Квентин Дорвард.
Глава XV. Проводник

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Квентин Дорвард. Глава XV. Проводник (старая орфография)

ГЛАВА XV.
ПРОВОДНИК.

Прибытие лорда Крауфорда и его отряда тотчас положило конец поединку, который мы старались описать в предъидущей главе. Рыцарь подпал забрало и немедленно отдал свой меч старому лорду. - Я сдаюсь, Крауфорд, сказал он. - Но слушайте, одно слово на ухо: ради самого Бога спасите герцога орлеанского.

-- Как! что? герцог орлеанский! воскликнул старик. - Как это случилось? чорт возьми, ведь это на веки разсорит его с королем!

-- Не разспрашивайте, отвечал Дюнуа (рыцарь был не кто иной как Дюнуа), - во всем виновен один я. Смотрите, он начинает приходить в чувство. Дело в том, что я хотел увезти эту прекрасную графиню и жениться на ней, чтобы сделаться богатым человеком. И вот что из этого вышло! Прикажите отъехать вашей сволочи, чтобы никто не видел его. Сказав это, Дюнуа поднял забрало герцога и спрыснул лице его водой, которую почерпнул в соседнем озере.

Квентин, между тем, стоял как громом пораженный: так быстро его приключения следовали одно за другим. В сраженном противнике он узнал первого принца крови и ему удалось помериться силами с лучшим бойцом Франции, знаменитым Дюнуа; оба эти подвига не могли, разумеется, принести ему ничего кроме чести. Но как взглянет на них король? Будет ли он доволен ими? То были вопросы иного рода.

Между тел герцог успел оправиться и, сидя на траве, внимательно прислушивался к разговору Дюнуа с Крауфордом.

Первый настаивал на том, что не следовало упоминать имени благородного герцога орлеанского, потому что он, Дюнуа, были, готов взять всю вину на себя и объявить, что родственник его принял участие в этом деле только из дружбы к нему.

Старый войн слушал его, опустив глаза по временам вздыхал и сомнительно покачивал головою. - Ты знаешь, Дюнуа, сказал он наконец, поднимая голову, - что ради твоего отца и для тебя самого, я рад бы оказать тебе услугу.

-- Я ничего не прошу для себя, возразил Дюнуа, - я отдал тебе свой меч, я твой пленник. Чего же больше? Я говорю о благородном герцоге, единственной надежде Франции, если Богу угодию будет призвать к себе дофина. Он только по моей просьбе вмешался в это дело. Он хотел помочь мне устроить мое положение. Сам король несколько поощрил меня к этому.

-- Дюнуа, отвечал Крауфорд, - если бы кто другой сказал мне, что ты для своих личных целей втянул благородного герцога в такую опасность, я бы назвал его клеветником; даже и теперь не могу этому поверить, хотя ты сам уверяешь меня.

-- Вы слишком похожи на своего друга Дюнуа, благородный Крауфорд, сказал герцог орлеанский, который успел тем временем совершенно оправиться; - вы слишком похожи на него, чтобы не отдать ему должной справедливости. Да, не он меня, а я его втянул, совершенно против его воли, в это безразсудное и дерзкое предприятие, задуманное в пылу безумной страсти. Смотрите на меня все, кто хочет, прибавил он, вставая и обращаясь к солдатам.

-- Я Людовик орлеанский и готов принять заслуженное наказание. Надеюсь, что справедливый гнев короля падет на одного меня. Но принц крови не должен никому отдавать своего оружия, ни даже вам, храбрый Крауфорд. Прощай мой верный клинок!

С этими словами герцог вынул из ножен свой меч и бросил его в озеро. Молнией сверкнув в воздухе, меч исчез в всплеснувших волнах. Звание виновного было так высоко, а уважение, которым он пользовался так велико, что все присутствующие стояли изумленные, но зная на что решиться. Им всем были известны виды короля на герцога и они очень хорошо понимали, как могут быть пагубны для принца последствия его необдуманного поступка.

Дюнуа, первый, прервал молчание. - И так, сказал он тоном упрека оскорбленного недоверием друга, - вашему высочеству угодно было в одно и тоже утро бросить в воду свой лучший клинок, отказаться от милости короля и отвергнуть дружбу Дюнуа?

-- Какое вам дело до моей безопасности, мой высокороднейший брат? отвечал Дюнуа с досадой. - Какое вам до нее дело, Бог мой! Может быть я и хотел, чтобы меня повесили, бросили в Луару или задушили, зарезали или под колесом переломали мои члены, посадили в железную клетку, живьем зарыли в землю или как там было бы угодно королю Людовику избавиться от своего верного слуги Нечего вам хмуриться и показывать глазами на Тристана, я вижу этого негодяя также хорошо, как и вы. Да со мной дело и не дошло бы до этого, за меня бояться было нечего. Что же касается вашей чести, то она, клянусь румянцем святой Магдалины, требовала, чтобы вы не принимались за сегодняшнюю проделку или, по крайней мере, постарались бы скрыть ее. А то ваше высочество были выбиты из седла шотландским мальчиком.

-- Тише, тише, заметил лорд Крауфорд, - его высочеству нечего стыдиться; не в первый раз приходится молодому шотландцу преломить хорошее копье. Я рад, что этот молодец хорошо вел себя.

-- Я ничего не имею сказать против этого, возразил Дюнуа, - но если бы милорд приехал немного позже, в его шотландском отряде открылась бы ваканция.

-- Дя, да, отвечал Крауфорд, - я вижу следы ваших рук на этом расколотом шишаке. Эй, пусть кто нибудь возьмет у молодца этот осколок и даст ему нашу шапку со стальным подбоем, она будет ему полезнее. Позвольте однако заметить, милорд, что и на вашей испытанной броне заметны шотландския письмена. Ну, Дюнуа, теперь я должен просить вас и герцога сесть на лошадей и следовать за мной. Я имею приказание проводить вас, хотя и далеко не туда, куда бы желал.

-- Могу ли я сказать одно слово этим прекрасным дамам, мой любезный лорд Крауфорд? спросил герцог.

-- Ни полслова, отвечал старик. - Я слишком предан вашему высочеству, чтобы допустить такое безразсудство. Ты исполнил свой долг, молодой человек, продолжал он, обращаясь к Квентину, - отправляйся и окончи данное тебе поручение.

-- С вашего позволения, милорд, сказал Тристан, с своей обычной грубостью, - пусть молодой человек найдет себе другого проводника; я не могу обойтись без петит'-Андре, когда ему предвидится работа.

-- Пусть только молодой человек едет прямо по той тропинке, сказал подехавший петит'-Андрс. - Она приведет его к тому месту, где он встретит настоящого проводника. За тысячу дукатов не согласился бы я сегодня разстаться с своим начальником. Не мало рыцарей и дворян перевешал я на своем веку, а также важных сановников и богатых бургомистров. Даже маркизы и графы испробовали моего рукоделья, но и он взглянул на герцога, как-бы желая прибавить - принц королевской крови! о, о, о, петит'-Андре! о тебе будут читать в хронике.

-- И вы позволяете вашим негодяям так дерзко говорить в присутствии такой особы? сказал Крауфорд, взглянув сурово на Тристана.

-- Что же вы сами не накажете его, милорд? возразил тот угрюмо.

-- Потому что из всех нас только ты один и можешь ударить его, не запятнав своей чести.

-- В таком случае распоряжайтесь своими людьми, милорд, а я буду отвечать за своих, возразил превот.

Крауфорд готов был, казалось, дать волю своему гневу, но, как бы одумавшись, повернулся спиной в Тристану и, обращаясь к своим пленникам, попросил их ехать рядом с собой, одного по правую, другого но левую сторону.

-- Бог да благословит тебя, дитя мое, сказал он Дорварду, посылая в тоже время прощальный привет дамам, - ты храбро начал свою службу, хотя и в несчастном деле.

Они уже готовы были двинуться, но Квентин успел разслушать как Дюнуа тихо спросил Крауфорда: - Вы везете нас в Плесси?

-- Нет, несчастный, пылкий друг мой, отвечал со вздохом старик, - в Лот.

Лот! Слово это отозвалось в сердце молодого человека, как звук погребального колокола. То было название замка или скорей темницы, наводившей более ужаса, чем самый Плесси. Дорвард слыхал, что там совершались тайно такия безчеловечные жестокости, которыми даже Людовик стыдился осквернять свое жилище. В этом месте ужасов находились темницы под темницами и некоторые из них были неизвестны даже самим сторожам. То были живые могилы, и людям, попавшим в них, оставалось от жизни только возможность дышать испорченным воздухом и питаться хлебом и водой. Тут же находились те страшные клетки, изобретенные, говорят, кардиналом Балю {Который занимал впоследствии одну из них впродолжении одиннадцати лет.}, в которых заключенный не мог ни стоять прямо, ни лежать протянувшись. Понятно, что имя этого места ужасов вместе с сознанием, что он был отчасти виновником отправления туда двух знаменитых жертв, тяжело легло на сердце молодого шотландца. Полный грустных размышлений, он ехал несколько времени понурив голову и опустив глаза в землю. Отряд между тем следовал по указанному пути, и когда Квентин опять занял свое место впереди его, графиня Амелина имела возможность сделать ему следующее замечание:

-- Можно подумать, молодой человек, что вы жалеете о победе, которую одержали, защищая нас.

В голосе говорившей как будто звучала насмешка, но Дорвард имел на столько такта, чтобы отвечать просто и откровенно.

-- Я не могу жалеть об услуге, которую мне удалось оказать таким особам, как вы, сказал он; - но по мне, будь это не опасно для вас, я скорей согласился бы пасть от руки такого храброго воина, как Дюнуа, чем быть причиной заключения этого знаменитого рыцаря и его несчастного родственника, герцога орлеанского, в страшные подземелья Лота.

-- Так это был герцог орлеанский? воскликнула дама, обращаясь к племяннице. - Я так и думала; я узнала его, не смотря на разстояние. Видите, моя милая, что могло случиться, еслибы этот хитрый и скупой государь позволил нам показываться при его дворе. Первый принц крови и храбрый Дюнуа, имя которого также славно, как имя его покойного отца! Этот молодой человек храбро исполнил свой долг, но право жаль, что он не пал с честью. Его неуместная отвага лишила вас этих высокородных избавителей.

Графиня Изабелла отвечала довольно резко и с такой энергией, какой Дорвард до сих пор не замечал в ней.

-- Если бы я не знала, что вы шутите, сказала она, - я упрекнула бы вас в неблагодарности к нашему храброму избавителю. Мы обязаны ему может быть больше, чем вы предполагаете. Если бы рыцари эти успели в своем необдуманном предприятии, то с прибытием королевской гвардии, мы разумеется разделяли бы их участь. Что касается до меня, то я оплакиваю нашего погибшого защитника и непременно закажу обедню за упокой его души. И надеюсь, прибавила она потом с некоторой робостью, - что оставшийся в живых не откажется принять мою глубокую благодарность.

кровью. Сойдите с лошади и дайте нам перевязать вашу рану.

Напрасно уверял молодой человек, что рана его не опасна, его принудили сойти с коня, сесть на камень и снять шлем. Согласно старинному обычаю, который и до сих пор еще по совершенно вышел из моды, дамы де-Круа имели притязание на некоторые сведения в лечебнон искусстве. Оне обмыли рану и молодая графиня перевязала ее своим платком, чтобы предохранить от действия воздуха, как предписывало их искусство.

говорю я; но перевязывать такую легкую рану, какая была у Квентина, было в своем роде также опасно, как и получать ее.

Мы уже сказали, что наружность раненого была в высшей степени привлекательна, и когда он снял свой шлем, или вернее шишак, светлые волосы его разсыпались роскошными кудрями вокруг лица, которое сделалось еще оживленнее от покрывшого его румянца удовольствия и юношеской стыдливости. Пока тетка отыскивала в своих вещах разные необходимые снадобья, молодая графиня, принужденная держать свой платок на ране, испытывала некоторую робость и смущение. Сострадание к раненому и признательность за его услуги еще более увеличивали в её глазах красоту его приятной наружности. Словом, все это казалось было устроено судьбою для того, чтобы упрочить таинственную связь, которая начиналась между молодыми людьми при самых, по видимому, ничтожных и случайных обстоятельствах. Несмотря на различие своего звания и состояния, они имели много общого по молодости, красоте и нежному, мечтательному характеру.

Не было следовательно ничего удивительного, что образ графини Изабеллы, и прежде занимавший воображение молодого человека, теперь совершенно наполнил его сердце. В свою очередь, молодая девушка, хотя она и не вполне сознавала свои чувства, часто задумывалась о своем избавителе, которому только что оказала такую приятную услугу. Этот простой солдат занимал ее гораздо более всех высокородных поклонников, которые в продолжении двух лет утомляли ее своей любезностью. Когда Изабелла вспоминала лицемерие, коварство и низость, которые выражала вся фигура кривошеяго и косоглазого Кампо-Бассо, этого недостойного любимца герцога Карла, он казался ей отвратительнее, чем прежде и она давала себе слово, что никакая власть не принудит ее вступить в такой ненавистный брак.

С своей стороны, добрая графиня Амелина, потому-ли, что она умела ценить мужественную красоту и восхищаться ею также, как лет пятнадцать тому назад (почтенной даме, если верить летописям её благородного дома, было не менее тридцати пяти лет) или может быть она нашла, что с первого разу не отдала своему молодому защитнику всей должной справедливости - достоверно только то, что она начала теперь оказывать ему видимое расположение.

-- Племянница моя дала вам свой платок, чтоб перевязать рану, я хочу дать вам другой в награду за вашу храбрость и в поощрение к дальнейшим подвигам.

Обычаем того времени предписывалось не иначе отвечать на такую честь, как, приняв подарок, обвязать им руку, что Дорвард и сделал, но далеко не так любезно, как сделал бы в иное время и при других свидетелях. Хотя носить данный таким образом подарок было делом простой любезности, тем не менее молодой человек предпочел бы право обвязать свою руку платком, которым была перевязала рана, нанесенная ему мечем Дюнуа.

После этого, отряд продолжал свое путешествие. Дорвард ехал рядом с дамами, которые казалось, молча, приняли его в свое общество.

Он говорил мало. Сердце его было полно счастья и он боялся, чтобы чувства его не высказались слишком резко. Изабелла говорила еще менее и разговор поддерживался одной графиней Амелиной, которая, повидимому, вовсе не желала прекращать его. Чтобы посвятить, как она говорила, молодого человека во все тонкости правил рыцарства, она подробно и обстоятельно описывала ему гафлингэмский турнир, где собственноручно раздавала награды победителям.

Не слишком заинтересованный (как ни грустно признаться) рассказом о блестящем турнире и описанием всех геральдических знаков и девизов, украшавших оружие многочисленных фламандских и германских рыцарей, девизов, которые благородная дама перечисляла с безжалостной точностью, Квентин начал безпокоиться, не проехали ли они того места, где должны были встретить проводника. Обстоятельство это было весьма важно и могло повести за собою очень печальное последствие.

Небольшой рост, длинная грива, дикий и неукротимый вид коня напомнили Квентину горную породу лошадей его родины, с тою только разницею, что этот конек был красивее сложен и с такою же неутомимостию соединял, по видимому, гораздо большую быстроту. Особенно голова, тяжелая и неуклюжая у шотландских пони, у него была мала и хорошо поставлена, губы тонки, глаза большие и блестящие, а ноздри широко раздувались.

Наружность всадника была еще страннее, хотя уже и конь его резко отличался от обыкновенных французских лошадей. Наездник сидел засунув ноги в широкия стремена, несколько похожия на лопаты и так высоко подтянутые, что колени его находились почти в уровень с лукой. Это не мешало однако ему очень ловко управлять своей лошадью. На голове его был небольшой красный тюрбан, украшенный полинявшим пером, прикрепленным серебряной пряжкой. Платье, покрой которого напоминал одежду эстрадиотов {Так назывались войска, набираемые венецианцами в провинциях, лежавших к востоку от их залива.}, было зеленого цвета и обшито потемневшим золотым галуном. Широкие, белые, хотя и не очень чистые шаровары были собраны у колен, а загорелые ноги оставались совершенно голы, за исключением обвивавшого их ремня, которым поддерживались сандалии, у него не было шпор, но острые края широких стремян вполне заменяли их. С правой стороны, за красным поясом этого странного всадника виднелся прямой кинжал, а с левой висела небольшая, кривая мавританская сабля. Перекинутая через плечо, истертая перевязь поддерживала возвестивший о его приближении рог. Смуглое, загорелое лице его с редкой бородой, проницательными темными глазами, довольно правильным носомъи хорошо очерченным ртом можно было назвать красивым; но черные, всклокоченные волосы, необыкновенная худоба и свирепый вид делали его похожим скорей на дикаря, чем на цивилизованного человека.

-- Опять цыган! воскликнули обе дамы. - Пресвятая дева! неужели король снова доверился этим отверженцам?

-- Я выспрошу этого человека, если вы желаете, отвечал Квентин, - и постараюсь по возможности убедиться в его верности.

Дорварду, как и дамам, тотчас бросилось в глаза сходство в одежде, наружности и приемах вновь прибывшого с теми бродягами, с которыми Труазешель и петит'-Андре, в своей поспешности, едва не смешали его. Он также находил опасным довериться человеку этого бродячого племени.

Цыган утвердительно кивнул головой.

-- А зачем?

-- Чтобы проводить вас во дворец к тому, люттихскому.

Цыган опять кивнул головой.

-- Два стиха старой песни, ничего больше, отвечал цыган.--

"Паж сразил кабана,

"

-- Доказательство несомненно, сказал Квентин. - Ступай, любезный, я после еще поговорю с тобой. Потом, вернувшись к дамам, он успокоил их уверив, что это был тот самый человек, которого оне ожидали, потому что он сообщил ему то, что известно было, как он думал, только королю и ему. - Но я еще поговорю с ним, прибавил он, - и постараюсь узнать, на сколько можно на него положиться.