Веверлей, или Шестьдесят лет назад.
Часть I.
Глава XIII. День, благоразумнее прежних проведенный

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Веверлей, или Шестьдесят лет назад. Часть I. Глава XIII. День, благоразумнее прежних проведенный (старая орфография)

ГЛАВА XIII.
День, благоразумнее прежних проведенный.

Барон Брадвардин сел на лошадь горячую" но очень хорошо объезжанную. Судя по ловкости, с коею он сидел на седле, украшенном большими чепраками такого же цвета как и ливрея, можно было его почесть образцом старинной школы верховой езды. Зеленое, обшитое голунами, платье, Бригадирской парик, маленькая шляпа с золотыми петлицами давали ему совершенно странный вид. За ним ехали двое слуг, каждый с двумя пистолетами за поясом; все мызники, коим он встречался на дороге, удивлялись ему. Оны доехали наконец до приятной долины, где Джеллатрей был уже с двумя большими гончими и полдюжиной собак разного рода; его окружали множество мальчиков, у коих руки и голова были обнажены: они, чтобы иметь честь следовать за охотой, называли его господином, хотя каждый из них прежде звал его Давид дурак: видно и в Тюлли-Веолане умели льстить должностным людях!

Эти мальчики должны были загонять из лесу, и так хорошо исполнили свою должность, что чрез полчаса дикая коза была поднята, догнана и убита. Барон подъехал со всею скоростию своей белой лошади, вынул охотничий ножик с гербами, величественно зарезал животное, выпотрошил его и заметил Веверлею, что Французские охотники назвали бы это faire la carée. Кончив эту церемонию, возвратился с своим гостем в замок по извилистой, но приятной дороге, проведенной по холму, с коего видно было вдали множество замков и деревень. Барон рассказывал о каждом какой либо исторический или генеалогический анекдот; в рассказах его было много педантства, но в то же время показывал здравый смысл, возвышенные, благородные чувства, и если рассказы эти не всегда были занимательны, то по крайней мере любопытны.

Прогулка равно нравилась обоим, хотя их нравы и привычки были совершенно противоположны. Читатель знает уже, что Эдуард был одарен чрезвычайною чувствительностию, живым, романическим воображением и страстью к поэзии. Барон Брадвардин совершенно напротив. Он почитал за славу идти по жизненной дороге с холодностию и с стоической важностию, которую показывал в своих вечерних прогулках по Тюлли-Веолатской террасе, где по целым часам ходил взад и вперед мерными шагами.

Что касается до лититературы, он читал классических поэтов, а более эпиталамы Георгия Буханана, псалмы Артура Джонсона, deliciae Poёtarum, творения Сира Давида Линдсея, Брюса Барбура, Валласа Генриха - слепого, нежного пастуха и проч.; но не смотри на это пожертвование музам, он лучше бы желал, чтобы переложили в добрую прозу умные и благочестивые апофтегмы и исторические рассказы, содержащиеся во всех этих книгах. Он иногда изъявлял презрение к безполезному искуству сочинять поэмы. - Один только писатель отличился в этом роде, говорил он) это Аллан Рамзеи - парикмахер.

Хотя Эдуард отличался от него totо coelo сказал бы Барон, но история была для них срединою, на коей они друг друга понимали. Правда, Барон любил только великия произшествия, политическия отношения, кои история передает просто без украшений; Эдуард напротив, любил описания, украшенные воображением, огненные черты, дающия жизнь и душу различным актерам, выставляемым историею на сцену. Не смотря на такую противоположность, они и взаимно друг другу нравились. Подробности Барона доставляли Веверлею случаи работать воображением и открывали новые ряды произшествий и характеров. Он с своей стороны платил за это, слушая с величайшим вниманием. Нет разскащика, который бы не был чувствителен к такой учтивости, и Барон с большим удовольствием видел этот знак уважения к своей особе. Эдуард наслаждался его справедливыми замечаниями и чувствительнмми размышлениями, разливающими свет и предающими важность рассказываемым анекдотам. Барон любил говорить о приключениях своей молодости, проведенной им на поле сражения в иностранных землях и знал занимательные подробности о Генералах, под начальством коих служил. Оба охотника возвратились в Тюлли-Беолан очень довольны друг другом. Веверлей вознамерился узнать характер Барона, который находил оригинальным, но занимательным, и почитал его драгоценным хранилищем всех анекдотов древних и средних времен. Г. Брадвардин с своей стороны смотрел на Эдуарда, как на молодого человека, подававшого добрую надежду, juvenis bonae spei et magnae indolis. - В нем большая разница, думал он, с теми безсмысленными, кои не умеют укротить пылкости своего возраста. Они с нетерпением слушают советы умных людей и часто позволяют себе обращать их в смешное. Он говорил, что молодой Офицер будет иметь блестящие успехи. Посторонних в этот день не было, кроме Г-на Рюбрика, и разговор его, как духовного человека и литтератора, был в совершенном согласии с разговором Барона и его гостя.

Тотчас после обеда Барон для доказательства, что умел не только хвалить трезвость, но и следовать ей, предложил посетить Мисс Розу, или, по собственному его выражению, третий этаж. Он провел Веверлея по двум или трем узким коридорам древней Шотландской архитектуры и пришли к круглой лестнице. Барон начал шагать чрез ступеньку, чтобы предупредить Веверлея и Рюбрика, и уведомить дочь о их посещении.

Оборачиваясь по лестнице даже до того, что закружилась голова, они взошли наконец в маленькую четвероугольную комнату, обитую циновками, которая была передней Мисс Розы, а оттуда пришли в залу. Из нея был вид на юг; на старинных обоях изображались два портрета: один матери Мисс Розы в пастушеском платье с посохом в руках, а другой самого Барона, когда он был десяти лет, в голубом платье, в шитом золотом камзоле, шляпе с голунами, парике с кошельком, держа в руке лук. Эдуард не мог не улыбнуться, видя такой костюм и разницу круглого, свежого и румяного лица портрета с бледным, худощавым, покрытом морщинами лицем подлинника: это конечно от его безпокойств и тяжести лет. Барон сам смеялся вместе с гостем. - Этот портрет написан по приказанию моей матери, дочери Лерда Туллиеллума; я показывал вам его замок, возвращаясь с охоты. Он сожжен в 171.6 году Голландцами, которые прибыли к нам, как союзники правительства. Потом я один только раз дал списать с себя портрет, и то по требованию Маршала Герцога Вервикского.

Добрый старик не сказал ни чего более, но Г. Рюбрик уведомил после Эдуарда, что Маршал сделал это в награду за храбрость, когда Барон первый взошел на пролом в 1709 году при осаде одной крепости в Савоии, и защищался минут десять своим полукопьем, чем и дал время подойти войску. Надобно отдать справедливость Жирону: стараясь возвысить достоинство своих предков, он никогда не говорил о своих личных.

Мисс Роза вышла из своего покоя и приняла отца и друзей его. Её обыкновенные занятия и работы служили хвалою природным способностям, кои требовали только образования. Отец её выучил Французскому и Итальянскому языкам, И она знала из них многия места наизусть. Барон пробовал выучить ее музыке, но начал отвлеченными разсуждениями, а может быть и не в состоянии был учить ее. Чтобы не было, дарования Мисс Розы ограничивались тем, что она умела играть на арфе, и это было тогда редкостию в Шотландии. Мисс Роза пела с большим искуством и выразительностию: она умела соразмерять звук голоса с различными чувствами, выражавшимися в словах (желательно, чтобы большая часть наших певиц взяли ее за образец). Здравый смысл научил ее, что музыка должна соединяться с поэзиею, хотя очень часто случается, что, по милости певца, они в совершенном разладе. Может быть от наклонности Мисс Розы к поэзии и от того, что она старалась выразить нотами все чувства, пение её нравилось равно хорошим музыкантам и людям, кои не имели никакою понятия в этом искустве.

Широкой балкон простирался перед окошками и показывал другое занятие Мисс Розы: он был уставлен цветами, за коими она ходила с большою заботливостию. Вход к нему был через башенку, и с него представлялись прелестные виды. Сад, расположенный внизу, казался с такой высоты маленьким цветником, окруженным высокими стенами. Вдали виделись луга и леса, пересекаемые рекою, которая была совершенно заметна в некоторых местах, в других же совершенно закрывалась лесом. Взор с удовольствием останавливался на горах, возвышавших свои пирамидальные вершины из-за густого леса; но с большим вниманием устремлялся на благородные развалины древней башни, которая была совершенно видна, потому что лежала на скале, выдававшейся мысом в реку. На лево видны были деревенския хижины; остаток скрывался за утесами. Долина оканчивалась прудом, называвшимся озером Веоланским. Река впадала в него, и в эту минуту волны его живописно отражали последний отблеск заходящого солнца. В отдалении земля была открыта большое на пространство и взор останавливался только лазуревою преградою, коею казалась цепь гор от полудня. В этом прелестном бельведере Мисс Роза подала им кофе.

Старинная башня, или крепость подала повод Барону рассказать многие анекдоты и рыцарския черты Шотландской истории с большим восторгом.

Выдавшийся угол наклоненной скалы не вдалеке оттуда назывался стулом Свитина. Это место было театром суеверия, о коем Г. Рюбрик рассказал Веверлею некоторые подробности. Мисс Розу просили спеть романс, сочиненный по преданию одним деревенским поэтом.

Приятность её голоса, красота простой природной музыки придали песни всю прелесть, коей поэт мог желать и имел большую нужду. Я боюсь, что без сих принадлежностей романс утомит терпение читателя, хотя предлагаемый список, кажется, выправлен Веверлеем.

-- Я жалею, что должна обмануть ожидание всех, а особливо Капитана Веверлея, который так прилежно слушает, сказала Мисс Роза; но это только отрывок, хотя есть еще несколько стихов, в коих поэт описывает возвращение Барона после продолжительных войн, и каким образом Миледи очутилась у источника.

-- Это один из тех вымыслов, сказал Барон, которые в средние веки обезображивали: происшествии, случившияся в благородных донах. Рим имел свои чудеса также, как и другие древние народы: в этом можно убедиться, читая древнюю историю и маленькую книжку, которую собрал Iulius Obsequens; и ученый издатель Шеффер посвятил своему благодетелю Венедикту Скитту, Барону Дудерсгоффу.

знать подробности сего произшествия.

-- Вам угодно, сказала Мисс Брадвардин, чтобы я рассказала вам это подробно?

-- Вы сделаете мне великое удовольствие.

совершенно лишен ума. Во всем околодке предполагали, что мать испортила своего несчастного сына. Ее задержали, как колдунью, и посадили в колокольню церкви, давали мало пищи, не позволяли спать, мозг её разстроился до такой степени, что она подумала, что она в самом деле колдунья. В таком состоянии она получила приказание признаться во всем пред Вигами и Пресвитерианами Кантона, кои не осмеливались заклинать духа. Как обвиняемая родилась в Баронстве батюшки, то он пошел в собрание видеть следствие судбища между колдуньей" и духовенством. Между тем, как бедная женщина признавалась, что дьявол являлся ей в виде прекрасного молодого человека, все присудствовавшие, онемевшие от удивления, слушали внимательно, и приказный служитель дрожащею рукою записывал это странное признание; вдруг она громким голосом закрича: - Берегитесь, берегитесь, дьявол посреди вас! Страх овладел всем собранием, всякой спешил бежать: счастливы находившиеся у дверей! какой безпорядок между шляпами, прическами и париками; остался только один Прелатист {Энископской секты.}.

-- Risu solvuntur tabulae,

За сим анекдотом последовал длинный разговор о всех чудесах; этим разговором и романическими преданиями, коими Барон приправлял свои рассказы, кончился другой день, проведенный нашим героем в Тюлли-Веолане.