Гай Мэннеринг, или Астролог.
Глава XXVII

Гай Мэннеринг, или Астролог

Глава XXVII

В городке, где он расстался с Динмонтом, наш путешественник нанял почтовую карету, с тем чтобы ехать в Кипплтринган; прежде чем сообщать мисс Мэннеринг о своем приезде, он хотел разузнать о том, что делается в Вудберне. Ехать туда надо было миль восемнадцать - двадцать по совершенно безлюдной равнине. В довершение всего вскоре пошел снег. Кучер, однако, в течение всего времени вез его довольно уверенно. И только когда уже совершенно стемнело, он поделился с Брауном своими опасениями, что они сбились с пути. Усилившаяся метель вселила в него еще большую тревогу: снег залеплял глаза и ложился вокруг сплошною белою пеленой, не давая возможности ни разглядеть дорогу, ни вообще сколько-нибудь ориентироваться в местности. Браун вышел из кареты в надежде увидеть какое-нибудь жилье и там расспросить о дороге. Но так как ничего не было видно, он рискнул ехать дальше. Дорога шла посреди обширного саженого леса, и Браун был уверен, что неподалеку должен быть господский дом. Наконец, проехав с большим трудом еще около мили, кучер остановил карету и заявил, что лошади больше шагу не сделают. Но он сказал, что видел за деревьями огонек и что, верно, там есть дом, где можно будет узнать, как ехать дальше. Он сошел в снег, как был, в своем необъятном балахоне и в сапогах, которые толщиной могли сравниться с семь раз обтянутым щитом Аякса^[170]. Видя, что во всем этом облачении он намерен двигаться по снегу, Браун не вытерпел: он выскочил из кареты и, к великому удовольствию кучера, велел ему оставаться с лошадьми, а сам направился в сторону огонька.

Браун пошел ощупью вдоль изгороди, из-за которой был виден свет, рассчитывая таким путем подойти к дому. Пройдя некоторое расстояние, он отыскал наконец в изгороди проход и тропинку, которая углублялась в саженый лес. Решив, что она ведет к жилью, Браун пошел по ней, но очень скоро потерял ее среди деревьев. Тропинка эта сперва была довольно широкой и хорошо протоптанной, но теперь она совсем скрылась, и только белизна снега немного выручала путника. Стараясь держаться, насколько это было возможно, более открытых мест леса, он прошел около мили. Впереди, однако, не было никакого огонька и ничего сколько-нибудь похожего на жилье. И все же Браун был уверен, что ему следует идти именно этой дорогой. Вероятнее всего, свет, который он только что видел, шел из хижины лесничего; вряд ли это мог быть ignis fatnus^[171] - слишком он равномерно светил. Наконец местность стала неровной, хоть Браун и чувствовал, что все еще ступает по тропинке; она то поднималась вверх, то круто спускалась вниз, а все вокруг было застлано сплошным белым покровом. Раза два Браун уже падал и стал подумывать о том, чтобы вернуться назад, тем более что снегопад, которого он вначале в своем нетерпении почти не замечал, становился все сильнее и сильнее.

Решив тем не менее сделать последнюю попытку, он прошел еще несколько шагов вперед и вдруг, к своему удовольствию, заметил не очень далеко на противоположной стороне ложбины огонек, который, казалось, был на одном уровне с ним. Вскоре он, однако, обнаружил, что это было не так; спуск вел все дальше и дальше вниз, и он понял, что на пути его лежит лощина или овраг. Он все же продолжал осторожно спускаться, пока не достиг глубокого и узкого ущелья, по дну которого еле пробивалась извилистая речка, почти совершенно заваленная сугробами снега. И тут он вдруг очутился среди целого лабиринта полуразвалившихся хижин; почерневшие фасады и стропила крыш отчетливо виднелись среди белого снега; боковые же стены, давным-давно уже обрушившиеся, громоздились рядом бесформенными кучами; все это было занесено снегом, и нашему путнику нелегко было пробираться вперед. Но все же он упорно продолжал идти. Хотя и с трудом, он перебрался через речку и в конце концов, ценою больших усилий и невзирая на опасность, взобрался на противоположный крутой берег и очутился у того самого строения, где горел огонек.

При таком неясном свете трудно было разглядеть, что, собственно, из себя представляла эта небольшая четырехугольная постройка с совершенно разрушенным верхом. Возможно, что в былые времена это было жилище какого-нибудь земельного собственника средней руки, а может быть, и убежище, где мог скрыться и даже в случае необходимости защищаться от врага какой-нибудь владетельный феодал. Но сейчас от всего осталась только нижняя половина здания; сводчатый потолок служил теперь одновременно и крышей. Браун направился прежде всего к тому месту, откуда виден был свет, - это была длинная, узкая расселина или бойница, какие обычно бывают в старых замках. Решив сначала разведать, что это за странное место, прежде чем туда входить, Браун заглянул в эту щель. Более страшной картины, чем та, которую он увидел, нельзя было, кажется, себе представить. На каменном полу горел огонь, клубы дыма извивались по всей комнате и уходили через отверстия в сводчатом потолке. Стены, озаренные этим дымным светом, имели вид развалин по меньшей мере трехсотлетней давности. Тут же валялись бочки и разбитые ящики. Но больше всего Брауна поразили люди, которых он там увидел. На соломенной подстилке лежал человек, укутанный одеялом; он совсем уже не дышал, и его можно было принять за мертвеца, не хватало только савана. Однако, присмотревшись к нему пристальней, Браун увидел, что он еще жив; раза два были слышны его глубокие и тяжкие вздохи, какие обычно возвещают близкий конец. Склонившись над этим печальным ложем, сидела женщина, закутанная в длинный плащ; локти она уперла в колени и, повернувшись спиной к железному светильнику, глядела умирающему прямо в глаза. Время от времени она смачивала ему чем-то губы, а сама между тем тихо и монотонно пела одну из тех молитв, или, скорее, заклинаний, которые кое-где в Шотландии и в Северной Англии простой народ считает лучшим средством, чтобы облегчить душе переход в загробный мир, точно так же, как во времена католицизма^[172] для этого звонили в колокол. Она сопровождала это мрачное заклинание мерным покачиванием, как будто в такт песни. Вот приблизительно что она пела:

Тут она замолчала, и с полу послышался глубокий, еле слышный хрип, какие обычно издают умирающие.

- Нет, не хочет, - тихо пробормотала она, - не может он отойти с такой тяжестью на душе, это-то его и держит:

Надо открыть дверь. - И она встала с места и подошла к двери, стараясь, однако, все время не поворачивать головы; отодвинув засов или даже два (несмотря на жалкий вид всего помещения, двери его были тщательно заперты) она пропела:

С этими словами она распахнула дверь. Перед ней стоял Браун, который к тому времени отыскал уже вход в дом. Она отступила перед ним, и он вошел в комнату. Браун сразу же признал в этой женщине цыганку, которую он встретил в Бьюкасле, и ему стало не по себе. Она тоже сразу его узнала, и все ее движения, и фигура, и встревоженное выражение лица сделали ее похожей на добрую жену людоеда из сказки, когда она уговаривает странника не входить в замок ее свирепого мужа. Она простерла руки вперед и с упреком сказала:

- Разве я не говорила тебе: не ходи сюда, не мешайся в их дела!^[173] Своею смертью в этом доме никто не умирает!

С этими словами она взяла светильник и поднесла к лицу умирающего: его резкие губы и грубые черты были теперь искажены агонией; холстина, обмотанная вокруг головы, была в кровавых пятнах; кровь просочилась сквозь одеяло и сквозь солому. Ясно было, что умирал он не от болезни. Браун попятился назад от этого страшного зрелища и, повернувшись к цыганке вскричал:

- Несчастная, кто это сделал?

готов.

В эту минуту послышались голоса.

- Идут, - сказала она Брауну, - и будь у тебя столько жизней, сколько волос на голове, ты все равно теперь пропал.

Браун быстро оглянулся, ища какое-нибудь оружие.

Но под рукой ничего не было. Тогда он кинулся к двери, чтобы скрыться среди деревьев и спастись бегством, так как уже сообразил, что попал в разбойничий притон, но Мег Меррилиз с силой схватила его за руку.

- Оставайся тут, - сказала она, - только смотри не шевелись, и тогда ты спасен. Что бы ты ни увидел и ни услышал, молчи, сиди тихо, тогда с тобой ничего не случится.

В своем отчаянном положении Браун вспомнил, что эта женщина раз уже предупреждала его об опасности, и решил, что только ей он может сейчас доверить свою жизнь. Она велела ему спрятаться в куче соломы в углу, прямо против того места, где лежал покойник, заботливо укрыла его, поверх всего кинула несколько пустых мешков. Желая знать, что будет дальше, Браун немного раздвинул солому и мог теперь видеть все, что происходило. С замирающим сердцем он стал ждать, чем кончится это необычайное и более чем неприятное приключение. Старая цыганка хлопотала возле покойника, расправляя ему ноги и укладывая руки.

- Лучше сейчас это сделать, - бормотала она, - пока еще не остыл.

На грудь ему она положила дощечку, на которую насыпала соль, в голове и в ногах поставила по зажженной свече. Потом она снова запела и стала ждать, пока появятся те, чьи голоса уже были слышны вдали.

Браун был солдатом, и притом храбрым, но он был также и человеком, и в ту минуту страх победил в нем мужество до такой степени, что он почувствовал, как холодный пот выступает у него по всему телу. От мысли, что его вытащат из этого жалкого убежища негодяи, для которых убить человека было самым обычным делом, и что у него нет не только оружия, но и вообще никаких путей к спасению, если не считать мольбы о пощаде, которая вызовет у них только смех, и крика о помощи, которого, кроме них самих, никто не услышит, - от одной этой мысли у него похолодело внутри. Он понял, что жизнь его вверена теперь этой женщине, которая его, видимо, пожалела. Но ведь она, сообщница разбойников, вместе с ними промышляет убийствами и грабежом и вряд ли может питать к кому-либо человеческие чувства. Безысходная горечь душила Брауна. Он пытался прочесть в ее смуглом и жестоком лице, на которое падал сейчас свет, хоть самую крохотную частицу сострадания, которое бывает свойственно всякой женщине даже тогда, когда она дошла до последней ступени нравственного падения, но в лице этой цыганки не было ни малейшего проблеска человечности. Ее расположение к нему шло никак не от сострадания, а от прихотливого сплетения каких-то иных, необъяснимых чувств, разобраться в которых он не мог. Может быть, оно было вызвано к жизни каким-то воображаемым сходством, подобно тому, которое заставило леди Макбет при виде спящего короля думать о своем отце?^[174] Все эти мысли мгновенно промелькнули в голове Брауна, в то время как он глядел на эту странную женщину. Между тем никто не появлялся; он уже почти готов был вернуться к своему прежнему намерению - спастись бегством и в душе проклинал себя за нерешительность и за то, что он забрался в такое место, где нельзя было защитить себя и откуда невозможно было бежать.

Мег Меррилиз была тоже настороже. Она прислушивалась к каждому звуку, отдававшемуся эхом в старых стенах. Затем она снова вернулась к покойнику и снова стала что-то на нем поправлять.

- Тело-то у него что надо, - бормотала она про себя, - такое и хоронить не стыдно.

плащом, закрыла мертвецу глаза, сомкнула челюсти и, окутав голову полой плаща, спрятала под ней холстину с кровавыми пятнами, так что покойник стал, как она сама выразилась, "поприличнее".

Вдруг в хижину ворвались человека четыре, и по одежде и по лицу разбойники.

- Мег, чертова баба, как ты смеешь дверь отпертой оставлять? - было первое, что они ей сказали.

- А кому это в голову придет двери запирать, когда человек богу душу отдает? Что вы думаете, душа сквозь такие стены да засовы проберется?

- Так, выходит, он кончился? - спросил один из разбойников и подошел ближе, чтобы взглянуть на мертвеца.

ее вселила в Брауна надежду, что она озабочена его участью. Было совершенно очевидно, что она хочет, чтобы разбойники поскорее напились пьяными, не успев обнаружить пришельца, что легко могло произойти, если бы кому-нибудь из них случилось подойти слишком близко к его убежищу.

Примечания

169

Джоанна Бейли (1762 - 1851) - поэтесса и драматург; наиболее известны ее шотландские песни. В доме Джоанны Бейли в Хемпстеде часто собирались писатели и поэты. В. Скотт был связан с Бейли узами дружбы.

170

171

Блуждающий огонек (лат.).

172

173

Существует поверье, что удар, который получает тот, кто вмешался в чужую драку, стараясь примирить противников, самый опасный, какой только можно нанести человеку.

174

...заставило леди Макбет при виде спящего короля думать о своем отце? Имеются в виду слова леди Макбет, произнесенные перед убийством короля Дункана: "Если б на моего отца похож он не был, я поразила бы его сама" (Шекспир, "Макбет", акт II, сц. 2).