| Автор: | Скотт В. |
| Категории: | Роман, Историческое произведение |
Глава XXXII
Кливленд и друг его Банс некоторое время шли молча. Наконец Банс возобновил прерванный разговор.
- Ты напрасно принял так близко к сердцу рану этого юноши: знавал я на твоей совести дела куда более серьезные, о которых ты гораздо меньше беспокоился.
- Да, но тут я пришел в ярость по слишком ничтожному поводу, Джек, возразил Кливленд. - Кроме того, этот юноша спас мне жизнь; правда, я отплатил ему тем же, но все же нам не следовало доходить до открытого столкновения. Надеюсь только, что ему помогла эта старуха: наверное уж, она сведуща во всяких колдовских зельях.
- И колдовских чарах, - прибавил его друг, - которыми тебя и опутала, раз ты до сих пор все еще думаешь о таких пустяках. То, что тебе вскружила голову молодая девушка, еще понятно - ведь это случалось со многими порядочными людьми, но то, что ты не можешь выкинуть из башки кривляний старой ведьмы, так это уж такая глупость, за которую никакой друг не похвалит. Можешь говорить мне о своей Минне, - так, кажется, ты ее назвал сколько душе угодно, но не терзай своего верного оруженосца рассказами о старой колдунье. А вот мы опять подошли к балаганам и палаткам, что устанавливают эти добрые люди; ну что же, посмотрим, не найдется ли тут чего-нибудь занимательного или забавного. Будь это в веселой Англии, мы непременно встретили бы труппу, а то и две странствующих актеров, не меньшее число шпагоглотателей, фокусников и зверинцев, но у этого степенного народа нет ничего, что не пахло бы сделкой или товаром, здесь не услышишь даже перебранки веселого болтуна Панча с его благоверной Джоан.
Пока Банс разглагольствовал таким образом, взгляд Кливленда был привлечен несколькими весьма нарядными кафтанами и камзолами, вывешенными вместе с другим платьем у одного из балаганов, гораздо лучше отделанного и богаче украшенного, чем другие. У входа виднелась небольшая вывеска, выполненная на холсте, с длинным перечнем разнообразных товаров, которые предлагал вниманию покупателей владелец лавочки Брайс Снейлсфут, и сообщались разумные цены, по которым он готов был их уступить. Для вящего развлечения публики на обратной стороне вывески красовалась эмблематическая картина, изображавшая наших прародителей Адама и Еву в одежде из листьев со следующей надписью:
Кливленд погрузился в чтение этих замечательных виршей, напоминавших ему Клода Холкро, перу которого, как всеми признанного поэта - лауреата острова, готового служить своим талантом и большим и малым, они, очевидно, и принадлежали. Почтенный хозяин палатки, приметивший тем временем нашего капитана, принялся дрожащей рукой поспешно убирать некоторые из предметов одежды, которые он вывесил для того, чтобы одновременно и проветрить их, и привлечь внимание зрителей, ибо торг должен был начаться лишь на следующий день.
- Честное слово, капитан, - шепнул Банс Кливленду, - этот парень, должно быть, побывал уже в твоих лапах и так хорошо помнит твои острые когти, что боится попасться в них снова. Посмотри, как быстро принялся он убирать с глаз долой свои товары, лишь только заметил нас.
- Его товары! - воскликнул Кливленд, внимательнее взглянув на хозяина и на вещи. - Клянусь небом, ведь это же мое платье, которое после гибели «Мщения» я оставил в сундуке в Ярлсхофе! Эй, ты, Брайс Снейлсфут, вор, собака, негодяй, что это значит? Мало тебе драть втридорога за то, что досталось тебе чуть ли не даром, так ты еще присваиваешь себе мой сундук со всем моим гардеробом?
Брайс Снейлсфут сам, пожалуй, не очень был бы склонен заметить своего друга, капитана Кливленда, но теперь, после столь резкого выпада со стороны последнего, невольно был вынужден обратить на него внимание. Прежде, однако, он успел шепнуть мальчугану, своему помощнику, который, как мы уже упоминали, всюду сопровождал его:
- Беги в городскую ратушу, ярто, и скажи там и провосту и бэйли, чтобы поживей прислали сюда пару-другую стражников, - похоже, что им предстоит тут жаркая работа.
Подкрепив данный мальчишке наказ таким подзатыльником, что юный посланец кубарем вылетел из палатки и побежал со всей скоростью, на какую были способны его ноги, Брайс Снейлсфут повернулся к своему старому знакомцу и с той витиеватой и напыщенной манерой выражаться, которая в Шотландии называется умением красно говорить, воскликнул:
- Праведное небо! Кого я вижу! Уважаемый капитан Кливленд! Уж как-то мы о вас сокрушались, а вы и объявились, чтобы снова обратить наши сердца к радости! Сколько мои бедные щеки выстрадали из-за вас! - Тут он вытер глаза. - Но зато какое блаженство осенило меня теперь, когда небо вновь вернуло вас в объятия ваших опечаленных друзей!
- Опечаленных друзей, мерзавец! - закричал Кливленд. - Я заставлю тебя опечалиться по-настоящему, если ты сейчас же не скажешь, где украл все мои вещи!
- Украл! - воскликнул Брайс, воздевая очи к небу. - О Господи помилуй, бедный джентльмен, видно, потерял рассудок после той страшной бури, что была недавно.
- А ты, бесстыдный мошенник, - продолжал Кливленд, поднимая трость, бывшую у него в руке, - ты что, думаешь одурачить меня своей наглостью? Но если ты хочешь сохранить голову целой, а кости - в целой шкуре, так говори, черт возьми, - даю тебе еще одну минуту, - где ты украл мое платье?
Брайс Снейлсфут еще раз повторил свое восклицание: «Украл! О Господи помилуй!» - а сам тем временем, видя, что капитан готов немедленно приступить к экзекуции, тревожно оглянулся на город, не идет ли к нему на помощь замешкавшееся подкрепление гражданских сил.
- Ну, отвечай! - повторил капитан с поднятой тростью в руке. - Иначе я изобью тебя так, что ты превратишься в мешок с костями, а весь твой скарб выброшу на свалку!
Но тут мейстер Банс, смотревший на эту сцену как на весьма забавную шутку и особенно потешавшийся гневом Кливленда, остановил его поднятую для удара руку, однако вовсе не для того, чтобы избавить мошенника от грозящей ему расправы, а желая только продлить столь занимательное словопрение.
- Подожди, друг мой! - воскликнул он. - Дай же этому честному человеку сначала высказаться; правда, у него самая жульническая физиономия, какую мне когда-либо приводилось видеть, а красноречие столь цветисто, что как пустит он его в ход, так обязательно отрежет на пару дюймов короче! Да к тому же подумай о том, что вы с ним, по существу, люди одной профессии: он набивает свою мошну с аршином в руке, а ты - с мечом; но я не хочу, чтобы ты сразу же зарубил его, давай сначала погоняем его хорошенько.
- Держите его крепче, - взмолился коробейник, - держите его крепче, мой милый, добрый, веселый джентльмен!
- Ну тогда говори, негодяй, оправдывайся, - закричал на него Банс, шевели языком, или, клянусь честью, я снова напущу его на тебя!
- Он говорит, что я украл эти вещи, - забормотал Брайс, который, будучи окончательно прижат к стене, понял, что ему не избежать объяснения, - но как мог я украсть их, когда я самым честнейшим и законнейшим образом их купил?
- Купил! Ах ты низкий жулик! - закричал Кливленд. - У кого же это осмелился ты купить мое платье или кто имел наглость продать его тебе?
- Да не кто иной, как эта достойная особа, миссис Суерта, домоправительница в Ярлсхофе; она, видите ли, продала их, как ваша душеприказчица, - сказал разносчик, - и уж так-то о вас сокрушалась!
- А я думаю, так старалась набить себе в утешение карман, - поправил его Кливленд. - Но как смела она продать вещи, оставленные ей на сохранение?
- Да ведь бедная женщина хотела устроить все как можно лучше, - ответил разносчик, в чаянии продлить препирательства до прибытия подмоги, - и если вы соблаговолите только выслушать меня, так я расскажу вам все и о сундуке, и о том, что в нем содержалось.
- Ну ладно, говори, - согласился капитан, - но смотри у меня не увиливай, и если ты раз в жизни хоть насколько-нибудь покажешь себя честным, так и быть, я не трону тебя.
- Вот видите ли, благородный капитан, - начал коробейник, а сам пробормотал про себя: «Черт бы побрал Пэйта Петерсона с его хромой ногой! Наверняка вся задержка из-за этого никчемного калеки!»
- Дело в том, что вся страна, - продолжал он далее вслух, - вся страна, понимаете ли, была в страшной тревоге, - да, в страшной тревоге! - верьте не верьте, а все были просто ужасно встревожены. Дело в том, что нигде не могли найти вашу милость, а вас, капитан, любили и стар и млад, да… А тут ваша милость вдруг совершенно исчезли… ни слуху ни духу… пропал человек… провалился… умер!
- Терпение, капельку терпения, капитан, вы не даете мне двух слов сказать, - ответил коробейник, - а только случилось еще, что этот парнишка, Мордонт Мертон…
- А! - прервал его Кливленд. - Что же с ним?
- Да о нем тоже ни слуху ни духу, - ответил коробейник, - исчез совершенно, начисто! Пропал молодец! Свалился, думают, с какого-нибудь утеса в море, он ведь был отчаянный! Я вел с ним кое-какие делишки, обменивал ему всякие меха да перья на порох, дробь и все такое прочее. А тут вдруг он куда-то исчез, ну прямо начисто пропал, растаял, словно дым над трубкой какой-нибудь старой ведьмы.
- Но какое все это имеет касательство до платьев капитана, милейший? спросил Банс. - Придется, пожалуй, мне самому проучить тебя, если ты сейчас же не выложишь всего начистоту!
странного недуга миссис Минны…
- Молчи! Не смей вмешивать ее в свое шутовство, слышишь? - прервал его Кливленд негромко, но таким внушительным и исполненным такой страстности тоном, что привел бы в трепет не одного Снейлсфута. - Посмей только говорить о ней без глубочайшего почтения, и я отрежу тебе уши и заставлю тебя тут же проглотить их!
- Хи-хи-хи! - робко захихикал коробейник. - Премиленькая шуточка! Вашей милости угодно забавляться. Ну, коли уж нельзя говорить о Боро-Уестре, так расскажу вам про этого чудака из Ярлсхофа - старого Мертона, отца Мордонта. Люди-то думали, что он так же прочно сидит на месте, как сам Самборо-Хэд, да только ничего не поделаешь, а и он так же пропал, как и другие, о которых я уже говорил. А еще приключилось, что Магнус Тройл - упоминаю о нем с превеликим моим уважением - сел на коня и поскакал куда-то, а веселый мейстер Клод Холкро отплыл на своей шлюпке, хотя парусом-то он управляет хуже самого непутевого парня в Шетлендии, ибо голова его набита одними стихами да рифмами. А с ним вместе на шлюпке отправился управляющий - тот самый шотландец, что вечно болтает в канавах и осушке и других таких же бесполезных делах, на которых не наживешься; так, видите ли, этот управляющий тоже потянулся вслед за остальными. И вот таким манером и выходит, что одна половина нашего шетлендского Мейнленда пропала, а другая мечется туда-сюда в поисках пропавших, - прямо страшные времена настали!
Капитан Кливленд сдержал свой гнев и выслушал эту тираду достойного негоцианта хотя и с нетерпением, но не без надежды услышать что-либо относящееся к нему лично. Зато теперь его спутник, в свою очередь, потерял терпение.
- А платье, - закричал он, - платье, платье, платье! - сопровождая каждое восклицание взмахом трости, да так ловко, что она свистала у самого уха коробейника, не задевая его.
… Почтенная дама так сокрушалась о своем старом господине, и о молодом господине, и о досточтимом капитане Кливленде, и по поводу горя в семье досточтимого фоуда, и по поводу самого досточтимого фоуда, и из-за управляющего, и из-за Клода Холкро, и по поводу всех прочих поводов и отношений, что мы с ней смешали нашу печаль и наши слезы, как говорится в Писании, и прибегли к утешению в виде бутылки, да еще позвали на совет ранслара нашего поселка по имени Нийл Роналдсон, весьма достойного человека, это всем в округе известно…
Но тут трость просвистела так близко над его головой, что слегка задела его ухо. Коробейник отпрянул, и истина - или то, что он хотел выдать за истину, - выскочила у него без дальнейших околичностей, подобно тому как пробка после долгого бесполезного шипения и сипения вылетает наконец из бутылки отменного пива.
- Да что еще, черт возьми, вам от меня нужно? Ну, старуха и продала мне сундук с платьем: оно мое, я его купил и на этом буду стоять до конца дней своих.
- Иными словами, - сказал Кливленд, - жадная старая ведьма имела бесстыдство продать вещи, которые ей не принадлежали, а ты, честный Брайс Снейлсфут, имел дерзость купить их?
«честный» торговец, - но что же нам с ней, бедным, было делать? Сами-то вы, хозяин вещей, пропали, а мейстер Мордонт, что взялся их беречь, тоже пропал, а платье-то лежало в сыром месте и могло попортиться от моли, или плесени, или…
- Так, значит, старая воровка продала, а ты купил мои вещи, чтобы спасти их от порчи? - спросил Кливленд.
- Да, как видите, - ответил коробейник. - Мне думается, благородный капитан, что, пожалуй, так оно и было.
- Ну тогда слушай, ты, наглый мошенник, - сказал Кливленд, - я не хочу пачкать руки о твою шкуру или поднимать шум в этом месте…
- Да на это, пожалуй, у вас у самих есть уважительные причины, капитан, да оно и понятно, - лукаво заметил коробейник.
монетами, да кое-что из нужной мне одежды, а остальное, черт с тобой, оставь у себя!
- Золотые монеты! - воскликнул разносчик нарочито повышенным тоном, долженствовавшим выражать крайнюю степень изумления. - Но что могу я знать о золотых монетах? Кружевные манжеты - вот это было бы по моей части! А если там и был кошелек с монетами, так смею вас уверить, Суерта хранит его где-нибудь под спудом для вашей чести - ведь золото, как вам известно, не портится от сырости.
- Верни мне тогда мою записную книжку и вещи, наглый вор, - закричал Кливленд, - или я без лишних слов выбью тебе мозги из башки!
Лукавый коробейник оглянулся и увидел, что помощь в лице шести стражников была уже близка: неоднократные столкновения с командой пиратского судна научили городские власти посылать против подобного рода чужестранцев усиленные наряды блюстителей порядка.
- Вы бы лучше приберегли кличку вор для собственной вашей милости, капитан, - сказал торговец, к которому с приближением гражданских сил снова вернулась дерзость, - неизвестно еще, откуда у вас самих взялось все это богатое платье и дорогие безделки!
рухнул на землю, и, удерживая торговца одной рукой, другой принялся изо всех сил лупить его тростью. Все это произошло столь быстро и решительно, что Брайс Снейлсфут, хотя и обладал крепким сложением, был сражен стремительностью атаки и даже не пытался освободиться, а только заревел, как теленок, призывая на помощь. Замешкавшееся подкрепление тем временем подоспело, стражники бросились на Кливленда и соединенными усилиями заставили его отпустить коробейника и подумать о своей собственной защите. Кливленд принялся отбиваться с исключительной силой, отвагой и ловкостью, при энергичной поддержке своего верного Банса, который до того с восторгом смотрел на побои, достававшиеся коробейнику, а теперь упорно сражался, чтобы избавить своего друга от последствий его самовольной расправы. Однако, поскольку за последнее время вражда между жителями города и пиратской командой, вызванная наглым бесчинством моряков, чрезвычайно обострилась, горожане решили твердо стоять друг за друга и помогать гражданским властям при всех столкновениях подобного рода. На подмогу констеблям явилось поэтому столько помощников, что хотя Кливленд сражался отчаянно и смело, но в конце концов был сбит с ног и обезоружен. Его более счастливый приятель спасся бегством, как только увидел, что на этот раз судьба обернется, должно быть, против них.
Гордое сердце Кливленда, которое, несмотря на всю испорченность, сохранило врожденное благородство, едва не разорвалось, когда он увидел себя побежденным в этой позорной уличной схватке: теперь его потащат в город, как пленника, и погонят по улицам к ратуше, где городские власти как раз держали совет. У него мелькнула страшная мысль о тюремном заключении со всеми вытекающими отсюда последствиями, и он тысячу раз проклял безрассудство, которое не позволило ему уступить наглому торговцу и вовлекло в столь опасное приключение.
Однако как раз в тот момент, когда шествие приблизилось к дверям ратуши, находившейся на главной площади городка, непредвиденное обстоятельство внезапно изменило весь ход событий.
Банс, который решил использовать свое поспешное отступление на пользу не только себе, но и своему другу, со всех ног устремился в гавань, где у пристани как раз стояла шлюпка с пиратского судна, и позвал старшину и команду на выручку Кливленду. В результате на месте действия появились отчаянные головорезы, каковыми и должны быть люди подобной профессии, с лицами, бронзовыми от тропического солнца, под лучами которого проходила их деятельность. Они сразу же врезались в толпу, нанося направо и налево удары деревянными упорками для ног, которые забрали из шлюпки. Пробившись к Кливленду, товарищи мгновенно вырвали его из рук констеблей, совершенно не способных сопротивляться столь ярой и внезапной атаке, и с торжеством увлекли его на набережную. Два или три молодчика время от времени оборачивались, чтобы давать отпор толпе, которая, впрочем, не слишком рьяно старалась отбить своего пленника, ибо большинство моряков было вооружено пистолетами и тесаками, так же как и менее смертоносными орудиями, которые пока одни только и были пущены в ход. Пираты благополучно добрались до шлюпки, вскочили в нее, увлекая с собой Кливленда, которому обстоятельства, видимо, не оставляли другого выбора, оттолкнулись от берега и в такт взмахам весел затянули старую песню, только первый куплет которой долетел до слуха городских жителей:
Слов этой песни уже нельзя было разобрать, а нестройное пение долго еще раздавалось над морем. Таким образом, пират Кливленд почти против воли снова вернулся к своим отчаянным соратникам, с которыми так часто принимал решение порвать навеки.
Примечания
110
В прежние времена на ярмарке святого Оллы в Керкуолле существовал обычай, согласно которому молодые парни и девушки из простонародья образовывали пары на все время, пока длилась ярмарка, и в течение этого срока назывались братьями и сестрами урожая. Нетрудно понять, что крайняя близость, возникавшая в силу этого обычая, легко вела к злоупотреблениям, тем более что, как говорят, связанные с ними нескромные последствия не считались особенно зазорными. (Прим. автора.).