Автор: | Скотт В. |
Категория: | Роман |
Антикварий
ГЛАВА XXIX
Фрэнси Макро, послушный приказу хозяина, проводил нищего за пределы поместья, не давая ему ни поговорить, ни просто перекинуться словечком с кем-либо из слуг или подчиненных графа. Но, рассудив, что запрет не может распространяться на него самого, как на лицо, которому доверено конвоирование, он из кожи вон лез, чтобы выпытать у Эди предмет его доверительной и тайной беседы с лордом Гленалленом. Однако Эди в былое время достаточно часто допрашивали, так что он с легкостью уклонялся от расспросов своего бывшего соратника. «Тайны важных господ, - говорил себе Эди, - вроде диких зверей, запертых в клетки. Держи их под замком, и все будет хорошо, но чуть их выпустишь, они кинутся на тебя и разорвут на куски. Я помню, как туго пришлось Дугалду Ганну, когда он сболтнул лишнее насчет капитана Бэндилира и супруги майора».
Поэтому все попытки Фрэнси взять приступом стойкость нищего окончились неудачей, и, подобно не очень сильному игроку в шахматы, после каждого неудачного хода он становился все более уязвим для контратак противника.
- Так ты уверяешь, что не рассказывал милорду ничего особенного и говорил с ним только о своих делах?
- Да, и еще о кое-каких вещах, что я вывез из чужих краев. Я знаю, вы, паписты, жадны до всяких реликвий, добытых где-нибудь далеко - в церквах и тому подобное.
- Видно, милорд совсем спятил, - заметил слуга. - если так расходился из-за безделок, которые ты мог принести ему, Эди!
- Я так думаю, твоя правда, дружище, - ответил нищий. - Но, может, он хлебнул горя в молодые годы, Фрэнси, а от этого бывает, что человек немного тронется.
- Это ты верно говоришь, Эди! Ну, а раз не похоже, чтобы ты еще когда-нибудь пришел в замок, - а коль придешь, то уж не застанешь меня здесь, я скажу тебе, что в юности у него была такая страшная сердечная рана, что удивительно, как он еще на ногах держится.
- Ах, вот оно как! - промолвил Охилтри. - Из-за женщины, что ли?
- Ты угадал, попал в самую точку, - подтвердил Фрэнси, - из-за его двоюродной сестры, мисс Эвелин Невил, так ее у нас называли. В округе много об этом болтали, но только всех заставили попридержать язык - ведь дело касалось знатных людей! И было это больше двадцати лет назад, вернее - двадцать три года прошло.
- Вот как! Ну, да я тогда был в Америке, - сказал нищий, - и где уж мне было слышать здешние сплетни.
- Никаких сплетен и не было, друг мой, - ответил Макро. - Он любил молодую леди и собирался жениться на ней, но его мать проведала об этом и подняла такую кутерьму, что чертям тошно стало. Бедняжка терпела, терпела да и бросилась с утеса у Крейгбернфута в море. Тем дело и кончилось.
- Кончилось для бедной леди, - заметил нищий, - но, видно, не кончилось для графа.
- Для него это не кончится, пока не кончится его жизнь, - ответил эбердинец.
- Почему! Она, может, и сама не знала, почему. Но чего бы она ни пожелала, никто не мог идти против ее воли. Знали только, что молодую леди тянуло к какой-то ереси - у нас ведь много еретиков разных толков. К тому же она была в слишком близком родстве с графом, а наши церковные правила не разрешают таких браков. Все это и довело ее до отчаяния, и граф с тех пор не находит себе места, совсем голову опустил.
- Вот оно как! - сказал Охилтри. - Дивлюсь, что я никогда прежде не слыхал этой истории.
- Странно, что ты ее слышишь теперь! Разве посмел бы кто из слуг заикнуться об этом, пока была жива старая графиня! Ох, и командирша же была, любезный Эди. Хитер должен был быть мужчина, который бы с ней сладил. Но она в могиле, и мы можем дать волю языку, когда встретим приятеля. Ну, прощай, Эди, мне пора к вечерне. Если этак через полгода тебе случится побывать в Инверури, спроси там Фрэнси Макро!
Любезное приглашение одного было охотно принято другим. Друзья распрощались, обменявшись словами обоюдного уважения, а затем слуга лорда Гленаллена зашагал обратно, во владения хозяина, нищий же продолжал свой путь.
Был прекрасный летний вечер, и мир, вернее тот уголок, куда стремился Эди Охилтри, лежал перед ним и предоставлял ему широкий выбор места для ночлега. Покинув не слишком гостеприимное поместье Гленалленов, он припомнил разом столько друзей, что мог даже немного попривередничать, прежде чем отдать предпочтение кому-либо из них. В одной миле впереди была харчевня Эйли Сима. Но там в субботний вечер соберутся молодые парни и, значит, не будет случая спокойно побеседовать. В памяти Охилтри один за другим всплывали разные «добрые люди», как именуют в Шотландии фермеров и их жен. Но один был глухой и не мог его слышать; другой - беззубый, Эди не слышал его; третий был сварлив, а четвертый держал злющую собаку. В Монкбарнсе и Нокуинноке Эди мог рассчитывать на теплый и радушный прием, но они находились так далеко, что до них трудно было добраться засветло.
«Не понять, в чем тут дело, - сказал себе старик, - но только никогда в жизни я не был так разборчив с ночлегом. Должно быть, повидав этакую пышность да найдя, что без нее можно жить счастливее, я стал гордиться тем, как я живу. Одно я только знаю: гордыня ведет к погибели. И, уж верно, самый дрянной амбар, где можно спать, куда уютнее хором в Гленаллене со всеми их картинами, и черным бархатом, и серебряными финтифлюшками. Ну ладно, пойду-ка я к Эйли Симу».
Когда старик спустился с холма, у подножия которого лежала деревушка, куда он шел, заходящее солнце уже освободило ее обитателей от работы, и молодые люди, пользуясь чудесным вечером, затеяли на лугу игру в шары, а женщины и старики с интересом следили за ней. Крик, смех, возгласы победителей и побежденных общим хорем неслись навстречу спускавшемуся по тропинке Охилтри и будили в нем воспоминание о тех днях, когда он был ревностным участником - а часто и победителем - в играх, требующих ловкости и силы. Такие воспоминания почти у всех людей исторгают вздох даже тогда, когда вечер их жизни согрет более светлыми надеждами, чем у нашего бедного нищего. «В те времена, - резонно подумал он, - я обратил бы на старого путника, спускающегося с Кинблайтмонта, так же мало внимания, как и любой из этих здоровенных молодцов, которые даже не смотрят на старого Эди Охилтри».
Но он сразу же повеселел, когда оказалось, что его приходу придают большее значение, чем он в своей скромности мог предполагать. Между обеими командами игроков возникли пререкания из-за спорного удара, а так как сборщик податей стоял за одну команду, а школьный учитель - за другую, дело, можно сказать, перешло в высшие сферы. Мельник и кузнец тоже поддерживали разные стороны, и, судя по тому пылу, который они проявляли, можно было сомневаться в мирном исходе конфликта. Однако первый же, кто увидел нищего, закричал:
Тут все начали приветствовать Эди и под общие одобрительные крики утвердили судьей. Со всем смирением епископа, которому предложена митра, или нового спикера палаты, призванного занять председательское место, старик отклонил высокое доверие и ответственность, которую собирались на него возложить, и, в воздаяние за такое самоотвержение и скромность, имел удовольствие получить повторные заверения молодежи, стариков и людей средних лет в том, что он - наиболее осведомленное и подходящее для роли посредника лицо во всей округе. После такого поощрения он торжественно приступил к выполнению своих обязанностей и, строго воспретив обеим командам всякие обидные замечания, выслушал кузнеца и сборщика податей, с одной стороны, мельника и учителя - с другой, как младших и старших советников. Впрочем, решение в голове Эди созрело еще до начала дебатов. В этом он не отличался от многих других судей, которым тем не менее приходится выполнять все формальности и переносить в полном объеме красноречие и хитроумие адвокатов. И когда обе стороны высказали все, а многие - и по нескольку раз, наш старейшина, на основании всех представленных ему тонких и мудрых соображений, вынес умеренное и целительное решение: спорный удар считать ничейным и поэтому не присчитывать ни той, ни другой команде. Это здравое заключение восстановило согласие на поле. Игроки с обычным для деревенских забав веселым гамом начали подбирать себе партнеров и делать ставки, а наиболее нетерпеливые уже скидывали куртки и отдавали их, вместе с яркими шейными платками, на сохранение женам, сестрам и возлюбленным.
Однако общее веселье было нарушено самым неожиданным образом.
В стороне от толпы игроков послышались звуки, совсем не похожие на те, что звенели над лужайкой; это были подавленные вздохи и восклицания, какими обычно отвечают на первую весть о несчастье. Женщины начали причитать: «Ужасно! Такой молодой и так внезапно погиб! » Теперь возгласы, заглушая радостный шум толпы, раздавались и из толпы мужчин. Все сразу поняли, что где-то неподалеку стряслась беда, и каждый обращался за разъяснением к соседу, который и сам знал не больше. В конце концов смутный говор дошел и до ушей Эди Охилтри, находившегося в самой гуще толпы. Оказалось, что лодка Маклбеккита, рыбака, о котором мы так часто упоминали, затонула в море, и, по слухам, погибло четверо, в том числе сам Маклбеккит и его сын. Однако слухи, как обычно, были преувеличены. Лодка в самом деле перевернулась, но утонул только Стивен, или, как его называли, Стини Маклбеккит. Хотя расстояние и образ жизни не позволяли покойному водить тесную дружбу с деревенской молодежью, все прервали свои увеселения, чтобы воздать ту дань внезапному несчастью, в которой люди редко отказывают при таких исключительных происшествиях. Для Охилтри эта новость прозвучала особенно зловеще, тем более что он так недавно обращался к юноше за помощью, когда задумал злую шутку; и, хотя никто из них не собирался ни грабить, ни калечить немецкого заклинателя, это дело не могло украсить последние часы жизни человека.
Беда одна не ходит. В то время как Охилтри, задумчиво опершись на посох, сочувственно внимал жалобам местных жителей, оплакивающих внезапную смерть молодого рыбака, и в мыслях бранил себя за ту проделку, в которую он втянул Стини, его вдруг схватил за воротник констебль.
Сборщик податей и учитель сообща стали доказывать констеблю и его помощнику, что они не имеют права задерживать королевского нищего как бродягу. А немое красноречие мельника и кузнеца, выраженное в их сжатых кулаках, недвусмысленно давало понять, какой залог пылкие горцы готовы внести за арестованного. Его голубой плащ, говорили они, - это пропуск для странствования по всей земле.
- Однако голубой плащ, - возразил констебль, - не дает ему права нападать, грабить и убивать. А у меня ордер на его арест за эти преступления.
- Убийство? - изумился Эди. - Кого я когда-либо убивал?
- Мистера Германа Дюстерзивеля, агента компании рудников Уидершинз.
- Твоей заслуги в том нет. Если он говорит правду, ему пришлось отчаянно бороться за свою жизнь, и ты должен ответить за это по закону.
- Спасибо вам, благослови вас бог, дети! Не раз выпутывался я из петли, когда меньше всего заслуживал освобождения. Я и теперь уйду, как птица от ловца. Продолжайте игру и не думайте обо мне. Что мне сделают? Меня больше огорчает гибель бедного парня.
И вот покорного пленника увели, после того как он принял и машинально разместил в своих котомках дары, сыпавшиеся на него со всех сторон. Он покинул деревушку, нагруженный, как армейский поставщик продовольствия. Впрочем, тащить эту тяжесть ему пришлось недолго, так как констебль раздобыл тележку с лошадью, чтобы доставить старика к судье для допроса и предания суду.
друзей в могилу, а распорядителя их празднества подвергла опасности чуть ли не быть повешенным. Что же касается Дюстерзивеля, то его здесь хорошо знали, точнее сказать - терпеть не могли, и поэтому было немало разговоров о том, что обвинение, может быть, еще окажется ложным. Но все сходились в одном: если уж Эди Охилтри предстоит пострадать, то очень жаль, что он не прикончил Дюстерзивеля совсем.