Пират.
Глава XXVI

Глава XXVI

Минна была в состоянии, весьма похожем на то, в каком находилась сельская героиня прелестной баллады Анны Линдсей. Врожденная твердость духа не давала ей совершенно сломиться под тяжестью страшной тайны, которая неотступно преследовала ее днем и еще сильнее мучила, когда она ненадолго забывалась тревожным сном. Нет горя более тяжелого, чем то, которым мы ни с кем не смеем поделиться и не можем поэтому ни от кого ни ожидать, ни требовать сочувствия. А так как, в довершение всего, тайна, которую вынуждена была хранить невинная душа, являлась преступной, понятно, что здоровье Минны не выдержало подобной тяжести.

Для окружающих ее близких привычки Минны, ее поведение и даже самый нрав казались резко изменившимися, и неудивительно, что одни склонны были объяснять это «порчей», которая была делом рук колдуна, а другие считали первыми признаками безумия. Теперь Минна была совершенно не в состоянии переносить одиночество, которое прежде так любила. Однако если она и стремилась к обществу, то не принимала в окружающем участия и не уделяла ему никакого внимания. Обычно она оставалась углубленной в свои собственные мысли, печальной и даже угрюмой, пока при ней случайно не произносили имена Кливленда или Мордонта. Тогда она вздрагивала и с ужасом озиралась кругом, как человек, который видит огонь, поднесенный к фитилю заряженной мины, и вот-вот ожидает страшного взрыва. Когда же она убеждалась, что никому еще ничего не известно, то это не только не успокаивало, но еще усиливало ее мучения, и порой она почти желала, чтобы скорее обнаружилось самое худшее, так ужасно было переносить нескончаемые муки неведения.

Ее отношение к сестре было крайне непостоянным, хотя всегда одинаково тяжким для нежного сердца Бренды, и всем окружающим казалось одним из самых очевидных признаков ее душевного расстройства. По временам Минна неудержимо стремилась к сестре, словно сознавая, что обе они жертвы несчастья, размеры которого постигала она одна. Но затем внезапная мысль о том, что удар, нанесенный Бренде, исходит, очевидно, от Кливленда, делала для Минны невыносимым самое присутствие сестры; и еще менее могла она выслушивать ее ласковые слова, которыми та, не подозревая истинной причины болезни Минны, тщетно пыталась смягчить ее проявления. Нередко случалось, что Бренда, умоляя сестру успокоиться, неосторожно касалась предмета, глубоко задевавшего Минну, и та, не в силах скрывать свое отчаяние, поспешно выбегала из комнаты. Все эти резкие смены настроения, которые лицу, незнакомому с их истинной причиной, должны были казаться капризными и злобными выходками, Бренда переносила с такой неизменной и ничем не смущаемой нежностью, что растроганная Минна не раз бросалась в ее объятия и рыдала у нее на груди. И, быть может, подобные минуты, хотя и отравленные мыслью о том, что страшное событие, тайну которого она так тщательно хранила, разбило и счастье Бренды, и ее собственное, - подобные минуты, освященные сестринской любовью, были все же для Минны наименее тяжелыми в эту столь страшную для нее пору жизни.

Постоянное чередование глубокого уныния, приступов страха и бурного проявления чувств не могли не отразиться на лице и всей наружности бедной девушки. Она побледнела и похудела, глаза ее утратили прежнее выражение счастливой невинности и то тускнели, то дико блуждали, в зависимости от того, находилась ли она под гнетом внутренней снедающей ее скорби или ее охватывало жестокое и мучительное отчаяние. Самые черты лица ее, казалось, изменились - заострились и стали более резкими. Голос ее, в прежние времена низкий и ровный, теперь то почти замирал, когда она бормотала что-то невнятное, то достигал неестественной высоты в громких и отрывистых восклицаниях. В обществе других она обычно угрюмо молчала, а когда оставалась одна, то слышали, ибо теперь непрестанно следили за ней, как она то и дело принималась разговаривать сама с собой.

По настоянию встревоженного отца были тщетно испробованы все известные в Шетлендии врачебные средства. Тщетно призывались знахари и знахарки, которые знали свойства всех трав, пьющих небесную росу, и еще усиливали их действие, произнося магические слова во время варки или приема зелья. Встревоженный до последней степени, Магнус решил наконец прибегнуть к помощи своей родственницы, Норны из Фитфул-Хэда, хотя в силу обстоятельств, упомянутых выше, за последнее время между ними возникло некоторое отчуждение. Первая его попытка окончилась, однако, неудачей: Норна находилась тогда в своей постоянной резиденции на самом берегу моря, у мыса Фитфул-Хэд, откуда обычно и начинались все ее странствия; и хотя с посланием от Магнуса к ней явился сам Эрик Скэмбистер, она решительно отказалась видеть его или дать ему какой-либо ответ.

Магнус возмутился столь открытым неуважением к его посланцу, но тревога за Минну и почтение, которое внушали ему несчастная судьба Норны и приписываемые ей мудрость и могущество, удержали его от неизбежной во всяком другом случае вспышки гнева. Более того, он решил обратиться к ней сам, собственной персоной. Никому, однако, не сообщив этого намерения; Магнус приказал дочерям, чтобы они готовы были сопровождать его в поездке к одному родственнику, которого он давно не видел, и велел им взять с собой некоторый запас провизии, ибо путь предстоял длинный, а друга своего они могли застать врасплох.

Не имея привычки задавать какие-либо вопросы при исполнении отцовской воли и надеясь, что поездка верхом и все развлечения, связанные с путешествием, смогут оказать благотворное влияние на Минну, Бренда, на которую теперь легли все хлопоты по дому и заботы о его обитателях, распорядилась сделать все необходимые приготовления. На следующее утро путники уже ехали по бескрайней пустынной местности, отделявшей Боро-Уестру от северо-западной части Мейнленда, главного острова Шетлендского архипелага, который заканчивается мысом Фитфул-Хэд, подобно тому как юго-восточная оконечность его завершается мысом Самборо. Путь их лежал то по взморью, то по вересковой пустоши, однообразие которой нарушалось лишь полосками овса или ячменя там, где небольшие участки почвы оказались пригодными для обработки.

Путешественники неуклонно продвигались вперед по дикой и унылой равнине. Магнус ехал на сильном, коренастом, хорошо откормленном коне норвежской породы, столь же выносливом, как местные пони, но несколько более рослом. Минна и Бренда, которые, помимо всех прочих совершенств, были еще известны на всю округу как искусные наездницы, ехали на двух бойких пони. Лошадки эти, выращенные и воспитанные с несколько большим вниманием, чем обычно, доказывали как своим внешним видом, так и резвостью, что порода их, столь напрасно и незаслуженно презираемая, легко может дать красивых животных, отнюдь не утративших при этом ни своей живости, ни выносливости. Хозяев сопровождало двое слуг верхами и двое пеших; впрочем, последнее обстоятельство отнюдь не замедляло путешествия, ибо большая часть дороги была столь неровной или топкой, что лошади могли идти только шагом. Когда же попадался порядочный участок твердого и ровного пути, то достаточно было выбрать из стада пасущихся поблизости пони подходящую парочку, и продвигавшиеся по способу пешего хождения слуги тоже превращались во всадников.

Поездка проходила печально, почти без слов. Иногда только Магнус, снедаемый нетерпением и досадой, побуждал своего коня к более быстрому аллюру, но тотчас же, вспомнив о болезненном состоянии Минны, переходил опять на шаг и снова спрашивал у нее, как она себя чувствует и не слишком ли утомляет ее путешествие. В полдень путники сделали привал у прозрачного родника и подкрепили свои силы припасами, имевшимися у них в более чем достаточном количестве. Чистая ключевая вода, однако, оказалась не по вкусу Магнусу, и ее пришлось сдобрить доброй толикой чистейшего нанца. После того как во второй раз, а потом и в третий он наполнил и осушил свой внушительных размеров дорожный серебряный кубок с рельефным изображением немецкого купидона с трубкой и немецкого Бахуса, вливающего в пасть медведю целый жбан вина, старый шетлендец стал более общительным, чем в начале пути, досада его прошла, и язык развязался.

- Ну, дети мои, - обратился он к дочерям, - теперь нам осталось всего лига или две до жилища Норны; посмотрим, как-то старая колдунья нас примет.

Минна встретила слова отца слабым восклицанием, тогда как Бренда, пораженная до последней степени, воскликнула:

- Так, значит, это мы к Норне едем? Упаси нас Боже!

- А почему это - «упаси Боже»? - возразил Магнус, нахмурив брови. Почему это, хотел бы я знать, «упаси Боже» посетить родственницу, которая, может быть, своим искусством поможет твоей сестре, если вообще какая-либо женщина в Шетлендии, да и мужчина тоже, способны принести ей облегчение? Ты просто дурочка, Бренда, у твоей сестры куда больше здравого смысла. А ты, Минна, держись веселей - ты ведь еще крошкой любила слушать песни и сказки Норны и вешалась ей на шею, а Бренда плакала и убегала от нее, как испанский купец от голландского капера^[88].

- Хотела бы я, отец, чтобы сегодня она не испугала меня так, как в детстве, - ответила Бренда, поддерживая разговор для того, чтобы дать Минне возможность молчать и вместе с тем чтобы доставить отцу удовольствие. - Но я такого наслышалась о ее жилище, что прямо дрожу при мысли явиться туда незваной.

- Ты дурочка, Бренда, - сказал Магнус, - если думаешь, что приезд родных может прийтись не по душе такой доброй и сердечной хиалтландке, как моя двоюродная сестра Норна. И знаешь, теперь, когда я все обдумал, так готов поклясться, что тут-то и кроется причина, почему она не приняла Эрика Скэмбистера! Давно уже не видел я дыма ее трубы, а вас так ни разу и не привез к ней. Как же ей после этого не быть на меня в обиде! Да только я скажу ей напрямик, что хоть такие вещи у нас и приняты, а все же я считаю неблаговидным вводить в расходы одинокую женщину, словно своего брата юдаллера, когда зимней порой ездим мы веселой гурьбой из усадьбы в усадьбу, разрастаемся, как снежный ком, и съедаем все, что найдется у хозяев.

- Ну, на этот раз мы можем не опасаться, что введем Норну в расходы, ответила Бренда, - у меня с собой достаточный запас всего, что только может нам понадобиться: рыбы, грудинки, соленой баранины, копченых гусей, столько, что не съесть и за неделю, а сверх того достаточно крепких напитков для вас, отец.

- Правильно, дочка, правильно, - заявил Магнус, - «хорошо снабженному кораблю - веселое плавание». Значит, нам придется просить у Норны лишь гостеприимного крова и хоть каких-нибудь постелей для вас с Минной. А что до меня, так я предпочитаю свой морской плащ и добрые сухие доски норвежского пола всяким пуховым подушкам и матрацам. Итак, Норна получит от нашего посещения одно только удовольствие и никаких забот.

- Хотелось бы мне, сэр, чтобы она посчитала наш приезд удовольствием, заметила Бренда.

- Как, дочка, что ты хочешь этим сказать? Клянусь святым мучеником Магнусом, - воскликнул юдаллер, - что же ты думаешь, что моя родственница язычница, которая не обрадуется встрече со своей собственной плотью и кровью? Эх, хотел бы я быть столь же уверенным в хорошем годовом улове, как я уверен в Норне! Нет, нет, я боюсь только, что мы можем не застать ее дома, ибо она вечно бродит по острову, все раздумывая над тем, чему уж не поможешь.

Услышав эти слова, Минна глубоко вздохнула, а Магнус продолжал:

Другой подавленный вздох словно подтвердил, что совет этот был дан слишком поздно.

- Мне кажется, что ты так же боишься Норны, как и твоя сестра, продолжал Магнус, вглядываясь в бледное лицо Минны. - Если так, то скажи только слово, и мы повернем обратно и помчимся, словно бакштагом, со скоростью пятнадцати узлов.

- Да, сестра, ради всего святого, - взмолилась Бренда, - вернемся домой! Ты ведь знаешь… ты помнишь… ты должна понимать, что Норна ничем не может помочь тебе.

- Это правда, - еле слышно ответила Минна, - но я не уверена… Она может ответить на один вопрос… вопрос, который только несчастный посмеет задать несчастному.

- Ну нет, - возразил Магнус, который из всего сказанного расслышал только последнее слово, - моя родственница не такова, чтобы отказать в помощи несчастному. Доход она имеет изрядный - как на Оркнейских островах, так и у нас, и немало платят ей полновесных лиспандов масла. Но львиная доля всего достается бедным, да и стыдно должно быть тому шетлендцу, который жалеет подать милостыню. Остальное она тратит, не знаю как, во время своих странствий по островам. Но вас позабавит и ее жилище, и Ник Стрампфер, которого она прозвала Паколетом. Многие считают его дьяволом, но только он настоящая плоть и кровь, как и все мы, и отец его жил на острове Грэмсей. Да, рад я буду снова увидеть Ника.

Пока Магнус разглагольствовал таким образом, Бренда, хотя и не одаренная столь пылким воображением, как ее сестра, но обладавшая зато более здравым житейским смыслом, обдумывала возможное влияние предстоящей встречи с Норной на здоровье Минны. В конце концов она решила переговорить с отцом наедине при первом же удобном случае, который представится во время их дальнейшего путешествия, и подробно рассказать ему все обстоятельства их ночного свидания с Норной, которое считала наряду с другими тревожными событиями, одной из причин угнетенного состояния Минны. Пусть отец сам рассудит, следует ли им ехать дальше к столь необычайной женщине и тем самым, быть может, подвергать расстроенные нервы Минны еще новому потрясению.

Но как раз, когда она пришла к подобному решению, Магнус одной рукой смахнул крошки с расшитого камзола, а другой - поднял в четвертый раз кубок разбавленного водой бренди, с важностью осушил его за успех путешествия и приказал собираться в дальнейший путь. Пока седлали пони, Бренда не без труда сумела дать понять Магнусу, что ей нужно поговорить с ним наедине. Это чрезвычайно удивило простодушного шетлендца, который в тех редких случаях, когда дело действительно требовало соблюдения тайны, мог быть нем как могила, но в обычной жизни настолько не любил скрытности, что самые важные свои дела обсуждал всегда совершенно открыто, в присутствии всей семьи, включая и челядь. Но еще больше изумился он, когда, намеренно очутившись вместе с Брендой «в кильватере», как он выразился, прочих всадников, он услышал из ее уст о ночном появлении Норны в Боро-Уестре и о тех потрясающих событиях ее жизни, о которых она поведала сестрам, к величайшему их удивлению. Долгое время он не мог произнести ни слова и ограничивался одними восклицаниями, но в конце концов разразился тысячью проклятий по адресу безумной родственницы, вздумавшей рассказать его дочерям такую ужасную повесть.

- Мне часто говорили, - произнес наконец Магнус, - что она помешанная, несмотря на всю свою мудрость и умение предсказывать погоду, но теперь, клянусь костями моего тезки-мученика, я сам начинаю этому верить. И куда нам теперь держать курс - сам не знаю, словно потерял компас. Узнай я все это раньше, еще до того, как мы двинулись в путь, я, пожалуй, остался бы дома, но когда мы заехали так далеко и Норна уже ждет нас…

- Ждет нас, отец! - воскликнула Бренда. - Но как это может быть?

- Как - не могу тебе объяснить, но та, которая знает, с какой стороны подует ветер, знает также, по какой дороге собираемся мы к ней ехать. А гнева ее вызывать не следует. Быть может, именно она наслала эту напасть на мою семью после размолвки, что произошла у нас из-за Мордонта, а если так, то в ее власти и снять чары. И она снимет их, а если нет, так я сумею ее заставить… Но сначала надо поговорить с ней по-хорошему.

словах сообщил ей, что все, что касается ее увлечения чужестранцем и смерти отца, случайной и невольной причиной которой она оказалась, - печальная и бесспорная истина.

- Что же касается ребенка, - прибавил Магнус, - я так никогда и не узнал, что с ним сталось.

- Ребенка! - воскликнула Бренда. - Она ни слова не сказала нам о ребенке!

- Эх, отсохнул бы у меня язык, прежде чем я заикнулся об этом! Да, вижу я, что мужчине, хоть молодому, хоть старому, так же трудно скрыть что-либо от вас, женщин, как угрю остаться в своей яме, когда его ловят петлей из конского волоса: рано или поздно, а рыбак выгонит его из убежища и захлестнет поперек туловища.

- Но ребенок, ребенок, - настаивала Бренда, желавшая узнать все подробности ужасного происшествия, - что случилось с ребенком?

- Воан? - переспросила Бренда. - Возлюбленный бедной Норны? Что это был за человек?

- Вероятно, такой же, как и все люди, - ответил старый шетлендец. - Я, впрочем, не видел его ни разу в жизни. Он посещал в Керкуолле все больше шотландские семьи, а я держался добрых старых норвежцев. Да, если бы Норна оставалась всегда в кругу сородичей, а не водила компании со своими шотландскими знакомыми, она и не встретилась бы с Воаном и дело могло бы принять совсем другой оборот. Но тогда и я не встретил бы твоей дорогой матери, Бренда, - прибавил он, и в больших его голубых глазах сверкнула слеза, - а это лишило бы меня и краткого незабываемого счастья, и долгого-долгого горя.

- Норна не могла бы вам заменить покойную матушку и быть для вас такой же верной спутницей и подругой - так по крайней мере мне кажется, судя по тому, что я слышала, - произнесла после некоторого колебания Бренда, но Магнус, растроганный воспоминаниями о любимой жене, отвечал ей с большей мягкостью, чем она ожидала.

- В те времена, - сказал он, - я готов был жениться на Норне. Это положило бы конец старой распре и помогло бы заживить старые раны. Все наши сородичи желали этого, и в тогдашнем моем положении - ведь в то время я еще не встретился с твоей дорогой матушкой - у меня не было никаких основании противиться их советам. Не суди о Норне и обо мне по нашему теперешнему виду. Она была молода и красива, а я - резв, как горный олень, и мало думал о том, в какую гавань держать курс, ибо много их, полагал я, найдется у меня с подветренной стороны. Но Норна предпочла этого Воана, и, как я уже говорил тебе, то было, быть может, самое большое благо, которое она могла для меня сделать.

…

Но тут Магнус, которому все эти вопросы были чрезвычайно не по душе, прервал ее:

- Я верю, Бренда, в то, во что верили мои предки, и не считаю себя умнее их. А они все верили, что человеку, которого постигло тяжкое горе, провидение открывает духовные очи и позволяет страдальцу заглянуть в будущее. Это как бы удифферентование судна - да не будут мои слова приняты за кощунство, - добавил он, почтительно коснувшись рукой своей шляпы, - но и теперь после перемещения балласта бедная Норна тяжелее загружена на нос, чем любой оркнейский ялик, вышедший на охоту за морскими собаками. На борту у нее столько горя, что оно вполне уравновешивает те дары, которые получила она вместе со своим несчастьем. Они терзают ее чело, как терзал бы терновый венец, будь он даже датской королевской короной. И ты тоже, Бренда, не старайся быть умней своих отцов. Вот Минна, еще когда была здорова, имела такое уважение ко всему, что было написано по-норвежски, словно это была папская булла, составленная на чистейшей латыни.

- Бедная Норна, - повторила Бренда, - а ребенок? Он так и пропал?

- Ничего не знаю я о ребенке, - ответил Магнус еще более сердитым тоном, - знаю только, что сама Норна была очень больна и до его рождения, и после, так что мы старались, как могли, развлекать ее игрой на свирели да на арфе и всякими подобными средствами. Дитя прежде времени явилось в наш суетный мир, а потому всего вероятнее, что его давно уже нет в живых. Но ты ничего не слышала об этих вещах, Бренда, не будь же глупенькой девочкой и не спрашивай о том, о чем тебе знать не положено.

и уверен шаг. Отец и дочь быстро нагнали кавалькаду; Магнус поехал рядом с печальной Минной, положив, таким образом, конец дальнейшим расспросам Бренды, так как говорить ей приходилось теперь лишь о том, что могла слышать сестра. Бренде ничего не осталось, как утешать себя надеждой, что врачевание Норны принесет Минне пользу, поскольку недуг ее коренился, по-видимому, в воображении, а средства, применявшиеся Норной, обычно бывали направлены как раз на эту душевную способность.

До сих пор дорога почти все время пролегала по торфяным болотам и вересковым пустошам; ее разнообразили только вынужденные объезды вокруг длинных и узких лагун, называемых на местном наречии воу, которые так глубоко врезаются в сушу, что хотя главный остров Шетлендского архипелага Мейнленд простирается в длину на тридцать с лишним миль, на нем нет, пожалуй, ни одного участка, удаленного более чем на три мили от соленой воды. Путники уже приближались к северо-западной оконечности острова и двигались теперь вдоль огромной гряды высоких скал, которые в течение тысячелетий противостоят гневному натиску Северного океана и всех раздирающих его ураганов.

- А вот и жилище Норны! - воскликнул наконец Магнус. - Взгляни вот туда, Минна, дитя мое, и если это тебя не рассмешит, то не знаю уж, что и думать! Видала ли ты, чтобы кто-нибудь, кроме скопы, устраивал себе подобное гнездо? Клянусь костями святого Магнуса, нет на свете другого подобного места, где обитало бы живое существо, лишенное крыльев, но одаренное разумом, если не считать скалы Фро-Стэк^[89] - трудно уберечь паклю от пламени.

Примечания

87

была издана в небольшом числе экземпляров, с посвящением Бэннетайнскому клубу. (Прим. автора.).

88

Легкое вооруженное судно XVII века, приспособленное для каперства и часто встречающееся у голландцев. (Прим. автора.).

89

На вершине Фро-Стэк, или Девичьей скалы, недоступного утеса, отделенного узким проливом от острова Папа, сохранились руины, с которыми связана легенда, подобная мифу о Данае. (Прим. автора.).