Антикварий.
Глава XV

Антикварий

ГЛАВА XV

Предоставив мистеру Олдбоку и его другу наслаждаться столь дорого доставшейся им рыбой, перенесем читателя, с его разрешения, в маленькую гостиную позади конторы фейрпортского почтмейстера, где его жена, за отсутствием его самого, сортировала для разноски письма, доставленные эдинбургской почтой. Эту пору дня кумушки в провинциальных городах находят наиболее удобной для посещения содержателя или содержательницы почты, чтобы по наружному виду конвертов, а иногда (если это не клевета) и по тому, что содержится внутри, собирать для своего развлечения отрывочные сведения или строить догадки о переписке и делах своих ближних. Как раз две такие особы женского пола в настоящую минуту помогали или мешали миссис Мейлсеттер в исполнении ее служебных обязанностей.

- Господи помилуй, - сказала жена мясника. - Здесь десять, одиннадцать, двенадцать писем для Теннента и Компании. Эти люди делают больше дел, чем весь остальной город, вместе взятый!

- Погляди-ка, соседка, - подхватила булочница. - Два из них сложены как-то странно пополам и заклеены по краю. Наверно, в них опротестованные векселя!

- А нет ли письмеца для Дженни Кексон? - спросила властительница бифштексов и потрохов. - Лейтенант уж три недели как уехал.

- Во вторник на прошлой неделе было письмо, - сообщила почтмейстерша.

- Письмо с корабля? - осведомилась Форнарина.

- Совершенно верно.

- Ну, значит, от лейтенанта, - заметила повелительница кренделей с некоторым разочарованием. - Я думала, с глаз долой - из сердца вон.

- А вот, оказывается, еще одно! - объявила миссис Мейлсеттер. - С корабля, почтовый штемпель - Сандерленд.

Все бросились вперед, чтобы схватить письмо.

- Нет, нет, уважаемые! - остановила их миссис Мейлсеттер. - Я уже имела из-за вас неприятности. Вы знаете, что мой муж получил большой нагоняй от секретаря в Эдинбурге из-за жалобы насчет письма для Эйли Биссет, которое вы, миссис Шорткейк, вскрыли?

- Я вскрыла? - возмутилась жена главного булочника Фейрпорта. - Вы отлично знаете, сударыня, что оно само вскрылось у меня в руке. Чем я виновата? Людям следует брать лучший воск, чтобы запечатывать письма.

беда в том, что мы потеряем место, если поступит еще хоть одна подобная жалоба.

- Вздор, милая! Мэр все уладит.

- Ну нет! Я не верю ни мэру, ни олдерменам, - сказала начальница почты. - Но я готова оказать вам любезность, и потом мы ведь добрые соседи. Можете рассматривать письма снаружи. Видите, здесь на печати якорь. Наверно, лейтенант оттиснул его своей пуговицей!

- Покажите, покажите! - заинтересовались жены главного мясника и главного булочника.

Они набросились на предполагаемое любовное послание, как «вещие сестры» в «Макбете» на палец кормчего, с таким же неистовым любопытством и едва ли с меньшей злобой. Миссис Хьюкбейн была высокого роста. Она поднесла письмо к глазам и повернулась с ним к окну. Миссис Шорткейк, маленькая и коренастая, приподнялась на цыпочки, чтобы принять участие в обследовании.

- Это от него! - объявила жена мясника. - Вот тут в углу я разобрала подпись «Ричард Тэфрил», и строчки идут от края до края.

- Держите письмо пониже, соседка! - воскликнула миссис Шорткейк значительно громче того осторожного шепота, которого требовала их забава. - Держите пониже! Вы думаете, только вы умеете разбирать почерк?

- Тише, тише, вы обе, ради бога! - зашипела на них миссис Мейлсеттер. - Кто-то вошел в лавку. Займись покупателем, Бэби! - добавила она вслух.

Снаружи донесся пронзительный голос Бэби:

- Это всего лишь Дженни Кексон, мэм! Она зашла узнать, нет ли ей письма.

- Скажи ей, - отозвалась усердная почтарша, подмигивая товаркам, - пусть зайдет завтра утром, в десять; тогда я ей скажу. Мы еще не успели разобрать почту. Чего ей так приспичило? Можно подумать, что ее письма важнее тех, что пришли для первых торговых людей в городе.

Бедной Дженни, девушке необыкновенной красоты и скромности, ничего не оставалось, как запахнуть плащ, чтобы скрыть вздох разочарования, и покорно возвратиться домой, а потом еще одну ночь терпеть сердечную боль, вызванную несбывшейся надеждой.

- Тут что-то говорится про иголку и полюс или, может, полосы, - сообщила миссис Шорткейк, которой ее более высокая соперница по сплетням наконец дала поглядеть на предмет их любопытства.

- Ах, какой стыд, - возмутилась миссис Хьюкбейн, - издеваться над бедной глупой козочкой, после того как он так долго за ней волочился и, наверно, получил от нее все, что хотел!

- Ну, в этом-то нечего сомневаться! - эхом отозвалась миссис Шорткейк. - Но корить ее тем, что у нее отец цирюльник и вывеска над дверями у него полосатая, как это ему полагается, а она сама простая швейка! Тьфу, какой стыд!

- Тише, тише, сударыни мои! - остановила их миссис Мейлсеттер. - Вы начисто промахнулись. Это - из матросской песенки. Я сама слышала, как он ее пел: там говорится, что он верен девушке, как магнитная игла - полюсу.

- Ладно, ладно! Я очень рада, если это так, - промолвила милосердная миссис Хьюкбейн. - Но все равно девушке ее положения непристойно вести переписку с офицером короля.

- Против этого не спорю, - сказала миссис Мейлсеттер. - Но от любовных писем почте большой доход. Поглядите-ка, здесь несколько писем сэру Артуру Уордору, и почти все заклеены облатками, а не воском. Помяните мое слово, ему недолго до разорения!

- Конечно. Это деловые письма, а не от его знатных друзей со всякими там гербами на печатях, - заметила миссис Хьюкбейн. - Придет конец его чванству. Он уже год увиливает и не платит по счету моему мужу, а ведь тот гильдейский староста!

- И моему задолжал за полгода, - подхватила миссис Шорткейн. - Этот баронет подгорел, как хлебная корка.

можно спасти от огня.

Покончив с баронетом, они взялись за эсквайра.

- Вот два письма для Монкбарнса - на этот раз от каких-то его ученых друзей. Посмотрите, как густо они исписаны до самой печати, чтобы не оплачивать двойного веса. Как это похоже на самого Монкбарнса! Когда ему надо что-нибудь отправлять, в пакете всегда полная унция: зернышко аниса - и то перетянуло бы; но излишка веса, даже самого малого, не бывает. Я давно бы вылетела в трубу, если б стала так отвешивать моим покупателям перец, и серу, и прочие сласти.

- Изрядный скряга этот монкбарнсский лэрд, - сказала миссис Хьюкбейн. - Когда ему требуется немного грудинки августовского барашка, он поднимает столько шума, словно покупает филейную часть целого быка. Угостите нас еще рюмочкой коричневой (вероятно, она хотела сказать «коричной») воды, миссис Мейлсеттер, милочка! Эх, подружки, если б вы знали его брата, как я его знала! Сколько раз он, бывало, шмыгал ко мне с парой диких уток в ягдташе, когда мой первый муж уезжал в Фолкерк на ярмарку… Да, да, не будем теперь об этом говорить!

- Я не скажу про Монкбарнса ничего худого, - заметила миссис Шорткейк. - Правда, брат его не приносил мне диких уток, но он сам - человек порядочный, честный. Мы поставляем им хлеб, и он рассчитывается с нами каждую неделю. Только он очень разъярился, когда мы послали ему выписку из книги вместо бирок^[103]. Он сказал, что бирки - настоящий старинный способ расчета между продавцами и покупателями. И это, конечно, верно.

- А вот поглядите сюда, соседки, - прервала их миссис Мейлсеттер.

- Тут есть на что полюбоваться! Вы бы, верно, немало дали, чтобы узнать, что там внутри! Это совсем не то, к чему мы привыкли. Видали вы подобное: «Уильяму Ловелу, эсквайру, проживающему у миссис Хедоуэй, Хай-стрит, Фейрпорт, близ Эдинбурга». Это всего лишь второе письмо, полученное здесь для него.

- Ради бога, дайте взглянуть! Ради бога, дайте взглянуть! Это ведь тот самый, о ком в городе никто толком не знает. Такой красивый молодой человек! Дайте посмотреть… дайте посмотреть! - восклицали обе достойные дочери праматери Евы.

- Ну нет! - прикрикнула на них миссис Мейлсеттер. - Прошу вас, станьте подальше! Это вам не четырехпенсовое письмишко, за которое мы можем ответить перед начальством из своего кармана, если что-нибудь случится. За него уплачено двадцать пять шиллингов, и приложено распоряжение секретаря переслать с нарочным адресату, если его не окажется дома. Так что, прошу, держитесь подальше! С этой штукой шутить не приходится.

- Дайте же поглядеть хоть снаружи!

Однако при осмотре они не обнаружили ничего, кроме различных свойств, которые философы приписывают материи: длины, ширины, толщины и веса. Конверт был сделан из прочной толстой бумаги, непроницаемой для любопытных глаз кумушек, которые пялили их так, что они чуть не выскакивали из орбит. Печать представляла собой глубокий и четкий оттиск какого-то герба, и с ней ничего нельзя было поделать.

- Вот беда, - сказала миссис Шорткейк, взвешивая письмо в руке и, несомненно, надеясь, что воск - увы, слишком хороший! - размягчится и растает. - Мне так хочется узнать, что здесь написано! Этот Ловел строит из себя самого загадочного человека, какой когда-либо ходил по мостовой Фейрпорта.

- Ладно, ладно, подружки! - сказала почтмейстерша. - Мы с вами посидим и поболтаем об этом. Бэби, принеси-ка кипятку для чая. Я очень обязана вам за печенье, миссис Шорткейк. Мы запрем лавку, кликнем Бэби и поиграем в картишки, а потом придет домой хозяин, и тогда мы отведаем превосходной телячьей печенки, которую вы так любезно прислали мне, миссис Хьюкбейн.

- Разве вы не хотите прежде всего отправить письмо мистеру Ловелу? - спросила миссис Хьюкбейн.

- Надо бы! Да вот не знаю, с кем отправить, пока муж не вернулся домой. Старый Кексон сказал мне, что мистер Ловел на весь день остался в Монкбарнсе. У него сделался сильный жар после того, как он вытащил лэрда и сэра Артура из воды.

- Старые дураки! - сказала миссис Шорткейк. - Чего это им понадобилось купаться в такую ночь, как вчера.

- А мне говорили, что их спас старый Эди, - вставила миссис Хьюкбейн. - Эди Охилтри Голубой Плащ, вы его знаете. Он вытащил всех троих из старого пруда. Они упали туда из-за Монкбарнса: он хотел показать им какие-то постройки прежних монахов.

- Бросьте, милая, это чепуха! - вмешалась почтмейстерша. - Я все расскажу вам, как мне передал Кексон. Сэр Артур, и мисс Уордор, и мистер Ловел - все трое - обедали в Монкбарнсе…

- Послушайте, миссис Мейлсеттер, - снова перебила ее миссис Хьюкбейк. - Неужели вы не отошлете это письмо с нарочным? Возьмите у нас пони. Наш работник ведь уже не раз выполнял поручения для почты. А сегодня пони не сделал и тридцати миль. Когда я выходила из дома, Джок как раз чистил его.

А он скоро будет дома. Впрочем, не все ли равно, получит джентльмен письмо нынче вечером или завтра с самого утра?

- Вся разница в том, - ответила миссис Хьюкбейн, - что мистер Ловел окажется в городе раньше, чем выедет ваш нарочный. И что вы заработаете тогда, милая? Но вы, конечно, лучше знаете, как вам быть.

- Хорошо, хорошо, миссис Хьюкбейн, - заторопилась миссис Мейлсеттер, несколько расстроенная и даже изменившаяся в лице. - Мы должны быть добрыми соседями, и, как говорится, живи и давай жить другим. Раз уж я была такой дурой и показала вам распоряжение секретаря, его, конечно, нужно выполнить. Но я обойдусь без вашего работника, очень вам благодарна, я пошлю своего мальчугана Дэви на вашем пони. Это даст, понимаете, ровно по пять шиллингов и три пенса каждой из нас.

- Дэви! Господи помилуй, ребенку ведь еще нет и десяти лет. И, по правде сказать, наш пони немного норовист, в дороге с ним прямо беда. Только наш Джок может справиться с ним.

- Очень жаль, - мрачно ответила почтмейстерша. - Я вижу, придется подождать, пока не вернется хозяин. Я не хочу отвечать за то, что доверила письмо такому парню, как Джок. Наш Дэви как-никак все-таки свой на почте!

- Отлично, отлично, миссис Мейлсеттер, я вижу, куда вы гнете. Но если вы рискуете ребенком, я рискну лошадью.

Были даны соответствующие распоряжения. Недовольный пони был поднят со своего соломенного ложа, взнуздан и оседлан. Дэви, с кожаной почтовой сумкой через плечо, взгромоздился в седло со слезами на глазах и с прутом в руке. Добродушный Джок вывел животное из города и там, хлопнув бичом и прикрикнув на пони привычным для того голосом, заставил его двинуться по дороге в Монкбарнс.

Между тем кумушки, как сивиллы, заглянувшие в свои книги, привели в порядок и согласовали добытые в этот вечер сведения, которые на следующее утро в тысяче вариантов бесчисленными каналами растеклись по всему Фейрпорту. Основанные на догадках и предположениях кумушек, слухи эти были многочисленны, странны и противоречивы. Говорили, будто Теннент и К° обанкротились и все их векселя вернулись опротестованными. В то же время утверждали, что они получили большой заказ от правительства и письма от самых видных купцов Глазго с предложениями войти к ним в долю с доплатой. По одним сведениям, лейтенант Тэфрил признался, что состоит в тайном браке с Дженни Кексон, а по другим - он прислал письмо, где упрекал ее за низкое происхождение, а также за необразованность и навсегда прощался с ней. Повсюду шептали, что дела сэра Артура непоправимо запутались, и если люди благоразумные в этом сомневались, то лишь потому, что слух был прослежен до конторы миссис Мейлсеттер, то есть до источника, более известного неисчерпаемостью новостей, чем их достоверностью. Но все сходились на том, что из канцелярии министра прибыл пакет на имя мистера Ловела, доставленный прямо из главного штаба в Эдинбурге ординарцем-драгуном, который проскакал через Фейрпорт, остановившись лишь затем, чтобы спросить дорогу в Монкбарнс. Причину прибытия такого чрезвычайного гонца к столь мирному и одинокому человеку объясняли различно. Некоторые уверяли, что Ловел - знатный эмигрант, призванный стать во главе восстания, вспыхнувшего в Вандее, другие - что он шпион, еще иные - что он генерал, неофициально осматривающий берега, и даже - что он путешествующий инкогнито принц крови.

Между тем доставка вызвавшего столько догадок пакета его законному адресату сопровождалась опасностями и происходила с задержками. Гонца, Дэви Мейлсеттера, чрезвычайно мало похожего на лихого драгуна, пони нес в сторону Монкбарнса лишь до тех пор, пока в его памяти сохранялись щелканье хлыста, которым его обычно наказывали, и крики подручного мясника. Но чувствуя, как Дэви, чьи короткие ноги не могли удержать мальчика в равновесии, ерзал взад и вперед по его спине, пони начал пренебрегать выполнением данных ему указаний. Во-первых, он сбавил ход до ровного шага. Это еще не вызвало ссоры между ним и всадником, который давно уже неважно чувствовал себя от быстрого движения и теперь воспользовался более медленным аллюром, чтобы погрызть имбирный пряник, который сунула ему в руку мать, пытаясь примирить юного эмиссара почтовой конторы с возложенной на него задачей. Вскоре коварный пони заметил ослабление дисциплины и, тряхнув головой, вырвал поводья из рук Дэви, после чего спокойно начал щипать траву по краю тропинки. Ошеломленный этими признаками своеволия и бунта, Дэви, равно боясь оставаться в седле и свалиться с него, поднял громкий плач. Услышав над головой эти звуки, пони, по-видимому, решил, что лучше ему самому и Дэви вернуться туда, откуда они явились, и начал отступление к Фейрпорту. Но так как почти всякое отступление кончается беспорядочным бегством, лошадка, испуганная болтавшимися поводьями, которые били ее по передним ногам, и воплями мальчика, а также чуя впереди дом, затрусила такой рысью, что, если бы Дэви удержался в седле (а это было крайне сомнительно), он скоро увидел бы перед собой ворота конюшни Хьюкбейнов. Но вдруг на повороте дороги подоспела помощь в лице старого Эди Охилтри, который завладел поводьями и прервал дальнейший бег пони.

- Кто ты такой, паренек? И разве так ездят?

- Я ничего не могу поделать! А зовут меня маленький Дэви.

- Куда же ты едешь?

- Я еду в Монкбарнс с письмом.

- Вот тебе на! Эта дорога вовсе не в Монкбарнс.

Но на все попытки разубедить его Дэви отвечал только вздохами и слезами.

Старого Эди нетрудно было растрогать, когда дело касалось детей. «Я шел в другую сторону, - подумал он. - Но тем и хороша моя жизнь, что мне все пути годны. В Монкбарнсе мне всегда дадут ночлег. Поплетусь туда с малышом. Бедняжка расшибется насмерть, если никто не поведет пони».

- Ты говоришь, у тебя письмо, сынок? А ну-ка, покажи!

- Я никому не покажу письма, - всхлипывая, сказал мальчик, - пока не отдам его мистеру Ловелу. Потому что я верный слуга почтовой конторы, и если б не пони…

- Верно, малыш! - заметил Охилтри, поворачивая голову строптивого пони в сторону Монкбарнса. - Вдвоем мы с ним управимся, если он не будет очень беситься.

Пригласив Ловела после обеда прогуляться на вершину Кинпрунз, антикварий, успевший уже примириться с перенесенным здесь унижением, распространялся теперь на темы, подсказанные ему окружающим ландшафтом, и описывал лагерь Агриколы в час рассвета. Он издали завидел нищего и его протеже.

Нищий объяснил, в чем дело, и Дэви, который настаивал на буквальном выполнении своего поручения и передаче письма непременно в Монкбарнсе, с трудом уговорили вручить пакет его законному владельцу, хотя тот и оказался на милю ближе указанного места.

- Но мама сказала, чтобы я обязательно получил двадцать пять шиллингов почтовых сборов, а потом еще десять шиллингов и шесть пенсов за особую доставку. Вот бумага.

- Посмотрим, посмотрим! - сказал Олдбок, надевая очки и рассматривая измятую выписку из тарифов, на которую ссылался Дэви.

- «Доставка: человек с конем, один день, - не свыше десяти шиллингов и шести пенсов». Один день? Да тут и одного часа нет! Человек с конем? Да тут мартышка верхом на драной кошке!

- Папа должен был поехать сам на большой рыжей кобыле, - возразил Дэви, - и вам пришлось бы ждать до завтрашнего вечера.

- Двадцать четыре часа после получения письма почтовой конторой! Ах ты, бесенок! Неужели ты так рано познал искусство надувательства?

- Полноте, Монкбарнс, к чему смеяться над ребенком, - сказал нищий. - Мясник-то мог потерять свою скотинку, а женщина - малыша. И потом десять шиллингов и шесть пенсов не так уж много. Вы так не спорили с Джонни Хови, когда…

Гость антиквария, сидевший на месте предполагаемого претория, пробежал глазами содержание письма и положил конец пререканиям, уплатив Дэви требуемую сумму. Ловел был взволнован. Он повернулся к мистеру Олдбоку и сообщил, что, к сожалению, не может возвратиться с ним в Монкбарнс и провести там вечер.

- Я должен немедленно отправиться в Фейрпорт и, может быть, сейчас же уехать оттуда. Никогда не забуду, мистер Олдбок, вашего радушия.

- Надеюсь, вести не плохие? - спросил антикварий.

- Весьма смешанного свойства, - ответил его друг. - Прощайте! В счастье или в несчастье, я никогда не забуду вашего внимания.

- Нет, нет, постойте минутку! Если… если (с трудом вытянул из себя антикварий)… у вас денежные затруднения, у меня найдутся пятьдесят… или сто гиней, которые я мог бы вам предоставить до Троицы… или любого удобного вам срока.

- Очень вам обязан, мистер Олдбок, но деньгами я вполне обеспечен, - ответил его таинственный молодой друг. - Извините меня. Сейчас я никак не могу продолжать нашу беседу. Я вам напишу или повидаюсь с вами, прежде чем покинуть Фейрпорт - в том случае, если окажется, что я должен уехать.

С этими словами он горячо пожал руку антиквария, повернулся и без долгих разговоров быстро зашагал к городу.

что никто из женщин не рискнет пойти туда после сумерек.

- А как я доберусь домой? - захныкал бедный нарочный.

- Вечер славный, - сказал Голубой Плащ, глядя на небо. - Пожалуй, я пойду назад в город и присмотрю за малышом.

- Очень хорошо, очень хорошо, Эди! - И, порывшись немалое время в своем обширном жилетном кармане, антикварий добавил: - Вот тебе шесть пенсов на табачок!

Примечания

103

антиквария могло быть вызвано тем, что аналогичный способ проверки применялся в отчетах казначейства. Во времена Прайора английские булочники рассчитывались таким же способом.