Черный Карлик.
Глава XIV

Черный Карлик

Глава XIV

«Танкред и Сигизмунда»^{36}

Мистер Вэр, долголетним упражнением в лицемерии приучивший себя даже осанку и походку изменять по мере надобности, отправился вдоль каменного коридора и вверх по лестнице тем бодрым, легким и ровным шагом, который показывает, что человек идет по важному делу, но нисколько не сомневается в успехе. Но, отойдя на такое расстояние, что оставленные им джентльмены не могли больше слышать его походки, он пошел все медленнее, нерешительнее, под стать обуревавшим его сомнениям и опасениям, и, наконец, в одной из проходных комнат он совсем остановился и начал собираться с мыслями, чтобы сообразить, каким образом войти к дочери и чем на нее повлиять.

«Возможно ли вообразить себе более безвыходное и запутанное положение? - размышлял он. - Несчастный я человек! Если наша партия теперь распадется, нет сомнения, что правительство лишит меня жизни как главного зачинщика восстания. Положим, что я захотел бы унизиться поспешным изъявлением раскаяния и покорности, - ведь и это не поможет, потому что я разорен вконец! С Ратклиффом я рассорился, нажил себе в нем непримиримого врага, значит, от него и ожидать нечего, кроме обид и преследований. Опозоренный, обнищалый, я должен буду бежать отсюда без всяких средств к жизни… Если бы у меня оставалось состояние, я еще мог бы противопоставить его тому бесславию, которое всегда сопутствует имени политического ренегата, а это название дадут мне и те, от кого я отшатнулся, и те, к которым я пристал. Но об этом и думать нечего. А между тем что же еще осталось мне в жизни? Позорная плаха? Нет, единственное спасение - примириться с этими людьми. А для этого я обещал сэру Фредерику, что Изабелла сегодня, до полуночи, будет его женой, а Маршалу поручился, что это случится с ее согласия. Стало быть, между мной и конечной погибелью остается одно средство: вынудить ее согласие на брак с человеком, которого она ненавидит, и притом вынудить так внезапно, что это было бы ей противно, даже если бы на месте жениха был человек любезный ее сердцу; следовательно, вся надежда - на свойственное ей романтическое великодушие. Нужно представить ей неотложность решения и необходимость повиновения в таких ярких красках… Да, впрочем, они и в действительности таковы».

Раздумывая таким образом о своем крайне опасном положении, он напряг все силы своего воображения для успешного выполнения предстоявшей ему роли и с печальным видом вошел в комнату дочери. Невзирая на всю свою двуличность и честолюбивые стремления, он не настолько был лишен родительских инстинктов, чтобы без отвращения приступить к этой роли: дочь его была такая кроткая и любящая девушка, а ему приходилось пользоваться этими ее качествами, даже злоупотреблять ими, ради своих личных целей. Но он еще раз повторил себе, что в случае успеха его дочь все-таки вступит в выгодный брак; если же успеха не будет, то сам он погибший человек, - и эти соображения убили в нем последние колебания.

Он застал Изабеллу в спальне, у окна; она сидела, подперев голову рукой, и так задумалась или так задремала, что не слыхала, как он вошел. Он приблизился в ней, изображая на своем лице глубокую горесть и сострадание, сел возле нее и тихо взял ее за руку, сопровождая это движение глубочайшим вздохом.

- Мой отец! - воскликнула Изабелла, вздрогнув, и на ее лице отразился испуг, очевидно, не менее сильный, нежели ее радость и нежность.

- Да, Изабелла, - сказал Вэр, - твой несчастный отец, пришедший просить у дочери прощения за обиду, нанесенную ей от избытка родительской любви, а затем проститься навеки.

- Какая обида? Почему проститься навеки? Что все это значит, сэр? - спросила мисс Вэр.

- Да, Изабелла, я не шучу. Но прежде ответь мне, не приходило ли тебе в голову, что я мог быть причиной того странного приключения, которое постигло тебя вчерашним утром?

- Вы, сэр?.. - проговорила Изабелла нерешительно, с одной стороны сознавая, что он верно угадал ее мысли, а с другой - стыдясь, что могла допустить столь унизительное и противоестественное подозрение.

- Да, - продолжал он, - твой нерешительный ответ показывает, что ты уже думала об этом, и мне остается исполнить печальный долг, сказав, что твое предположение было справедливо. Выслушай, в чем дело. В недобрый час я согласился на предложение сэра Фредерика Лэнгли, полагая невероятным, чтобы ты могла долго упорствовать в отказе от брака, во многих отношениях представлявшего для тебя несомненные выгоды. В еще худшую минуту я предпринял вместе с ним некоторые меры к восстановлению на престоле нашего изгнанного монарха и к завоеванию вновь нашей независимости. Он воспользовался моей полной откровенностью, и теперь моя жизнь в его руках.

- Ваша жизнь, сэр? - повторила Изабелла чуть слышно.

- Да, Изабелла, - продолжал он, - жизнь того, кто дал тебе жизнь. Как только я увидел, до каких крайностей может его довести безрассудная страсть, ибо, по правде говоря, я не могу приписать его безумного поведения ничему иному, кроме любви к тебе, я попытался выпутаться из моего безвыходного положения тем, чтобы под каким-нибудь предлогом услать тебя из дому на несколько недель. И вот я решил, что в случае, если ты по-прежнему будешь сопротивляться этому браку, я удалю тебя секретным образом в монастырь, где ты сможешь провести несколько месяцев под крылышком твоей тетки по матери, в Париже. Но тут случился целый ряд недоразумений, вследствие которых тебя извлекли из тайного убежища, в котором я тебя временно приютил, и привезли обратно домой. То была моя последняя надежда на спасение; но и тут судьба разрушила мои планы, и мне остается лишь дать тебе свое благословение и отослать тебя из замка с мистером Ратклиффом, который сейчас уезжает. Моя же судьба скоро будет решена.

- Боже милостивый, сэр! Возможно ли это? - воскликнула Изабелла. - О, зачем же меня освободили из того места, куда вы меня услали! И отчего вы сами не объявили мне, что это делается по вашему желанию?

- Подумай, Изабелла, сообрази все обстоятельства. Как же я стал бы еще сильнее восстанавливать тебя против своего друга, сообщив тебе его оскорбительные претензии и назойливые требования? И мог ли я на это решиться, тогда как сам обещал ему поддерживать его искательство и действительно сильно желал ему успеха? Но что об этом говорить!.. Теперь уж все кончено. Я и Маршал окончательно решились мужественно встретить смерть… Только бы успеть отослать тебя отсюда с надежным человеком.

- Силы небесные!.. Неужели нет никакого выхода? - сказала молодая девушка в ужасе.

- Никакого, дитя мое, - кротко отвечал Вэр, - то есть один… но ты не посоветуешь отцу им воспользоваться: он состоит в том, чтобы первому выдать своих друзей.

- О нет, нет! - воскликнула она с отвращением, как бы спеша отделаться от искушения. - Но нельзя ли как-нибудь иначе… бежать, уговорить, умолить… Я брошусь к ногам сэра Фредерика!

- Напрасно только унизишься; он не отступится от своих намерений, да и я не менее твердо решил покориться судьбе. Только одно обстоятельство могло бы изменить его планы, но оно таково, что ты никогда не услышишь о нем из моих уст.

- Напротив, скажите мне, дорогой папенька, - воскликнула Изабелла, - чего может он желать, на что мы не могли бы согласиться во избежание того ужаса, который вам угрожает?

- Этого, Изабелла, - произнес Вэр торжественно, - ты не узнаешь до тех пор, пока голова отца твоего не скатится на обагренный его кровью эшафот; тогда ты действительно услышишь, какова была жертва, ценой которой возможно было его спасти.

- Отчего же вы теперь не хотите сказать, - спросила Изабелла, - неужели вы опасаетесь, что я не пожертвую всем нашим состоянием ради вашего спасения? Или вы желаете оставить мне в пожизненное наследство горькое раскаяние, каждый раз как я буду вспоминать, что вы погибли, тогда как оставалось еще средство избавить вас от такой страшной судьбы?

- Ну, дитя мое, раз ты непременно хочешь узнать то, что я предпочел бы скрыть от тебя, я вынужден тебе сознаться, что единственным выкупом за мою жизнь он поставил женитьбу на тебе, и притом не позже как сегодня же вечером, до полуночи!

отцу!.. Нет, это невозможно!

… Таков закон природы, чтобы старые умирали и предавались забвению, а молодые пользовались жизнью и были счастливы.

- Мой отец умрет, тогда как дочь еще может спасти его? Но нет, нет!.. Папенька, милый, простите, этого быть не может! Вы, верно, хотите только довести меня до исполнения вашей воли. Я знаю, что вы думаете устроить этим мое счастье и рассказали всю эту историю, только чтобы повлиять на мою решимость и устранить сопротивление…

- Дочь моя, - возразил Эллисло таким тоном, в котором оскорбленное достоинство боролось с родительской нежностью, - неужели моя дочь подозревает, что я выдумал фальшивую историю, чтобы легче повлиять на ее чувства? Но и это мне следует перенести, даже и от такого унизительного предположения я должен оправдаться. Тебе известна честность и правдивость твоего кузена Маршала. Посмотри, что я сейчас напишу к нему, потом прочти, что он ответит, и по этому суди, как велика угрожающая нам опасность и все ли способы я истощил к ее отвращению.

Он сел, поспешно написал несколько строк и отдал их Изабелле. Она с трудом подавила свое смятение, осушила слезы и прочла следующее:

«Любезный кузен, согласно моему ожиданию, дочь моя в отчаянии от столь несвоевременного и поспешного требования со стороны сэра Фредерика Лэнгли. Она не в силах даже постигнуть ни угрожающей нам опасности, ни того, до какой степени мы находимся в его руках. Ради бога, повлияйте на него в том смысле, чтобы он изменил свои условия; я же не могу да и не хочу понуждать к их принятию мою дочь, как потому, что этим возмущается ее собственное чувство, так и потому, что это противно всем правилам деликатности и благопристойности. Исполнением моей просьбы премного обяжете любящего вас ».

Мисс Вэр была так взволнована, и глаза ее были так отуманены слезами, что она едва понимала смысл читаемого; поэтому неудивительно, что она не заметила, что в письме гораздо более внимания обращалось на форму и срок сватовства, нежели на ее личное отвращение к жениху. Мистер Вэр позвонил, отдал письмо слуге, приказал подать его мистеру Маршалу, а сам встал и со всеми признаками глубокого волнения стал молча ходить взад и вперед по комнате, пока слуга не воротился с ответом. Пробежав записку Маршала, мистер Вэр отдал ее дочери и при этом крепко сжал ее руку. Содержание записки было таково:

«Дорогой кузен, я уже пробовал повлиять на баронета в указанном вами смысле, но он оказался непоколебим, подобно утесу. Я искренно огорчен тем, что он не желает делать ни малейших уступок девическим колебаниям моей милой кузины. Впрочем, сэр Фредерик согласен уехать из замка вместе со мной, немедленно после окончания брачной церемонии, так что мы с ним тотчас приступим к формированию своих отрядов и начнем кампанию. Таким образом может случиться, что новобрачного пришибут, прежде чем он успеет еще раз свидеться с молодой женой, и Белла, превратясь в леди Лэнгли, отделается очень дешево. Однако я должен сказать, что если она действительно склонна к этому браку, то теперь не время жеманиться и лучше пускай она не оттягивает исполнения церемонии: она и после может на досуге обдумать свое положение, тогда как нам всем недосуг ни каяться, ни раздумывать. Больше пока ничего не могу сказать и остаюсь преданный вам

Р. М.

P.S. Скажите Изабелле, что я предпочту перерезать горло баронету и тем сразу покончить с затруднительными вопросами, чем допустить, чтобы ее обвенчали с ним против ее желания».

Когда Изабелла дочитала эту записку, она выронила ее из рук и в ту же минуту упала бы со стула, если бы отец не поддержал ее.

… открой глаза, дитя мое! Нет, будь что будет, а я не пожертвую тобой! Я сам погибну, но с сознанием, что оставлю тебя счастливой. Моя дочь будет плакать на моей могиле, но, по крайней мере, не попрекнет моей памяти! - Он позвал слугу: - Ступай, позови мне сюда Ратклиффа, скорее!

Между тем мисс Вэр смертельно побледнела, сложила руки, крепко сжав ладони, закрыла глаза и, так же крепко сжав губы, застыла на месте, как будто то нравственное принуждение, которому она себя подвергала, распространялось и на ее физическое состояние. Потом она подняла голову, испустила глубокий вздох и произнесла с твердостью:

- Папенька, я согласна на этот брак.

- Не надо, не надо, дитя мое… дорогое дитя! Ты не пойдешь на верное несчастье ради спасения меня от возможной опасности.

Так говорил Эллисло; и такова странная непоследовательность человеческой натуры, что в эту минуту он выражал действительные, хотя и мимолетные ощущения своего сердца.

- Нет, дитя мое, нет, по крайней мере не теперь! Претерпим унижение, смиримся перед ним и вымолим отсрочку… А между тем, Изабелла, если бы ты могла в самом деле преодолеть отвращение, не имеющее никаких реальных оснований, подумай только, какая это великолепная партия!.. И богатство, и почести, и влияние…

- Папенька, - снова повторила Изабелла, - я согласна.

Она как будто не в состоянии была произнести ничего другого, ни придумать иной формы речи, и даже эти немногие слова выговаривала с большим усилием.

- Да благословит тебя Небо, дитя мое! Господь с тобой! Бог тебе пошлет за это и богатство, и радости, и почет!

- А разве ты не примешь сейчас сэра Фредерика? - тревожно спросил ее отец.

- Я с ним увижусь, - отвечала она, - я встречусь с ним, когда это будет нужно и там, где нужно… До тех пор избавьте меня!

- Ну, пускай так, моя дорогая; я не стану тебя неволить, насколько возможно. Не будь же слишком сурова к сэру Фредерику из-за этого. Вспомни, что все проистекает от избытка его страсти к тебе.

Изабелла нетерпеливо махнула рукой.

… Бог с тобой! В одиннадцать часов, если ты не пришлешь за мной ранее… в одиннадцать я сам приду за тобой.

Когда он вышел, Изабелла упала на колени.

- Боже, помоги мне выполнить мое решение… Ты один можешь поддержать меня. О, бедный Эрнсклиф! Кто его утешит? С каким презрением будет он произносить имя той, которая утром выслушивала его признания, а вечером того же дня отдалась другому! Но пусть он презирает меня - это лучше, нежели если он узнает всю правду. Да, пускай он меня презирает, лишь бы это облегчило его горе, - я примирюсь с утратой его уважения.

в этой позе, испытывая мучительное волнение, когда дверь ее комнаты тихо отворилась.

Примечания

36

«Танкред и Сигизмунда» - трагедия английского поэта и драматурга Джеймса Томсона (1700-1748).