Квентин Дорвард.
Глава XIII. Астролог

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Квентин Дорвард. Глава XIII. Астролог (старая орфография)

ГЛАВА XIII.
АСТРОЛОГ.

Занятия и приключения молодого шотландца быстро, как волны весенняго потока, следовали одни за другими. Скоро познали его в комнаты начальника, лорда Крауфорда, где, к удивлению своему, он опять увидел короля. Первые слова Людовика о чести и доверии, которые он намерен оказать молодому человеку, сильно встревожили последняго. Он боялся, чтобы его снова не отправили в засаду, как во время обеда, или не сделали поручения еще более противного его чувствам. Но он не только успокоился, а пришел в восторг, услыхав, что король избрал его в начальники небольшого отряда, состоящого из трех воинов и проводника, и назначенного провожать графинь де-Круа ко двору их родственника, архиепископа люттихского, как можно безопаснее, спокойнее, а главное, как можно скрытнее. Он получил письменные наставления, в которых были поименованы все места остановок, назначенные большей частию в отдаленных от городов деревнях и монастырях, а также все предосторожности, которые он должен был принимать, особенно приближаясь к бургундской границе. Наконец, ему было подробно объяснено все, что он должен был делать и говорить, чтобы выдать себя за дворецкого двух знатных английских дам, ездивших на поклонение мощам святого Мартина турского и направляющихся теперь в благословенный город Кёльн к мощам трех волхвов, приходивших в Вифлеем на поклонение родившемуся Спасителю.

Не сознавая ясно настоящей причины своего восторга, молодой человек чувствовал, как билось его сердце при мысли, что он будет так близко к прекрасной графине и притом в положении, которое даст ему право на некоторое доверие с её стороны, так как самая безопасность её будет главным образом зависеть от его поведения и храбрости. Он нисколько не сомневался, что, не смотря на все опасности пути, благополучно доставит ее до места. Молодость вообще редко думает об опасностях, а взросший на свободе, безстрашный и самоуверенный Дорвард даже искал их. Он желал поскорей избавиться от стесняющого присутствия короля, чтобы вполне предаться своей внутренней, доходившей до восторга, радости, которую при нем ему приходилось сдерживать.

Но Людовик не так скоро отпустил его. Этот осторожный государь должен был узнать мнение другого советника, не имевшого ничего общого с Оливье; советника, который, по мнению всех, черпал свои знания в высшем, звездном мире, между тем как, судя по последствиям, все готовы были думать, что Оливье заимствовал свои советы прямо от самого дьявола.

Людовик отправился, в сопровождении горевшого нетерпением Квентина, к стоявшей отдельно башне замка Плесси. В ней, с не малым удобством и роскошью, помещался известный астролог, поэт и философ Галеотти Марти, Марциус или Мартиваль, уроженец Парни в Италии, автор знаменитого трактата De Vulgo Jncognitis {О вещах, неизвестных большинству рода человеческого.}, и предмет удивления своего века и восторженных похвал Павла Иовиуса. Он долго процветал при дворе знаменитого Матвея Корвина, короля венгерского, откуда Людовик переманил его, завидуя этому государю, имевшему возможность пользоваться обществом и советами мудреца, который славился искусством читать в книге судеб.

Мартиваль не принадлежал к числу тех мрачных аскетов, бледных провозвестников мистических знаний того времени, которые теряли зрение и изнуряли тело, проводя безсонные ночи над пылающей жаровней или наблюдая полярные созвездия. Он пользовался всеми удовольствиями света и отличался, пока не стала мешать тучность, во всех военных и гимнастических упражнениях, так что Ян венгерский оставил латинскую эпиграмму на поединок Галлеотти с одним известным бойцам, в присутствии венгерского короли и всего двора, поединок, в котором астролог одержал полную победу.

Комната этого придворного и воинственного мудреца была убрана с такой роскошью, какой Квентин еще не встречал в королевском жилище. Резьба, украшавшая шкапы его библиотеки, и великолепные обои выказывали изящный вкус ученого италиянца. Из этой библиотеки одна дверь вела в его спальню, другая в маленькую башню, служившую ему обсерваторией. По среди комнаты стоял большой дубовый стол, покрытый дорогим турецким ковром, взятым в палатке паши после знаменитой битвы при Яизе, где астролог сражался рядом с славным поборником христианства Матвеем Корвином. На столе лежало множество математических и астрологических инструментов замечательной работы и сделанных из дорогого материала. Серебряная астролябия была подарена ему императором германским, а его посох Иакова, из черного дерева в богатой золотой оправе, с инкрустацией, был знаком уважения царствовавшого папы.

Много других предметов лежало на столе и висело по стенам. Между прочим два полные вооружения, одно кольчужное, другое латное и оба, судя по их величине, принадлежали самому астрологу, который был почти гигантского роста. Тут же были испанский клинок, шотландский нож и турецкий ятаган, лук, колчаны и другие воинские снаряды, а также различного рода музыкальные инструменты, серебряное распятие, античная погребальная урна, несколько маленьких бронзовых пенатов древних язычников, и много других интересных вещей, которые и описать трудно; многия из них, по мнению суеверного века, служили необходимыми принадлежностями магии. Библиотека этого замечательного человека представляла такую же разнообразную смесь. Любопытные рукописи древних классиков лежали рядом с объемистыми произведениями христианских богословов и мудрых труженников алхимии, которые, с помощию герметической философии, думали раскрыть своим ученикам глубочайшия тайны природы. Некоторые из рукописей были написаны восточными письменами, смысл или безсмыслие других скрывались под гиероглифами и кабалистическими знаками. Все убранство комнат, особенно при слепой вере того времени в тайную науку, производило сильное впечатление, которое еще более усиливалось наружностью и осанкой самого астролога. Сидя в большом кресле, он с любопытством разсматривал образчик только что изобретенного искусства книгопечатания, вышедший из под франкфуртского станка.

Галеотти Мартиваль был высок ростом и статен, несмотря на свою тучность. Ему было далеко за сорок лет. Привычка к телесным упражнениям, которую он сделал в молодости и не совсем еще оставил и теперь, не могла уничтожить природного расположения к полноте, которое еще увеличивалось от занятий, требовавших сидячей жизни, и от того, что ученый муж любил хорошо покушать. Крупные черты его лица были однако благородны и красивы, а черной, низко спускавшейся на грудь, бороде его мог позавидовать любой сантон {Турецкий монах.}. Длинное платье его, род халата, из самого дорогого генуэзского бархата, с широкими рукавами и золотыми застежками, было обшито соболем и подпоясано широким кушаком из белого пергамента, на котором яркокрасными фигурами были изображены двенадцать знаков зодиака. Мудрец встал и поклонился королю с видом человека, привыкшого к такому высокому обществу и умеющого даже в присутствии государя поддержать то значение, которое последователи пауки придавали себе в то время.

-- Вы, отец мой, сказал король, - занимались, как я вижу, разсматриванием этого новоизобретенного искусства размножать рукописи с помощию машин. Как могут такие механические и чисто земные предметы занимать того, кому небо открыло свои скрижали?

-- Брат мой, отвечал Мартиваль, - так обитатель этой кельи должен называть даже короля Франции, когда он удостаивает его своим посещением в качестве ученика, поверь мне, что, размышляя над последствиями этого изобретения, я читаю в них, также верно, как в сочетаниях небесных светил, признаки страшных, чудовищных перемен. Когда я подумаю, как ограничены источники знания и как медленно они открываются нам, как жаждущим трудно приобретать их, как равнодушны к ним люди себялюбивые, как легко могут они быть искажены, даже совершенно уничтожены внезапным вторжением варварства, могу ли и без изумления и любопытства смотреть на судьбы грядущих поколений, на которые свет знания прольется безостановочно и неизменно, обильным и благотворным весенним дождем, оплодотворяя одне страны, затопляя другия, изменяя все формы общественного быта, создавая и уничтожая религии, воздвигая и разрушая государства.

-- Послушай, Галеотти, сказал Людовик, - и все эти перемены произойдут в наше время?

-- Нет, царственный брат мой, отвечал Мартиваль, - изобретение это подобно молодому дереву, которое теперь только что посажено, но в грядущих поколениях принесет плод столь же роковой, но и столь же драгоценный, как плод Эдема, а именно познание добра и зла.

-- Предоставим будущее будущему, сказал Людовик после минутного размышления, - мы дети настоящого и станем заботиться о нем, с нас будет и тех забот, которых полон каждый день. Скажи мне, что, гороскоп, который я прислал тебе, подвинулся вперед с тех пор, как ты сообщил мне кое-что о нем? Я привел сюда того, к кому он относится, чтобы вы могли произвести над ним исследования с помощию хиромантии, или как вы там захотите. Дело не терпит отсрочки.

Сановитый мудрец встал, подошел к молодому человеку и устремил на него свои темные проницательные глаза, как бы желая разобрать каждую малейшую черту его лица. Чувствуя себя предметом внимательного наблюдения такого важного и почтенного человека, Квентин невольно смутился, покраснел, опустил глаза и поднял их только повинуясь громкому голосу астролога, который сказал ему: - не бойся, подними глаза и протяни руку.

Осмотрев руку молодого человека по всем правилам мистического искусства, Мартиваль отвел короля несколько в сторону. - Царственный брат мой, сказал он ему, - наружность этого молодого человека и черты его лица еще более убеждают меня в истине заключений, сделанных мною по его гороскопу, и тех суждений, которые вы, также знакомые с нашим высоким искусством, могли сами составить об нем. Все обещает, что юноша этот будет храбр и счастлив.

-- И верен? спросил король, - потому что верность не всегда идет об руку с храбростью и счастьем.

-- И верен, отвечал астролог, - в глазах его я читаю мужество и твердость, а линия жизни его глубока и пряма, что указывает на честность и преданность тем, кто будет покровительствовать и доверяться ему; но....

-- Но? повторил король. - Что же вы не продолжаете, отец мой?

-- Уши королей, отвечал Галеотти, - похожи на вкус тех разборчивых больных, которые не могут переносить необходимых для их выздоровления, горьких лекарств,

потворством. Юность моя прошла в изгнании и страданиях, слух мой привык к суровым советам, и я не оскорбляюсь ими.

-- И так, скажу вам откровенно,_t государь, отвечал Галеотти, - если в этом поручении есть что нибудь такое, что.... что может, одним словом, смутить робкую совесть, не доверяйте его этому молодому человеку, до тех пор, по крайней мере, пока несколько лет, проведенных в вашей службе, не сделают его таким же неразборчивым, как другие.

-- И в этом заключается все, чего ты не решался сказать мне, добрый Галеотти? Уж не боялся ли ты оскорбить меня этими словами? спросил король. - Увы, ты сам очень хорошо понимаешь, что в делах государственной политики нельзя постоянно руководиться теми отвлеченными правилами религии и нравственности, которые должны быть неизменными спутниками человека в частной жизни. Почему мы, владыки земные, основываем церкви и монастыри, совершаем путешествия, налагаем на себя посты и эпителии, без которых обходятся другие, если не потому, что польза общественная и благосостояние наших государств заставляют нас иногда прибегать к мерам, противным христианской совести? Но небо милостиво, заслуги церкви велики, а заступничество святой богородицы ембронской и блаженных святых неусыпно и всемогуще. При этих словах, он снял с себя шапку, положил ее на стол и, преклонив почтительно колена перед образками, проговорил: - святый Губерт, святый Юлиан, святый Мартин, святая Розалия и все святые, молите Бога за меня грешного. Вставая, он ударил себя рукой в грудь, потом надел шапку и продолжал: - Будьте уверены, отец мой, что если в поручении нашем и будет заключаться нечто такое, на что вы намекнули, то исполнение этого не вверится молодому человеку, он даже ничего не будет знать о нем.

-- И вы мудро поступите, царственный брат мой, сказал астролог. - Отважность этого молодого человека, обыкновенное свойство сангвинических натур, может также внушить некоторое опасение. Но, говоря по всем правилам искусства, она не повредить другим его свойствам, открытым и посредством гороскопа и иным путем.

-- Но будет ли полночь благоприятна для начала опасного путешествия? спросил король. - Смотрите, вот ваши ефемериды, вы видите положение месяца относительно Сатурна и восхождение Юпитера. Я думаю, признавая вполне превосходство ваших знаний, что оно возвещает успех тому, кто отправляет путешественников в этот час.

-- Да, тому кто отправляет, сказал астролог после минутного молчании, - сочетание это действительно обещает успех, но мне кажется, Сатурн угрожает опасностью и несчастиями отъезжающим. Отсюда я заключаю, что путешествие может быть опасным, роковым для тех, кто предпринимает его в подобный час. Это неблагоприятное соединение предвещает, по моему мнению, насилие и плен.

-- Насилие и плен тому, кто отправляется, но исполнение желаний тому, кто отправляет, не так-ли, отец мой?

-- Именно так, отвечал астролог.

Король замолчал, не дав заметить на сколько предсказание, сделанное астрологом, который вероятно понял, что предприятие заключало в себе опасности, согласовалось с его настоящим намерением. Намерение это, как уже известно читателю, состояло в том, чтобы предать графиню Изабеллу де-Круа в руки Гильома де-ла-Марк, человека, правда высокого происхождения, но которого преступления довели до того, что он сделался простым предводителем бандитов, известным своим буйным характером и зверским мужеством.

Король вынул из кармана бумагу и, прежде, чем отдал ее Мартивалю, сказал, как бы извиняясь: - Не удивляйтесь, ученый друг мой, если, имея в вас оракула, сокровище, высшого представителя науки нашего времени, не исключая и самого Нострадамуса, я часто прибегаю к вашему искусству во всех затруднениях и сомнениях, окружающих каждого государя, принужденного бороться с мятежниками внутри своих владений и сильными, заклятыми внешними врагами.

-- Государь, отвечал философ, - когда вы почтили меня приглашением променять венгерский двор на французский, я согласился на это с твердым намерением отдать в распоряжение своего царственного покровителя все, чем искусство мое может служить ему.

-- Довольно, мой любезный Мартиваль. Теперь, прошу тебя, займись хорошенько вот этим важным вопросом. И он начал читать бумагу, которую держал в руках: - Особа, имеющая важную тяжбу, которая должна по видимому решиться судом или оружием желала бы покончить ее личным свиданием с своим противником. Она желает знать какой день будет благоприятен для выполнения такого намерения, каков будет успех переговоров и ответит ли соперник на оказанное ему доверие благодарностью и искренностью или воспользуется выгодами, которые свидание это может доставить ему?

-- Это весьма важный вопрос, отвечал Мартиваль, когда король окончил чтение. - Я должен начертить планетарий и заняться его точным и глубоким исследованием

нашим намерениям - рискнуть несколько даже своей собственной особой, чтобы остановить эти противохристианския войны.

-- Да благословят святые благочестивые намерения вашего величества, отвечал астролог, и да хранят они вашу священную особу.

-- Благодарю вас, мой мудрый учитель. Вот между тем кое-что для увеличения вашей замечательной библиотеки. И он положил под одну из книг небольшой кошелек с золотом.

Скупой даже в делах своего суеверия, Людовик полагал, что получаемое астрологом жалованье достаточно вознаграждает его, и потому считал себя в праве, даже в самых важных обстоятельствах, пользоваться его знаниями за самую умеренную плату.

Заплатив таким образом вперед своему адвокату и советнику за производство дела, как говорится на судейском языке, Людовик обратился к Дорварду: - Ступай за мной, мой добрый шотландец, сказал он, - ты избран судьбой и государем для исполнения смелого предприятия. Все должно быть готово, чтоб ты мог сесть на лошадь именно в ту минуту, когда часы на башне святого Мартина пробьют двенадцать. Минута позже или раньше может повредить благоприятному положению созвездий, которые улыбаются моему предприятию.

в присутствии короля.

-- Презренный раб, сказал расточительный и постоянно нуждающийся в деньгах Галеотти, взвешивая кошелек в руке. - Отвратительный, гнусный скряга! Жена каждого матроса заплатит более за то, чтобы узнать, счастлив ли был переезд её мужа. Ему ли иметь понятие о человеческом знании! - да, когда рыскающия лисицы и воющие волки станут музыкантами. Ему ли постигать величественные явления небесной тверди! Пусть подождет, пока презренный крот будет иметь глаза рыси. Post tot promissa - и это после всех обещаний, которыми он старался отвлечь меня от двора великолепного Матвея, где гунн и турок, христианин и неверный, даже царь московский и хан татарский на перерыв осыпали меня дарами. Не думает ли он, что я останусь в этом старом замке, как снигирь в клетке, буду петь, когда он свистнет и ждать от него воды и корма? Нет - aut inveniam viam, aut fя найду или придумаю средство. Кардинал Балю лукав и щедр. Этот вопрос перейдет к нему и не моя будет вина, если его преосвященство не, съумеет заставить звезды отвечать, как ему угодно.

Он опить взял презренный дар и опять взвесил его в руке.

Галеотти высыпал деньги из кошелька. В нем было, не более не менее, десять золотых монет. Негодование астролога не знало границ. - Неужели он думает, что за такую ничтожную плату я стану служить ему моими познаниями в небесной науке, которой я учился в Истрагофе у армянского аббата, не видавшого солнца впродолжении сорока лет; у грека Дубровиуса, который, говорят, воскрешал мертвых. Я, посетивший самого шейха Эбн-Али в его пещере, в пустыне фиваидской? Нет, клянусь небом! Кто презирает знание, тот погибнет от своего невежества.... Десять золотых монет! Мне было бы стыдно предложить такую сумму Туанетте на покупку нового корсета.

чем он, со всей своей наукой, успевал наполнять {Смотри примечание III. Галеотти.}.