Уэверли.
Глава LIII. Фёргюс решает жениться

УЭВЕРЛИ, ИЛИ ШЕСТЬДЕСЯТ ЛЕТ НАЗАД

Глава LIII

ФЁРГЮС РЕШАЕТ ЖЕНИТЬСЯ

По мере того как Уэверли проницательнее вглядывался в придворную жизнь, у него оставалось все меньше оснований восхищаться ею. Говорят, что в желуде заключен целый дуб со всеми его будущими ветвями. Так и в этом дворе, как в желуде, он уже видел столько источников tracasserie^[197] и интриг, что они сделали бы честь двору обширной империи. Каждое значительное лицо имело собственные цели, которые и преследовало, с упорством, совершенно несоразмерным, по мнению Уэверли, со степенью их важности. Почти все эти лица имели свои поводы к недовольству, хотя больше всего оснований к этому было у достойного барона, так как душа его болела за общее дело.

- Едва ли, - сказал он однажды утром Уэверли, когда они смотрели на замок, - едва ли мы дождемся осадного венка. Вы знаете, что его сплетали из корней и травы растений, выросших в осажденном городе, а то его делают из веточек parietaria - жимолости, или стенницы; не удастся нам, говорю я, заслужить венок этой блокадой - или осадой - эдинбургского замка.

К этому он привел много ученых и убедительных доводов, повторение которых в настоящей повести вряд ли доставило бы удовольствие читателю.

Кое-как отделавшись от старика, Уэверли отправился на квартиру к Фёргюсу, куда последний наказал ему прийти и дожидаться его возвращения из Холируд-хауса.

- Завтра у меня будет особая аудиенция, - сказал он ему накануне, - заходи поздравить меня с успехом, в котором я не сомневаюсь.

День аудиенции настал. В комнате Фёргюса Уэверли нашел прапорщика Мак-Комбиха,- он ждал возможности отрапортовать о своем дежурстве во рве, который прорыли поперек крепостного холма и называли траншеей. Скоро на лестнице раздался голос предводителя, кричавшего в яростном нетерпении:

- Каллюм, эй, Каллюм Бег, дьявол!

Когда Фёргюс вошел в комнату, все черты его выражали неистовую ярость, а немного нашлось бы людей, на чьем лице это чувство отразилось бы более ярко. Когда он был в этом состоянии, жилы проступали у него на лбу, ноздри раздувались, щеки и глаза горели, а взгляд его был взглядом бесноватого. Эти признаки наполовину подавленного гнева были тем страшнее, что изобличали неистовые усилия воли сдержать припадок почти неудержимой страсти, породившей ужасающий внутренний конфликт, от которого он трясся всем телом.

Войдя в квартиру, он отстегнул палаш и швырнул его на пол с такой силой, что тот полетел на другой конец комнаты.

- Сам не знаю, - воскликнул он, - что мне мешает дать сейчас торжественную клятву, что я никогда больше не обнажу за него меча! Каллюм, заряди мои пистолеты и принеси их сюда сию же секунду! Слышишь, сию же секунду!

Каллюм, которого ничто никогда не удивляло, не пугало и не приводило в замешательство, выполнил это приказание с отменным хладнокровием. Эван Дху, на челе которого одна мысль, что его вождя могли оскорбить, вызвала такую же бурю, исполнился мрачного молчания и только ждал момента, когда сможет узнать, кому и где мстить за эту обиду.

- А, Уэверли, ты здесь, - сказал предводитель, что-то припоминая. - Правильно. Я просил тебя разделить мое торжество, а сейчас ты видишь мое - как бы тебе сказать? - разочарование.

В этот момент подошел Эван Дху со своим письменным докладом. Фёргюс в бешенстве отшвырнул бумагу прочь.

- Господи! - воскликнул он. - Как бы я хотел, чтобы эта старая развалина рухнула на головы дураков, которые осаждают, и подлецов, которые защищают ее! Вижу, Уэверли, ты считаешь, что я с ума сошел... Ступай, Эван, но далеко не уходи, чтобы тебя можно было дозваться.

- Полковник наш ужас как расстроился, - сказала миссис Флокхарт Эвану, когда он спустился к ней. - Дай бог, чтобы не захворал. У него жилы на лбу надулись, как веревки. Ему ничего не нужно?

- Я знаю, Уэверли, полковник Толбот внушил тебе проклинать десять раз на дню слово, которое ты нам дал. Нет, и не пытайся это отрицать, в настоящую минуту я готов проклясть и свое собственное слово. Ты не поверишь: сегодня я обратился к принцу с двумя просьбами, и он в обеих отказал! Как тебе это нравится?

- Как мне это нравится? - ответил Уэверли. - Как я могу сказать, когда не знаю, в чем они заключались?

- Ты что? Что это за слова: в чем они заключались? Я же тебе говорю, что просил я, понимаешь, я, которому он обязан больше, чем любым трем предводителям вместе взятым. Ведь это я привел из Пертшира всех этих людей, без меня ни один из них и с места бы не сдвинулся. Не думаешь же ты, что я просил чего-либо совсем уж неразумного, а кабы и так, что ж, ради меня могли бы немножко постараться. Впрочем, я сейчас тебе все расскажу, раз могу уже дышать свободно. Ты помнишь эту историю с моим графским патентом? Дали мне его несколько лег назад за услуги, которые я оказал тогда. А с тех пор мои заслуги, во всяком случае, не стали меньше. Так вот, эту корону, эту побрякушку, я ценю не больше, чем ты или чем любой философ, так как считаю, что вождь такого клана, как Слиохд нан Ивор, знатнее любого шотландского графа. Но у меня были свои особые причины добиваться этого проклятого титула именно сейчас. Надо тебе сказать, я случайно выяснил, что принц уговаривал этого старого дурака барона Брэдуордина лишить наследства своего кузена в девятнадцатом или двадцатом колене, поступившего на службу в ополчение к ганноверскому курфюрсту, и закрепить права владения за твоей хорошенькой маленькой приятельницей Розой. Поскольку таково приказание его короля и повелителя, имеющего право по своему усмотрению менять порядок наследования, старик, кажется, вполне примирился с этой мыслью.

- К шутам феодальную услугу! Должно быть, Розе придется снимать туфельку королевы в день коронации или заниматься еще какой-нибудь подобной чушью. Так вот, сэр, поскольку Роза Брэдуордин была мне всегда подходящей партией, кабы не это идиотское стремление ее отца иметь наследника мужского пола, я решил, что теперь никаких препятствий не остается, если только барону не взбредет в голову требовать от зятя, чтобы он принял фамилию Брэдуордин (что для меня, как ты понимаешь, невозможно), но что этого можно избежать, приняв титул, на который я имею неоспоримое право и который устранил бы все затруднения. Если бы Роза, кроме того, сделалась после смерти отца виконтессой Брэдуордин, тем лучше, я бы не возражал.

- Но, Фёргюс, я и понятия не имел, что ты питаешь нежные чувства к мисс Брэдуордин; а потом, ты всегда потешался над ее отцом.

- У меня ровно столько чувств к мисс Брэдуордин, мой славный друг, сколько я считаю нужным по отношению к будущей хозяйке моего дома и матери моих детей. Она очень миленькая и умненькая девочка и принадлежит, без сомнения, к одной из самых лучших фамилий Нижней Шотландии, а с помощью уроков Флоры и под ее руководством она могла бы занять весьма приличное место в обществе. Что касается ее отца, то он, конечно, чудак и достаточно смешон, но он так сурово проучил сэра Хью Холберта, этого дорогого покойника лэрда Балмауоппла и других, что никто больше не осмелится подтрунивать над ним, так что чудачества его роли не играют. Говорю тебе, никаких препятствий не было, решительно никаких. Я уже все решил для себя.

- А спросил ли ты согласия барона, - сказал Уэверли, - или Розы?

я мог бы прямо предложить ему вставить его проклятого медведя и разувайку на поле герба party per pale,^[198] на щиток или на отдельный щит, лишь бы не пакостить своего собственного. А что до Розы, то я не вижу, какие у нее могли бы быть возражения, если бы отец был согласен.

- Быть может, как раз те самые, как у твоей сестры против меня, несмотря на то, что у тебя никаких возражений нет.

Фёргюс от такого сравнения только вытаращил глаза, настолько оно показалось ему чудовищным, но благоразумно воздержался от ответа, который уже просился ему на язык.

- О, это бы мы всё уладили... Итак, я испросил аудиенцию, и мне назначили прийти сегодня утром. Тебя я попросил зайти, думая, как дурак, что ты мне понадобишься в качестве шафера. Так вот, я излагаю свои претензии - справедливость их не отрицают; ссылаюсь на бесконечные обещания и выданный патент - их тоже признают. Как логическое следствие моих прав я прошу разрешения принять титул, дарованный мне патентом, - а мне в ответ преподносят старую историю, что мне завидуют К*** и М***. Я отвергаю эту отговорку и предлагаю представить их письменное согласие, поскольку мой патент выдан гораздо раньше, чем они заявили свои дурацкие претензии... Уверяю тебя, что я вынудил бы у них такое согласие, даже если бы мне пришлось из-за этого драться. И вот на это мне выкладывают настоящую причину. Он осмеливается сказать мне прямо в глаза, что мой патент нужно до поры до времени придержать, чтобы не вызвать неудовольствия этого подлого труса и бездельника (тут Фёргюс назвал своего соперника, вождя другой ветви клана), который имеет не больше прав называться вождем, чем я - китайским императором, и которому, видишь ли, угодно прикрыть свое нежелание выступить, несмотря на то, что он двадцать раз клялся это сделать, тем, что принц осыпает меня милостями, а ему будто бы завидно! И вот, чтобы не дать этому гнусному слюнтяю предлога для отговорок, принц просит меня, в виде личного одолжения (не более и не менее), не настаивать в настоящий момент на моем справедливом и законном требовании. Ну вот и полагайся на принцев!

- Закончилась? Как бы не так! Я решил отнять у него всякую возможность выказать свою неблагодарность и поэтому изложил со всем спокойствием, на которое был способен, так как, клянусь тебе, я весь дрожал от бешенства, те особые причины, по которым я желал бы, чтобы его королевское высочество указал мне какой-либо иной путь проявить свое повиновение и преданность, так как мои жизненные перспективы превращают то, что во всякое другое время было бы для меня совершенным пустяком, в серьезную жертву. После этого я изложил ему весь свой план.

- И что же ответил принц?

- Ответил? Хорошо, что в писании сказано: «Не кляни царя ниже́ в помышлении своем!» Так вот, он ответил, что очень рад тому, что я избрал его себе в наперсники, так как благодаря этому он сможет предотвратить еще более тяжкое разочарование. Он-де честным словом принца может заверить меня, что сердце милой Розы уже занято и что он сам дал обещание содействовать ее чувству. «Итак, мой дорогой Фёргюс, - закончил он с самой очаровательной улыбкой,- поскольку о браке не может быть и речи, и с графским титулом нет нужды особенно спешить». Оказав это, он испарился, а я остался plante la.^[199]

- И что же ты сделал?

что он хочет выдать ее за какого-нибудь из своих сволочных французов или ирландских офицеров, только я буду зорко следить за ними, и пусть человек, который вздумает перебить мне дорогу, держится настороже: bisogna coprirsi, signor.^[200]

Разговор продолжался еще некоторое время, но не представлял уже ничего замечательного; поэтому Уэверли простился с Фёргюсом, бешенство которого перешло в глубокую и страстную жажду мести, и отправился к себе домой, сам не умея толком разобраться в смешанных чувствах, которые пробудил в его груди рассказ Мак-Ивора.

197

Неприятностей (франц ).

198

Рассеченного (старофранц.)

199

200

Следует закрыться, сударь (итал. Термин в фехтовании).