Пуритане.
Глава XXXVI

Глава XXXVI

                     Лорд Байрон

   Тайный совет Шотландии, со времени объединения королевств практически ставший верховным судилищем этой страны, являясь вместе с тем и высшим органом исполнительной власти, собрался в старинном готическом зале, примыкающем к зданию парламента в Эдинбурге. Когда генерал Грэм вошел в этот зал и занял свое место за столом среди членов совета, все было готово к открытию заседания.

   - Сегодня вы доставили нам, генерал, немало дичи, - сказал председательствовавший в совете важный сановник. - Здесь и трус, чтобы признаться во всем, здесь и задорный боевой петушок, который будет отчаянно защищаться, а как, генерал, прикажете называть третьего?

   - Отбрасывая иносказания, я попросил бы вашу светлость назвать его человеком, в котором я лично принимаю участие.

   - И вдобавок - вигом? - заметил сановник, высовывая кончик языка, слишком большого, чтобы помещаться во рту, и скривив свое грубое, отталкивающее лицо в усмешке, которая как нельзя больше к нему подходила.

  - Если ваша светлость на этом настаивает, то и вигом, каковым ваша светлость также изволили быть в тысяча шестьсот сорок первом году, - сказал Клеверхауз с обычной для него невозмутимой учтивостью.

   - Ага, герцог, попались! - пошутил один из членов совета.

   - Да, да... - ответил герцог смеясь. - Впрочем, после Драмклога с нашим генералом нельзя разговаривать. Ну что же, начнем, пожалуй. Введите арестованных, а вы, господин секретарь, огласите протокол.

   Секретарь прочитал документ, в котором говорилось, что генерал Грэм Клеверхауз и лорд Эвендел берут на себя поручительство в том, что Генри Мортон-младший из Милнвуда уедет за границу и будет оставаться в чужих краях до тех пор, пока не последует изъявление воли его величества, принимая во внимание, что вышепоименованный Генри Мортон принимал участие в последнем восстании. В случае нарушения названным Генри Мортоном вышеозначенного условия его поручители уплачивают по десяти тысяч мерков, а сам виновный подлежит смертной казни.

   - Принимаете ли вы на этих условиях королевскую милость, мистер Мортон? - спросил герцог Лодердейл, председательствовавший в совете.

   - Мне ничего иного не остается, милорд, - ответил Мортон.

   - В таком случае потрудитесь подписать протокол.

   Мортон молча подписал протокол, хорошо понимая, что с ним поступили исключительно мягко, если учесть обстоятельства его дела.

   Мак-Брайёр, которого в этот самый момент внесли привязанным к стулу, так как от слабости он не мог стоять на ногах, увидев, что Мортон ставит свою подпись под какой-то бумагой, решил, что это акт отречения.

   - Он довершил свою измену нашему делу, он признал бренную власть земного тирана! - воскликнул он, тяжко вздыхая. - Закатившаяся звезда! Закатившаяся звезда!

   - Помолчите, сударь, - сказал герцог, - и приберегите дыхание, чтобы дуть на собственную похлебку; вы ее найдете чертовски горячей, обещаю вам. Позвать сюда того парня, в котором есть, как кажется, крупица здравого смысла. Перескочит канаву одна овца - за ней пойдут и другие.

   Ввели Кадди; он не был связан, но его сопровождали два стражника с алебардами. Кадди подвели к столу, рядом с которым сидел Эфраим Мак-Брайер. В умоляющем взгляде бедного парня, устремленном на сидящих за судейским столом, можно было прочитать ужас, внушаемый ему могущественными людьми, пред которыми он предстал, сострадание к товарищам но несчастью и страх перед грозившим ему наказанием. Неуклюже, по-деревенски, он отвесил множество подобострастных поклонов и замер в ожидании грозившей обрушиться на него бури.

   Кадди собрался было отвечать отрицательно, но, подумав немного, сообразил, что если он будет изобличен во лжи, то это обойдется ему, пожалуй, недешево; поэтому он с чисто каледонской уклончивостью ответил:

   - Не могу сказать точно, может и был.

   - Отвечай прямо, мошенник, был или не был? Ты же знаешь, что был.

   - Не мне возражать вашей светлости, - ответил на это Кадди.

   - Я спрашиваю еще раз, были ли вы у Босуэл-бриджа? Да или нет? - сказал герцог, теряя терпение.

   - Дорогой сэр, - продолжал упорствовать Кадди, - разве удержишь в памяти, где ты побывал за свою жизнь?

   - Говори, негодяй! - вскричал генерал Дэлзэл.- Или я вышибу тебе зубы эфесом вот этой шпаги! Неужели ты думаешь, что мы будем топтаться на одном месте, хитрить и возиться с тобой полный день, как борзые, выслеживающие зайца?^[48]

   - Когда так, - сказал Кадди, - раз вам хочется этого, пишите: я не отрицаю, что побывал в этом месте.

   - Итак, - сказал герцог, - как вы считаете, является ли участие в этой битве государственным преступлением?

   - Как же мне высказать свое мнение, сударь,- ответил осмотрительный пленник, - если дело идет о том, быть ли мне вздернутым или нет? Но не думаю, чтобы это было хоть чуточку лучше.

   - Лучше, чем что?

   - Чем преступление, как изволит называть ваша светлость, - ответил Кадди.

   - Вот это называется говорить дело, - заявил его светлость. - Были бы вы довольны, если бы король даровал вам милость и прощение за ваше участие в мятеже при условии, что отныне вы станете посещать церковь и молиться за короля?

   - С удовольствием, сэр, - ответил не слишком твердый в своих убеждениях Кадди, - и готов выпить в придачу за его здоровье, если эль будет хороший.

   - Каков! - заметил герцог. - Вот это малый сговорчивый. Что же довело тебя до этой беды, приятель?

   - Дурной пример, сэр, - отвечал Кадди, - и еще виновата, с позволения вашей светлости, моя старая, выжившая из ума матушка.

   - Ну, бог с тобою, приятель, - ответил на это герцог, - остерегайся в будущем дурного совета. Мне сдается, что ты не таков, чтобы изменить по собственному почину. Записать в протокол, что он освобождается от наказания. Поднесите поближе этого негодяя на стуле.

   Мак-Брайера перенесли на то место, где обычно ставили подсудимых для допроса.

   - Находились ли вы на поле сражения у Босуэл-бриджа? - последовал тот же вопрос, что был задан и Кадди.

   - Вы были вооружены?

   - Нет, не был, я присутствовал в качестве проповедника слова божия, чтобы ободрять тех, кто обнажил меч в защиту дела господня.

   - Иными словами, чтобы помогать мятежникам и их подстрекать? - спросил герцог.

   - Ты сказал истинно, - ответил на это пленник.

   - Хорошо, - продолжал допрашивающий. - Нам желательно знать, видели ли вы среди мятежников Джона Белфура Берли? Вы его, надо полагать, знаете?

   - Возношу свою благодарность господу, что знаю его, - ответил Мак-Брайер, - он ревностный и истинно верующий христианин.

   - А где и когда вы видели в последний раз эту благочестивую личность? - последовал новый вопрос.

   - Я здесь, чтобы отвечать за себя, - заявил с тем же бесстрашием Эфраим Мак-Брайер, - а не затем, чтобы предавать в ваши руки других.

   - Мы найдем способ развязать вам язык,- пригрозил Дэлзэл.

   - Если вы найдете способ заставить его вообразить, что он на их молитвенном сборище, его язык развяжется и без нас, - заметил Дэлзэлу Лодердейл.- Послушайте, юноша, отвечайте добром: вы слишком молоды, чтобы взваливать на себя такое тяжкое бремя.

   - Я презираю ваши угрозы, - бросил в ответ Мак-Брайер.- Это не первое мое заточение, и не впервые я принимаю страдания; и как бы молод я ни был, я прожил достаточно долго, чтобы знать, как надлежит умереть, когда меня призовет господь.

   - Допустим, что так; но если вы будете и дальше упрямиться, вам придется подвергнуться кое-каким неприятностям, и вас ожидает нелегкая смерть,- сказал Лодердейл и позвонил в маленький колокольчик, стоявший перед ним на столе.

   По этому знаку раздвинулся малиновый занавес, закрывавший нишу, или, вернее, одно из тех углублений в стене, которыми изобилует готическая архитектура, и перед глазами присутствующих предстал палач - высокий, страшный, уродливый человек. Он стоял за дубовым столом, на котором лежали тиски для сдавливания пальцев и железный футляр, носивший название шотландского сапога, - приспособление, применявшееся в те жестокие времена для пытки допрашиваемых. Мортон, не ожидавший увидеть такое жуткое зрелище, содрогнулся от ужаса. Нервы Мак-Брайера оказались более крепкими. Он спокойно взглянул на это страшное орудие пытки, и если сама природа заставила его кровь отхлынуть на секунду от щек, усилие воли принудило ее с еще большей энергией снова прилить к лицу.

   - Известно ли вам, кто это? - спросил Лодердейл тихим, глухим голосом, перешедшим под конец фразы в шепот.

   - Полагаю, - ответил Мак-Брайер, - что это гнусный исполнитель ваших кровожадных приговоров над страдальцами божьими. Я одинаково презираю и вас и его, и я благодарю господа, что мне так же мало страшны мучения, которые этот человек может мне причинить, как приговор, который вы можете мне вынести. Кровь и плоть мои могут содрогаться под тяжестью мук, на которые в вашей власти меня обречь, мое хрупкое естество может проливать слезы и испускать крики, но душа моя прочно утверждена на скале вечности.

   - Выполняй свое дело, - приказал палачу герцог.

   Палач подошел; он спросил хриплым, отвратительным голосом, какую ногу преступника он должен зажать первою.

   - Пусть сам выбирает, - ответил герцог, - я готов пойти ему навстречу во всем, в чем есть хоть крупица благоразумия.

   - Поскольку решение предоставляется мне, - заявил узник, вытягивая вперед правую ногу,- берите лучшую: я охотно жертвую ею делу, за которое принимаю страдания.^[49]

   по профессии врач, подошел с противоположной стороны к стулу, к которому был привязан Мак-Брайер, взял его руку в свою, нащупал пульс и приготовился наблюдать за тем, чтобы пытка протекала в соответствии с физическими возможностями его пациента. По окончании этих приготовлений председатель совета тем же мрачным и глухим голосом повторил свой вопрос:

   - Где и когда вы в последний раз видели Джона Белфура Берли?

   Вместо ответа узник, возведя к небу глаза и как бы моля его о ниспослании ему силы, прошептал несколько слов; последние из них были ясно слышны:

   - ...Ты сказал, что в день власти твоей народ твой пребудет в готовности.

   Герцог Лодердейл обвел взглядом членов совета, как бы спрашивая их мнение; прочитав в их глазах согласие, он кивнул палачу, молот которого тотчас же опустился на клин; загнанный между коленом и краем сапога, он причинил страшную боль, как это можно было судить по лицу пытаемого, ставшему сразу багровым. Палач снова поднял свой молот и приготовился ко второму удару.

   - Может быть, вы теперь скажете, - повторил герцог Лодердейл, - где и когда вы в последний раз видели Белфура Берли?

   - Вы уже слышали мой ответ, - решительно и твердо сказал несчастный страдалец, и сейчас же молот опустился во второй раз. За вторым ударом последовал третий, потом четвертый. При пятом ударе, когда палач вставил клин больших размеров, Мак-Брайер испустил душераздирающий крик.

   Мортон, в котором кипела кровь при виде этих нечеловеческих истязаний, не мог дольше сдерживаться; он вскочил, чтобы броситься вперед и помешать палачу, забыв о том, что он безоружен и что в его положении требуется особая осторожность. Клеверхауз, заметив его волнение, схватил его за плечо и силою удержал на месте. Удерживая его одною рукой и прикрывая его рот другою, он шепнул ему на ухо:

   - Вспомните, ради бога, где вы находитесь!

   Это движение Мортона, к счастью для него, осталось незамеченным, так как внимание членов совета было полностью поглощено разыгравшейся перед ними жуткою сценой.

   - Освободите ногу, - приказал герцог и, повернувшись к Дэлзэлу, добавил: - На нем оправдается, пожалуй, старая поговорка - ведь сегодня он едва ли мог бы поехать верхом, хотя и обут в сапоги. Однако пора с ним кончать, не так ли?

   - Ну что ж! Велите огласить приговор, и с ним будет покончено. И без того у нас довольно грязной работы.

   Чтобы привести узника в чувство, были поспешно применены всевозможные эссенции и настойки, и когда первые слабые вздохи несчастного возвестили, что к нему возвратилось сознание, герцог произнес над ним приговор, как над предателем, уличенным в открытом восстании против властей. Приговоренного должно было отнести из зала суда к месту казни и повесить за шею, а после умерщвления отрубить у него голову и руки и передать их на благоусмотрение совета.^[50] Все движимое и недвижимое имущество и одежду конфисковать и зачислить в доход короля.

   Должность пристава в те времена, как, впрочем, и много позже, исполнялась in commendam^[51] палачом. В его обязанности входило повторить несчастному осужденному приговор, оглашенный до этого судьей; этот приговор, прочитанный гнусною личностью, которой предстояло терзать свою жертву в соответствии с содержавшимися в нем указаниями, звучал в ее устах особенно жутко и выразительно. Мак-Брайер едва ли понял содержание слов, сказанных лордом-председателем совета, - его сознание только-только начинало возвращаться к нему. Но теперь он был в состоянии внимательно вслушиваться в текст приговора и отзываться на то, что бормотал над ним хриплый и отвратительный голос того негодяя, которому надлежало привести его в исполнение. После страшных заключительных слов: «И я произношу это как приговор», он смело сказал:

   - Благодарю, милорды, за дарование мне единственной милости, которой я чаял и которую мог бы от вас принять; благодарю вас за то, что вы предназначили моему разбитому, искалеченному и истерзанному сегодня вашей жестокостью телу такой быстрый конец. Для меня было бы в конце концов почти безразлично: умереть ли на виселице или в тюрьме. Но если бы смерть, пришедшая следом за тем, что я испытал сегодня в вашем присутствии, настигла меня во мраке моей темницы, многие не смогли бы увидеть, какие страдания способен переносить христианин ради правого дела. Итак, я прощаю вас и за то, что вы приказали надо мной сотворить, и за то, что я претерпел. В самом деле, почему бы мне вам не простить, милорды? Из царства хрупкой плоти и бренного праха вы посылаете меня в мир, где все неизмеримо лучше, чем в здешнем, туда, где я буду пребывать вкупе с ангелами и душами праведников; вы посылаете меня из тьмы на ослепительный свет, из обители смертных - в обитель бессмертия, короче говоря, с земли на небо! Если благодарность и прощение умирающего могут послужить вам ко благу, примите их от меня, и пусть последние мгновения вашей жизни будут столь же счастливыми, как мои!

   После того, как он произнес эти слова, его вынесли, по приказанию герцога, те же стражники, которыми он был принесен в зал; лицо его излучало радость и торжество. Через полчаса он был казнен; он умер с той же восторженной твердостью, с какою прожил свою короткую жизнь.

   - Какая твердость, какое мужество! - сказал Мортон, восхищенный поведением на суде Мак-Брайера. - И как жаль, что такое самопожертвование и такой героизм сочетаются в нем с изуверством, свойственным его секте.

   - Вы имеете в виду, - спросил Клеверхауз,- его готовность осудить вас на смерть? Чтобы сделать это со спокойною совестью, ему достаточно было бы вспомнить какой-нибудь текст из писания, например: «И Финеас встал и свершил приговор», или что-нибудь в этом роде. Но как вы думаете, куда мы теперь направляемся?

   - Мне кажется, что мы по дороге к Лису, - ответил Мортон. - Можно ли мне до отъезда повидаться с друзьями?

   - Вашему дядюшке, - сказал Клеверхауз,- была предоставлена возможность встретиться с вами, но он отказался. Достопочтенный джентльмен пребывает в трепете - и не без основания, - как бы ваше преступление не отразилось на его землях и прочем имуществе. Тем не менее он посылает вам свое благословение и немного денег. Лорд Эвендел все еще тяжело болен. Майор Белленден находится в Тиллитудлеме, он приводит в порядок дела. Эти негодяи произвели страшное опустошение в семейном архиве леди Белленден, к тому же они осквернили и разбили то кресло, которое леди Маргарет зовет троном его священнейшего величества. Быть может, есть еще кто-нибудь, кого бы вы пожелали увидеть?

   - Все, что может понадобиться вам в путешествии и на чужбине, уже приготовлено, - сказал генерал.- Лорд Эвендел подумал об этом заранее. Вот пакет, который он просил отдать в ваши руки. В нем вы найдете рекомендательные письма ко двору штатгальтера, принца Оранского; к ним я добавил несколько писем и от себя. Вы знаете, свои первые походы я проделал у него под началом и впервые понюхал пороху в битве при Сенефе.^[52] Тут же вы обнаружите векселя на голландских банкиров, по которым получите деньги на текущие нужды; в дальнейшем, деньги будут переводиться по мере надобности.

   Ошеломленный и взволнованный тем, что услышал, Мортон взял протянутый ему Клеверхаузом пакет. Его глубоко поразила и огорчила поспешность, с какою осуществлялся указ о его изгнании.

   - А как мой слуга? - спросил он.

   мы и на набережной, тут вы найдете ожидающую вас шлюпку.

   Все обстояло в точности так, как сказал Клеверхауз. У набережной капитана Мортона ждала шлюпка, нагруженная сундуками и другою поклажей, подобающей путешественникам в его ранге. Клеверхауз пожелал ему на прощание всякого благополучия и счастливого возвращения в Шотландию, когда наступят более спокойные времена.

   - Я никогда не забуду, - сказал он, - вашего благородного поведения по отношению к моему другу Эвенделу, и притом в таких обстоятельствах, в каких многие постарались бы устранить его со своего пути.

   Еще одно дружеское рукопожатие, и они расстались. Когда Мортон, направляясь к шлюпке, сходил по спуску на пристань, кто-то незаметно сунул ему в руку много раз сложенную, крошечную записку. Он оглянулся. Человек, вручивший ему послание, старательно кутался в плащ; он приложил палец к губам и тотчас исчез в толпе. Это происшествие возбудило в Мортоне любопытство. Взойдя на борт судна, готового отплыть в Роттердам, и застав своих спутников за устройством собственных дел, он воспользовался представившейся возможностью и прочитал эту, так таинственно переданную ему записку. В ней заключалось следующее:

   Мужество, проявленное тобой в роковой день, когда Израиль бежал от врага, до некоторой степени примирило меня с твоим злосчастным влечением к эрастианству. Теперь не время Эфраиму бороться с Израилем. Я знаю, сердце твое принадлежит дщери из стана врагов. Но выкинь из него эту блажь. Где бы я ни находился: в изгнании, на чужбине или на родине, таясь от врагов или даже в объятиях самой смерти, рука моя будет всегда тяготеть над этой забрызганной нашею кровью, злонамеренною, языческою семьей, и провидение даровало мне средство, чтобы отмерить им их собственной мерой, доведя их до разорения и нищеты. Сопротивление, оказанное нам их твердынею, было главной причиной нашего разгрома у Босуэл-бриджа, и я поклялся собственною душой отомстить им за это. И так, не думай о ней, а сойдись с нашими изгнанными с родины братьями, сердца которых все еще тянутся к нашей несчастной стране, горя желанием принести ей помощь и спасение от погибели. В Голландии ты найдешь некоторое число честных шотландцев, стремящихся всеми помыслами своими к нашему освобождению. Присоединись к ним, как подобает сыну мужественного и славного Сайлеса Мортона; ты встретишь у них радушный прием и в память твоего отца и в уважение к твоим личным заслугам. Если ты и впредь будешь сочтен достойным трудиться на вертограде, то сможешь в любое время узнать, что я делаю и где нахожусь, спросив Квентина Мак-Кейла Айронгрея в доме благочестивейшей женщины Бесси Мак-Люр, недалеко от трактира, именуемого «Приют», где Нийл Блейн угощает своих посетителей. Вот и все, что хотел сказать тебе тот, кто уповает услышать, что ты в среде наших братьев, и сражаешься с кровавою тиранией, и не склоняешься перед грехом. А пока исполнись терпения. Пусть меч твой будет всегда у бедра, пусть светильник твой неугасимо горит, как у того, кто бодрствует в ночи, ибо тот, кто будет судить гору Исава и превратит лжеверующих в солому, а неверных в жнивье, тот грядет в четвертую стражу в одеждах, забрызганных кровью, и дом Иакова будет отдан на разграбление, а дом Иосифа предан огню. Я тот, кто написал эти строки, кто наложил среди пустынного поля руку на власть имущего.

   в нем уважение к неукротимому духу этого человека, который с искусством, равным его мужеству и упорству, принимался восстанавливать только что разорванную в клочья сеть заговора. Но Мортон не хотел начинать опасную переписку или возобновлять связь, оказавшуюся для него роковой. Он считал, что угрозы, расточаемые Берли в адрес семьи Белленден, вызваны раздражением из-за успешной обороны Тиллитудлема: и в самом деле, думал он, какое влияние на судьбу этой семьи, когда ее партия торжествует победу, может оказать их потерпевший поражение и скрывающийся противник.

   Впрочем, на мгновение в Мортоне все же зародилось сомнение, не известить ли майора или лорда Эвендела о содержащихся в письме Берли угрозах. Поразмыслив, однако, он решил, что, делая это, должен был бы назвать своего тайного корреспондента, так как предупредить об угрозах, не предоставив одновременно средства к их отвращению, то есть не назвав по имени Берли, было бы почти бесполезно; назвать же Берли по имени, думал Мортон, было бы предательством по отношению к человеку, выказывавшему ему столько доверия, и притом ради пресечения зла, по всей видимости, лишь воображаемого. По здравом размышлении он разорвал письмо, записав предварительно имя и местопребывание той, у кого можно было получить сведения об его авторе. Обрывки письма он выбросил в море.

   Пока Мортон был занят этими мыслями, судно снялось с якоря, и его белые паруса наполнил попутный северо-западный ветер. Наклонившись на один борт, оно стремительно понеслось по волнам, оставляя за собой длинный бурлящий след. Город и гавань, из которого оно вышло в плавание, скрылись в отдалении, холмы, их окружавшие, растаяли в конце концов в голубом небе, и Мортон на долгие годы разлучился с родной землей.

Примечания

48

Передают, что генерал во время допроса ударил одного из пленных вигов эфесом своей шпаги, и притом так сильно, что у того хлынула из носу кровь. Этот бесчеловечный поступок был вызван якобы словами пленника, бросившего в лицо этому надменному старому воину, что он зверь из Московии, привыкший жарить живьем людей. Дэлзэл долгое время находился на русской службе, которая в то время отнюдь не была школой гуманности. (Прим. автора.).

49

50

Благоусмотрение совета, который решал, что делать с останками казненных по его приговору, было столь же варварским, как и все остальные его действия. Так, например, публично выставлялись надетые на пики головы проповедников, причем под головами подвязывались обрубленные руки, сложенные в жесте молитвы. Когда была выставлена в таком виде голова знаменитого Ричарда Камерона, кто-то из присутствовавших в толпе сказал, что он жил, молясь и проповедуя, и умер, молясь и сражаясь. (Прим. автора.)

51

По совместительству (лат.).

52

Август 1674 года. Клеверхауз отличился в этом деле и был произведен за него в капитаны. (Прим. автора.)