от этого голоса или от слов, которые и ему, Артуру, показались чем-то превышающим разговор простой нищей. Но Филипсон, взглянув на женщину, которая это произнесла, вошел во внутренность церкви, где вскоре устремил все свое внимание на торжественную обедню, которую служил священник в приделе этого великолепного храма, воздвигнутого, как показывал находящийся над алтарем образ, во имя Св.Георгия, особенно чтимого воинами в феодальные времена. Обедня началась и кончилась со всеми обычными обрядами. Служивший ее священник удалился; и хотя некоторые из богомольцев, присутствовавших при божественной литургии, остались еще в храме, но большая часть вышла из него, одни с тем, чтобы идти в другой храм, другие - чтобы заняться своими мирскими делами.

Артур заметил, что высокая женщина все еще стояла перед алтарем на коленях, и он еще больше удивился тому, что отец его, который, как ему было известно, не мог уделить для набожности много времени, также оставался на коленях, устремив глаза на эту закутанную покрывалом нищую (которой она казалась по одежде), и что он как будто бы руководился ее движениями. Ни одна из мыслей, приходивших в голову Артура, не могла дать ему объяснения: почему отец его так поступает? - он только знал, что ему поручено важное и опасное дело, могущее встретить препятствия с разных сторон, и что политическая недоверчивость часто заставляла главнейших агентов во Франции, в Италии и во Фландрии прибегать к самым изощренным переодеваниям, чтобы, не возбуждая подозрения, иметь вход в такие места, где им нужно было действовать. Людовик XI, замечательная политика которого имела такое огромное влияние на дела и дух его века, в особенности был известен тем, что повсюду рассылал своих поверенных в наряде нищих монахов, странствующих певцов, цыган и других бродяг низшего разряда.

Вследствие всего этого Артур начал думать, что эта женщина, быть может, вовсе не нищая, как показывает ее одежда, но принадлежит совсем к другому, несравненно высшему кругу, и поэтому он решился сообразоваться в своих поступках с поступками своего отца.

Наконец колокол возвестил начало большой обедни в главном алтаре, и звон его вызвал из уединенного придела Св.Георгия всех тех, которые оставались еще в приделе, кроме отца с сыном и стоящей против них на коленях женщины. Когда последний из богомольцев вышел, женщина встала и подошла к старшему Филипсону, который, сложив на груди руки и опустив голову, с покорным видом, в каком сын никогда еще не видал его, казалось, скорее ожидал, что она ему скажет, нежели намеревался сам вступить с ней в разговор.

Несколько минут прошло в молчании. Четыре лампады, горящие перед образом Св. Георгия, изливали бледное сияние на оружие и коня его. Остальная часть придела была слабо освещена осенним солнцем, едва проникавшим сквозь разноцветные стекла длинного, узкого окна, единственного во всем храме. Тусклый, мерцающий свет лампад падал на величественный стан этой женщины, казавшейся погруженной в скорбь и уныние, на задумчивое, встревоженное лицо Филипсона и на красивые черты его сына, который с пылким любопытством юности ожидал необыкновенной развязки от такого странного свидания.

-- Кому ты здесь молишься? - спросила женщина. - Святому ли Георгию Бургундскому или святому Георгу Английскому, цвету рыцарства?

-- Как!.. и ты, - продолжала женщина, - ты, бывший в числе избранных рыцарей, ты мог забыть, кому ты поклонялся в Королевской Виндзорской церкви, где ты преклонял украшенное подвязкой колено, посреди сонма королей и принцев; ты мог забыть, чем ты был, и, прийдя в чужой храм, молишься, подобно простому крестьянину, о хлебе насущном и о сохранении твоей жизни?

-- Государыня! - возразил Филипсон. - И в то время, когда мне было чем гордиться, я считал себя перед существом, которому молился, не иначе как червем во прахе. Для Него я и теперь ни меньше ни больше прежнего, как бы я ни был унижен перед подобными мне смертными.

-- Счастлив ты, что еще можешь так думать! - воскликнула незнакомка. - Что значат твои потери в сравнении с моими?

Она закрыла лицо свое рукой и, по-видимому, углубилась в тягостные воспоминания.

Артур, стоявший немного поодаль, не мог преодолеть своего любопытства и, подойдя к отцу, спросил: - Батюшка! Кто эта госпожа? Не мать ли моя?

-- Нет, сын мой, - отвечал Филипсон, - молчи, именем всего, что для тебя свято и драгоценно!

Женщина услыхала, однако, как вопрос сына, так и ответ отца, хотя они и были произнесены шепотом.

-- Ты не ошибся, молодой человек, - сказала она, - я была твоей матерью, матерью-покровительницей всего английского дворянства... я Маргарита Анжуйская!

Артур преклонил колено пред неустрашимой вдовой Генриха VI, которая так долго и в таких отчаянных обстоятельствах непоколебимым своим мужеством и мудрой политикой поддерживала безнадежное дело своего слабого супруга. Она хотя и употребляла иногда во зло победу, предаваясь жестокости и мщению, но отчасти загладила это той неизменной твердостью, с которой она перенесла жесточайшие удары судьбы. Артур был воспитан в чувствах глубочайшей преданности к лишенному престола Ланкастерскому дому, одной из знаменитейших подпор которого был отец Артура, и его первые подвиги, хотя неудачные, имели целью восстановление этой династии. С восторгом, свойственным его летам и воспитанию, Артур в то же мгновение бросил на помост свою шапку и повергся к ногам своей злополучной государыни.

Маргарита откинула назад покрывало, скрывавшее благородные, величественные черты ее лица, которые даже и теперь, когда потоки слез провели морщины по ее щекам, когда заботы, неудачи, семейные огорчения погасили огонь в глазах ее и лишили ее чело свойственного ему величия, даже и теперь еще являли остатки красоты, когда-то считавшейся в целой Европе несравненной. Холодное равнодушие, причиной которого была длинная цепь несчастий и обманутых надежд злополучной государыни, смягчилось на минуту при виде восторга прекрасного юноши. Она протянула ему руку, которую он поцеловал, оросив ее слезами, между тем как Маргарита с материнской нежностью перебирала другой рукой его кудрявые волосы, стараясь поднять его с полу. Отец Артура затворил тем временем дверь церкви и прислонился к ней спиной, чтобы кто-нибудь чужой не вошел в продолжение этой необычайной сцены.

-- Итак, прекрасный юноша, - сказала Маргарита тихим голосом, в котором женская нежность боролась с природной гордостью ее сана и с холодным стоическим равнодушием, - итак, ты последняя ветвь того благородного дерева; столько знаменитых ветвей которого пало за наше злополучное дело. Увы! увы! Что я могу для тебя сделать? Маргарита не в состоянии даже благословить тебя! Судьба ее так жестока, что ее благословение есть проклятие и что ей стоит только посмотреть на тебя, пожелать тебе добра, чтобы навлечь на тебя гибель. Это я, я была роковым, ядовитым деревом, влияние которого погубило все прелестные растения, окружавшие меня. Я была причиной смерти всех друзей моих, хотя сама и не могу найти ее!

-- Благородная и великая государыня, - сказал старший англичанин, - не допустите, чтобы то царственное мужество, которое перенесло столько бедствий, оставило вас теперь, когда они окончились и когда есть надежда, что времена более благополучные наступят для вас и для Англии.

-- Для Англии! Для меня! Благородный Оксфорд! - сказала королева в отчаяньи. - Если бы завтрашнее солнце могло озарить меня вновь утвердившейся на английском престоле, то и тогда кто бы мог возвратить мне то, чего я лишилась? Не говорю о власти, о сокровищах -- они ничтожны на весах судьбы; не говорю о войске храбрых друзей, павших при защите моей и моих ближних, - о Соммерсетах, Перси, Стаффордах, Клиффордах; слава назначила им место в отечественных летописях! Не говорю о моем супруге, который переменил жизнь страдальца на венец мученика! Но, Оксфорд! Сын мой! Мой Эдуард! Могу ли я смотреть на этого юношу, не вспоминая, что графиня, твоя супруга, и я в одну ночь произвели на свет этих двух прекрасных мальчиков? Сколько раз мы с ней старались предугадать будущую их судьбу и уверить себя, что то же самое созвездие, которое озарило их рождение, будет благотворно сиять над ними в продолжение всей их жизни, пока они достигнут изобильной жатвы благополучия и чести!.. Увы! Твой Артур живет еще; а мой Эдуард, рожденный под тем же знамением, лежит в обагренном кровью гробе.

Она закрыла себе голову плащом, как бы затем, чтобы заглушить готовые вырваться наружу рыдания. Филипсон, или изгнанный граф Оксфорд, как мы теперь можем его называть, прославившийся в те непостоянные времена своей непоколебимой верностью Ланкастерскому дому, увидел, как неблагоразумно было бы допустить королеву предаться этой слабости.

-- Государыня! - сказал он. - Путь жизни подобен короткому зимнему дню; и жизнь течет своим чередом, несмотря на то, пользуемся ли мы ею или нет. Надеюсь, что государыня моя, всегда отличаясь самообладанием, не допустит, чтобы горе о прошлом помешало ей пользоваться настоящим. Я прибыл сюда, повинуясь вашей воле; скоро явлюсь я к герцогу Бургундскому, и если он склонится на те предложения, которые мы намерены ему сделать, то могут произойти события, которые нашу печаль обратят в радость. Но мы должны воспользоваться обстоятельствами без замедления и с наивозможной деятельностью. Позвольте же мне узнать, для чего ваше величество изволили прийти сюда в этой одежде и подвергаясь такой опасности. Конечно, не для того, чтобы рыдать над этим молодым человеком, великая королева Маргарита покинула двор своего отца и, скрываясь под этим нарядом, из верного убежища пришла сюда, в такое сомнительное, опасное место?

-- Ты издеваешься надо мной, Оксфорд, - сказала злополучная королева, - или ты сам в заблуждении, полагая, что все еще видишь ту Маргариту, которая никогда не произносила слова без причины и малейшее действие которой всегда было на чем-нибудь основано. Увы! Я уже совсем не та женщина, одаренная рассудком и твердостью! Повсюду преследует меня убийственная тоска, я нигде не нахожу себе места, едва явлюсь в одно и уже спешу покинуть его, явлюсь в другое место, и опять то же!.. Ты говоришь, что столица моего отца представляет мне верное убежище, но может ли оно быть приемлемо такой душе, как моя?

Может ли та, которая лишилась знаменитейшего царства в Европе, та, которая потеряла войска и друзей своих, - беззащитная вдова, бездетная мать, - та, на главу которой небо излило до последней капли неумолимый гнев свой, - может ли она унизиться до того, чтобы делить свое время со слабым стариком, который в песнях и в музыке, в пустяках и в дурачествах, в звуках арфы и в сочинении стихов находит утешение не только против унизительной нищеты, но, что всего хуже, и против всеобщего презрения.

-- С позволения вашего, государыня, не хулите доброго короля Рене за то, что, гонимый судьбой, он умел найти для себя более кроткие средства утешения, которые ваш гордый дух находит презренными. Состязание певцов заменяет для него упоение, которое могло бы доставить ему состязание в рыцарской битве; а цветочный венок, сплетенный трубадурами, и песни их кажутся ему достаточным вознаграждением за короны Иерусалима, Неаполя и обеих Сицилий, от которых у него остался один только пустой титул.

-- Не говори мне, - возразила Маргарита, - об этом жалком старике, поставившем себя ниже гнева своих злейших врагов и никогда не заслуживавшем ничего больше, кроме презрения. Говорю тебе, благородный Оксфорд, что я едва не сошла с ума, живя в его столице, в жалком сборище, которое он называет своим двором. Сердцу моему опротивело жалкое честолюбие, могущее находить забаву в пустом, обманчивом блеске, тогда как все великое и благородное исчезло. Нет, Оксфорд, если мне суждено лишиться последней надежды, которой манит меня непостоянная судьба, то я удалюсь в самый пустынный монастырь Пиринейских гор, там, по крайней мере, избавлю себя от оскорбительного зрелища бессмысленного веселья моего отца. Пусть он изгладится из памяти нашей, как со страниц истории, где имя его никогда не найдет себе места! Я должна узнать от тебя и сообщить тебе о вещах, гораздо более важных. Итак, любезный Оксфорд, какие известия из Италии? Согласен ли герцог Миланский помогать нам своими советами или сокровищами?

-- Советами - очень охотно, государыня, но понравятся ли они вам, этого я не знаю, так как герцог увещевает нас покориться злополучной судьбе и уступить воле провидения.

-- Лукавый итальянец! Итак, Галеацо ничего не хочет дать нам из накопленных им денег и не поможет той, которой он столько раз клялся в своей преданности?

-- Даже предложенные ему в залог бриллианты, - отвечал граф, - не могли склонить его к открытию своей казны и к ссуде нас червонцами для нашего предприятия. Однако он сказал мне, что если герцог Бургундский за вас вступится, то из уважения к этому великому государю и по искреннему сочувствию его к бедствиям вашего величества, он посмотрит, сколько истощенная его казна и состояние разоренных налогами и пошлинами его подданных позволят ему ссудить вам.

-- Коварный лицемер! - вскричала Маргарита. - Итак, если помощь герцога Бургундского вернет нам надежду восстановить наше достояние, то он одолжит нам ничтожную сумму, чтобы при возрождающемся нашем благоденствии мы забыли о равнодушии его к нам в несчастье. Но что герцог Бургундский? Я решилась прийти сюда, чтобы сказать тебе о том, что узнала, и осведомиться об успехе данных мной тебе поручений. Надежные люди охраняют тайну нашего свидания. Нетерпение увидеть тебя привело меня сюда в этом наряде. Люди мои остались в монастыре, около мили от города, - верный Ламберт известил меня о вашем прибытии, и я поспешила сюда, с тем чтобы узнать твои надежды и опасения и сообщить тебе мои.

-- Ваше величество! - отвечал граф. - Я еще не видал герцога. Вам известен его опрометчивый, надменный и упрямый нрав. Если бы он был способен поддержать мирную и благоразумную политику, которой требуют обстоятельства, то, без сомнения, получил бы самое полное удовлетворение от Людовика, его непримиримейшего врага, и даже от Эдуарда, его честолюбивого шурина. Но если он будет без всякого повода предаваться порывам сумасбродных страстей, то вооружит против себя бедных, но храбрых швейцарцев и, вероятно, попадет в опасную борьбу, в которой ему ни в каком случае нельзя надеяться на выигрыш; напротив, он может понести жестокие потери.

-- Он, конечно, не вверится похитителю престола в ту именно минуту, когда он представляет собой очевиднейшее доказательство своего вероломства.

-- Как, милорд? Неужели я первая извещаю вас, что Эдуард Йоркский переправился через море с такой армией, какой даже знаменитый Генрих V, тесть мой, никогда не вводил из Франции в Италию?

-- Я только слышал, что этого ожидают, - отвечал Оксфорд, - и предвидел, что последствия будут неблагоприятны для нашего дела.

-- Эдуард прибыл, - продолжала Маргарита. - Этот вероломный хищник дерзко потребовал от Людовика, короля французского, короны государства, как будто она принадлежит ему по праву наследства, короны, которая была возложена на голову моего несчастного супруга, когда он был еще в колыбели.

-- Итак, это решено, англичане во Франции? - спросил Оксфорд голосом, показывающим сильное беспокойство. - Кого же привел он с собой для исполнения своего предприятия?

-- Всех злейших врагов нашего дома. Лживого, вероломного, бесчестного Георга, называемого им герцогом Кларенским, кровопийцу Ричарда, распутного Гастингса, Говарда, Стенлея - одним словом, вождей всех изменников, которых я не хочу называть иначе как разве с тем, чтобы мое проклятие стерло их с лица земли.

-- И... я трепещу, задавая вам этот вопрос, - сказал граф, - готовится ли Бургундия дружественно присоединиться к ним в этой войне и действовать заодно с этим Йоркским гостем против Людовика, короля французского?

-- По полученным мной тайным известиям, - отвечала королева, - которые сами по себе верны и притом подтверждены всеобщей молвой, этого не будет, мой добрый Оксфорд!

при котором я заслужил себе шпоры и потомству которого, по одному уважению к его славной памяти, я остался бы верен даже и тогда, когда бы моя присяга позволила мне только лишь подумать о какой-нибудь перемене или отречении. Пусть Эдуард воюет с Людовиком без помощи Бургундии, на которую он надеялся. Людовик, конечно, не герой, но он дальновидный и искусный военачальник, более может быть страшный в этот политический век, нежели когда-то Карл Великий. Людовик не отважится на такие сражения, как при Кресси, Пуатье или Азенкуре. Если мы будем иметь тысячу генегауских копий и двадцать тысяч бургундских талеров, то Эдуард подвергнется опасности потерять Англию, между тем как он занят продолжительной войной, цель которой возвращение Нормандии и Гиени. Но что теперь делает герцог Бургундский?

-- Он угрожает Германии, - сказала Маргарита, - и войска его рассеяны по Лотарингии, главные города и крепости которой он занял своими войсками.

-- Где Ферранд де Бодемон - юноша, как говорят, храбрый, предприимчивый, отыскивающий себе Лотарингию по праву, доставшемуся ему от его матери, Иоланды Анжуйской, сестры вашего величества?

-- Он бежал в Германию или в Швейцарию, - отвечала королева.

-- Да страшится его Бургундия! - сказал опытный граф. - Потому что если этот лишенный наследия юноша найдет себе сподвижников в Германии и вступит в союз с неустрашимыми швейцарцами, то Карл Бургундский найдет в нем гораздо более страшного неприятеля, чем он думает. Мы теперь полагаемся на одни только герцогские силы, и если он ослабит их бесполезными предприятиями, то надежды наши, увы, исчезнут вместе с его могуществом даже и тогда, если бы он имел полнейшее желание помогать нам. Друзья мои в Англии решились не делать ни шагу, пока не получат людей и денег из Бургундии.

заплатить ему значительную сумму на дело утверждения Англии за Йоркским домом.

-- Это невероятно, - возразил Оксфорд. - Предводительствуя такой армией, как Эдуард, постыдно было бы удалиться из Франции, не сделав благородной попытки возвратить своих потерянных областей.

-- Таковы, конечно, были бы мысли законного монарха, - сказала Маргарита, - оставившего позади себя покорное и верноподданное государство. Но так не может думать Эдуард, ложно именуемый Плантагенетом, настолько же подлый духом, насколько и происхождением, так как, по слухам, настоящий его отец был некто Блакборн, миддлгемский стрелок, - нет, так не может думать этот незаконнорожденный хищник! Каждое дуновение ветра из Англии несет ему страх перед возмущением тех, над которыми он неправедно присвоил себе власть.

Он не будет спокойно спать до тех пор, пока не возвратится в Англию со своими головорезами, на которых он надеется как на защитников похищенной им короны. Он не станет воевать с Людовиком, потому что Людовик готов льстить его самолюбию, унижаясь перед ним, - и удовлетворять его жадность, давая ему золото на его сластолюбивые затеи, а потому я боюсь, что мы скоро услышим об удалений английской армии из Франции без всякой другой славы, кроме той, что знамена ее развевались недели две в областях, бывших прежде собственностью Англии.

-- Тем важнее для нас поторопиться склонить герцога Бургундского, - возразил Оксфорд, - и для этого я поспешу в Дижон. Такой армии, как армия Эдуарда, надобно употребить несколько недель для обратной переправы. Вероятно, она будет принуждена зимовать во Франции, даже и в случае мира с Людовиком. С тысячью набранных во Фландрии воинов я отправлюсь в северную Англию, где мы имеем множество друзей, кроме обещанной нам помощи Шотландии. Западные графства держат нашу сторону и ополчатся при первом воззвании - может быть, найдется еще Клиффорд, скрытый горными туманами от происков Ричарда. Валлийцы соберутся, услыхав провозглашенное имя Тюдора. Алая Роза еще зацветет на своем стебле, и повсюду раздадутся клики: "Да здравствует король Генрих!"

и отомстить Йоркам, тогда я умерла бы спокойно!..

-- Итак, вам угодно, чтобы я сделал предложения, изъясненные в последнем письме вашего величества, чтобы склонить герцога Бургундского на нашу сторону? Когда он узнает о мире, заключаемом между Францией и Англией, то это подействует на него более всего того, что я в состоянии ему сказать.

-- Обещай ему, однако, все, - сказала королева. - Мне хорошо известны тайны его души: он жаждет распространить во все стороны границы своих владений. Для этого он вторгся в Гельдерн, для этого он занял своими войсками Лотарингию, и для этого завидует моему отцу, еще владеющему последними островками Прованса. Вместе с этим приобретением земель он намерен переменить свою герцогскую корону на венец независимого государя. Скажи герцогу, что Маргарита может содействовать ему в его предприятиях, скажи, что отец мой, Рене, предоставит ему беспрепятственно владеть Лотарингией, что он сделает еще более: он с моего согласия объявит Карла своим наследником Прованса; скажи, что старик уступит ему свои владения в тот самый день, когда войско герцога сядет на суда для отплытия в Англию, если только королю Рене будет определен небольшой доход для содержания хора и толпы плясунов. Это единственные потребности, которые Рене имеет на земле. Мои и того меньше: мщение Йоркам и скорая смерть! В залог за ничтожную сумму золота, которая нам нужна, ты можешь дать находящееся у тебя ожерелье; что касается прочих условий, ручайся за исполнение их всем, чем можно.

-- Кроме вашего королевского слова, государыня, я могу поручиться моей рыцарской честью; а если потребуют больше, то сын мой останется залогом в руках Бургундии.

-- Ах! Нет! Нет! - воскликнула свергнутая с престола королева, которую тронуло это чувство. - Не подвергай опасности жизнь этого благородного юноши - он последняя ветвь верноподданного рода де Веров, он был бы братом по оружию моего дорогого Эдуарда, за которым он едва не последовал в кровавую безвременную могилу! Не вводи этого бедного молодого человека в роковые замыслы, которые были столь гибельны для его семейства. Отпусти его со мной. Я сохраню его от всех опасностей, пока я жива, и обеспечу его нужды на то время, когда меня уже не будет.

Он может пасть, но если падет, то не иначе как с честью! К каким бы опасностям ни призывали его долг и честь, что бы ни угрожало ему - меч или копье, топор или виселица, он должен смело подвергать себя им, чтобы доказать свою верность. Предки его показали ему дорогу.

-- Правда! - сказала несчастная королева, подняв вверх руки с отчаянием. - Все должны погибнуть, все, служившие Ланкастрам, все, которые любили Маргариту или которых она любила! Гибель должна быть всеобщей - юноша падет со старцем, ни одна овца из рассеянного стада не спасется!

-- Ради Бога, государыня, успокойтесь! - сказал Оксфорд. - Я слышу стук у дверей церкви.

растрогать мое отчаянное равнодушие! Позволь мне надеть тебе на шею эту цепь, добрый юноша, и не бойся, она не принесет тебе несчастья, хотя ты и получаешь ее из несчастных рук. Она принадлежала моему супругу; была освящена многими молитвами, орошена многими святыми слезами, и даже мои несчастные руки не могут разрушить ее благодати. Я хотела было надеть ее на грудь моего Эдуарда в ужасное утро Тьюкесборийского сражения, но он рано вооружился - вышел в поле, не видав меня, и я не могла исполнить моего намерения.

При этих словах она надела Артуру на шею золотую цепь, на которой висело распятие из литого золота. Оно принадлежало, по преданию, Эдуарду Исповеднику. В эту минуту у дверей постучались вторично.

ли я на это надеяться? Я то же говорила перед Сент-Албанским сражением, перед страшным Тоутонским днем, перед Тьюкесборийской, еще более кровавой битвой, - и что же вышло?.. Но надежда - это такое растение, которое нельзя вырвать из благородной груди иначе как вместе с жизнью.

Сказав это, она вышла из церкви и скрылась в густой толпе разного звания людей, из которых иные собрались с тем чтобы молиться, а другие - чтобы удовлетворить свое любопытство или провести праздное время в приделах собора.

Филипсон и сын его, оба сильно пораженные необыкновенным свиданием, в котором они только что участвовали, возвратились в свою гостиницу, где нашли оруженосца с гербами герцога Бургундского. Оруженосец этот объявил им, что если они те английские купцы, которые везут драгоценные товары ко двору герцога, то он имеет приказание проводить их туда в полной безопасности. Под этим прикрытием они отправились из Страсбурга; но передвижения герцога Бургундского были так непредсказуемы, и им встретилось на пути так много препятствий в стране, через которую беспрестанно проходили войска и в которой делались приготовления к войне, что не прежде как вечером следующего дня достигли они большого поля близ Дижона, на котором все силы герцогской армии, или, по крайней мере, большая часть их были расположены лагерем.