Квентин Дорвард.
Глава XXVII. Взрыв

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Квентин Дорвард. Глава XXVII. Взрыв (старая орфография)

ГЛАВА XXVII.
ВЗРЫВ.

Предъидущая глава, как указывает её заглавие, должна была бросить взгляд на прошедшее, чтобы читателю сделались вполне понятны те отношения, в которых находились герцог бургундский и Людовик. Побуждаемый отчасти своей верой в астрологию, которая предсказывала ему счастливый исход этого предприятия, а главным образом, без сомнения, сознанием превосходства своего ума над умом герцога Карла, король принялъ необыкновенное, ничем другим необъяснимое решение доверить свою особу чести вспыльчивого и озлобленного врага; решение, тем более неосторожное и странное, что события того бурного времени представляли много примеров, что самые торжественные обещания безопасности не ограждали тех, кому бывали даваемы. Так, убийство дяди герцога на монтеросском мосту, в присутствии отца Людовика, на торжественном свидании, имевшем целью водворение мира и амнистии, могло послужить герцогу ужасным примером, еслиб он захотел ему последовать.

Но, в характере Карла, жестоком, гордом, пылком и непреклонном, небыло однако бешеных страстей, если он не находился под влиянием ни вероломства, ни недостатка в великодушии, свойственных людям более холодных темпераментов. Он не старался оказывать королю более радушия, чем того требовали законы гостеприимства, по с другой стороны и не выказывал намерения нарушить их.

На следующее утро по прибытии короля был назначен общий смотр бургундским войскам, которые были так многочисленны и так хорошо вооружены, что герцог не без удовольствия воспользовался случаем показать их своему сильному сопернику. И в самом деле, когда, оказывая должную любезность вассала к своему государю, он уверял, что войска принадлежат королю, а не ему, судорожные движения верхней губы и гордый блеск его взгляда обнаруживали сознание, что он говорил одне пустые фразы, что напротив, он неограниченно мог располагать этим сильным войском и также готов был вести его на Париж, как против всякого другого неприятеля. Горькое чувство Людовика должно было еще более усилиться, когда он увидел, что в войске развивались знамена многих французских дворян не только Нормандии и Бретани, но и других, более непосредственно ему подвластных провинций, дворян, которые вследствие различных неудовольствий пристали к герцогу бургундскому.

Но, верный своему характеру, Людовик, по видимому, обращал мало внимания на этих недовольных, хотя, на самом деле, перебирал в своем уме все средства, чтобы отторгнуть их от знамен Бургундии и возвратить в свои ряды; он решился, с этою целью, поручить Оливье и другим агентам тайно выведать настроение самых по его мнению значительных лиц из этих недовольных.

Сам же король, деятельно, но осторожно, старался приобресть расположение главных союзников и советников Карла, употребляя для этого свои обыкновенные средства - дружеское, ласковое обхождение, ловкую лесть и щедрые подарки, "не для того", говорил он, "чтобы подкупить их верность к их благородному государю, но, чтобы они старались содействовать сохранению согласия между Францией и Бургундией, цели, хорошей самой по себе и необходимой для благосостояния обоих государств и их властителей".

Внимание такого могущественного и мудрого короля было уже довольно сильной приманкой, обещания сделали более; могущественнее же всего подарки, были обычаи того времени позволяли придворным герцога принимать их, не навлекая подозрений. Во время охоты на кабана, когда герцог, всегда увлекавшийся настоящим занятием, будь это серьозное дело или удовольствие, вполне предавался охоте, Людовик, не стесняемый его присутствием, искал и нашел средства переговорить тайно и порознь со многими из тех, которым молва приписывала наибольшее влияние на герцога; между прочими не были забыты д'Имберкур и дэ-Комин. Король не преминул, в своих разговорах с этими двуми знаменитыми личностями, осыпать похвалами храбрость и военное искусство первого и глубокую проницательность и литературный талант будущого историка того времени.

Этот случай лично приобрести расположение или, если читатель хочет, подкупить министров Карла, удовлетворил бы может быть главной цели посещения короля, даже еслиб ему не удалось смягчить самого герцога. Между Францией и Бургундией была такая тесная связь, что большая часть дворян последней имели надежды или действительные интересы во Франции, которые могли зависеть от расположения или нерасположения Людовика. Способный ко всякого рода интригам, щедрый до расточительности, когда того требовал успех его планов, искусно умевший выставлять в благовидном свете своя предложения и подарки, король успел подчинить гордость одних интересу; а действительным или мнимым патриотам он представил побудительной причиной своих действий общее блого Франции и Бургундии. В то же время, его личный интерес, подобно скрытому колесу машины, действовал не менее сильно, хотя совершенно незаметно. Он для всякого имел приличную приманку и особый способ ставить ее: он клал подарок в рукава тех, которые были слишком горды, чтобы протянуть руку, и твердо верил, что его щедрость, хотя, подобно росе, она ниспадала без шуму и незаметно, не преминет принести в свое время богатую жатву, доброжелательства по крайней мере, а может быть и полезных услуг. Наконец, хотя он уже давно, посредством своих министров, старался приобрести при бургундском дворе благоприятное для интересов Франции влияние, его личные усилия, руководимые предварительно собранными сведениями, сделали, без сомнения, в несколько часов более для этой цели, чем его агенты в продолжении нескольких лет переговоров.

Король не встречал при дворе одного человека, которого особенно желал расположить к себе, и этот человек был граф де-Крэвкёр, непреклонность которого во время посольства в Плесси не только не возбудила недоброжелательство Людовика, по, напротив, была причиной, что король желал по возможности склонить его на свою сторону. Он не был особенно доволен, узнав, что Крэвкёр, во главе сотни солдат, отправился к границам Брабанта, чтобы за, случае нужды подать помощь епископу против его недовольных подданных и Гильома де-ла-Марк; но он утешил себя, что появление этого войска, вместе с предписаниями, посланными через верных агентов, послужит к сохранению в этой стране спокойствия, нарушение которого, как он предвидел, сделало бы очень затруднительным его настоящее положение.

Двор, как обыкновенно бывает на больших охотах, расположился, в полдень, обедать в лесу. Это обстоятельство было особенно приятно герцогу, который был рад случаю избегнуть торжественного церемониала, с каким, в другом месте он был бы обязан принимать короля Людовика. На самом деле, знание человеческой природы на этот раз обмануло короля в одном отношении. Он воображал, что герцог будет чрезвычайно польщен таким знаком снисхождения и доверия со стороны своего государя, но он забыл, что зависимость Бургундии от Франции составляла именно самую больную струну для такого сильного, богатого и гордого герцога, как Карл, ничего так нежелал, как основать себе независимое государство. Присутствие короля при бургундском дворе необходимо заставляло герцога становиться в положение подчиненного вассала и исполнять множество церемоний, требуемых феодальною зависимостью; это, человеку такого гордого характера, казалось унижением достоинства самовластного государя, которое он всеми силами старался поддерживать при всяком удобном случае.

Но хотя за обедом на зеленой траве, при звуке рогов, шуме откупориваемых бочек и при всей свободе, допускаемой за полевой трапезой, можно было избегнуть многих церемоний, тем необходимее становилось, чтоб ужин отличался против обыкновения большею торжественностью.

Согласно этому были сделаны распоряжения, и, по возвращении в Перонну, короля ожидал пир, приготовленный с блеском и великолепием, достойными богатства его могучого вассала, обладавшого почти всеми Нидерландами, тогда одной из богатейших стран Европы.

В большой зале, на верхнем конце длинного стола, уставленного золотой и серебряной посудой и самыми изысканными кушаньями, сидел герцог, а по правую его руку, на возвышенном кресле, его царственный гость. За Карлом, с одной стороны стоял сын герцога гельдернского, исполнявший должность главного кравчого, с другой его шут лё-Глорьё, который никогда не покидал своего господина. Как у большей части людей грубого и пылкого характера, общий вкус того времени до придворных дураков и шутов доходил у Карла до крайности. Герцог находил в их странных выходках и слабоумии то удовольствие, которое его более остроумный, но менее добродушный соперник любил искать в недостатках лучших представителей человеческого рода, находя предмет для смеха в "трусости храбрых и безумстве мудрых". И действительно, если справедлив рассказываемый Брайтоном анекдот, будто один придворный шут, в минуту благочестивого припадка короля, подслушал его сознание в отраве своего брата, графа Генриха гвиенского, и на другой день за столом выдал эту тайну перед целым двором, то понятно почему после этого Людовик до конца жизни находил мало удовольствия в выходках и остротах шутов по ремеслу.

Но в настоящем случае, король не забыл обратить внимание на любимого шута Карла и поощрять его выходки; к тому же, ему казалось, что под дурачеством лё-Глорьё, как бы грубо оно иногда не выражалось, скрывалось более тонкой наблюдательности и язвительного остроумия, чем вообще у людей его проффесии.

В самом деле, Тиль Ветцвейлер, по прозванию лё-Глорьё, нисколько не был обыкновенным шутом. Это был высокий, красивый мужчина, искусный во многих упражнениях, что едва ли было бы согласно с умственной слабостью, потому что для успеха в них требовалось много терпения и внимания. Он обыкновенно сопровождал герцога на охоту и даже на войну; при Монлери его и освободил герцога. Он вероятно опасался, что такой поступок найдут слишком важной услугой для человека его звания, и что он может навлечь на него неприязнь благородных рыцарей, предоставивших придворному шуту защиту своего государя. Как бы то ни было, он предпочел лучше заставить смеяться над своей услугой, чем воздавать ей должную похвалу, и так хвастался совершенным подвигом, что все приняли спасение Карла за выдумку, и потому дали ему прозвище лё-Глорьё, хвастун, которое. за ним и осталось.

Лё-Глорьё одевался очень богато; но в костюме его было мало шутовского и это немногое имело скорей символическое, чем прямое значение. Он не брил головы, а, напротив, носил длинные кудрявые волосы, которые, падая из под шапочки, соединялись с красивой и хорошо расчесанной бородой; черты его можно бы было назвать красивыми, еслиб не мешал несколько дикий блеск его глаз. Полоска алого бархата на шапочке скорее только напоминала, чем изображала петуший гребешок, принадлежность головного убора официального шута. Погремушка из черного дерева оканчивалась, как обыкновенно, шутовской головкой с серебряными ослиными ушами, но до того маленькой и так искусно выточенной, что, не разсматривая вблизи, ее можно было принять и за ффициальный жезл какого нибудь более важного должностного лица. Это были единственные признаки в одежде лё-Глорьё, обнаруживавшие его ремесло; во всех других отношениях она могла соперничать с одеждой самых знатных вельмож. Его шапка была украшена золотой медалью, на шее была цепь из того же металла; а покрой его богатого платья мало отличался от покроя платья тех молодых щеголей, которые доводят до крайности подражание последней моде.

К этой-то личности Карл и, в угождение ему, Людовик часто обращались во время пиршества; и оба при ответах лё-Глорьё искренним смехом, казалось, выражали свое удовольствие.

-- Чьи эти незанятые места? спросил Карл у шута.

-- Одно из них, по крайней мере, должно бы принадлежать мне по праву наследства, Карл, отвечал лё-Глорьё,

-- Это почему, плут? спросил Карл.

-- Потому что места эти принадлежат сьёру д'Имберкур и дэ-Комину, а они так далеко распустили своих соколов, что позабыли про ужин; кто же предпочитает коршуна в небе фазану на блюде, тот с родни дураку, который и должен наследовать его место, как часть его движимого имущества.

-- Это уж старая шутка, друг Тиль, сказал герцог, - но, вот, дураки они или мудрецы, виновные идут.

В это время дэ-Комин и д'Имберкур вошли в залу и, поклонившись обоим государям, молча заняли назначенные им места.

-- Ну что господа, обратился к ним герцог, - ваша охота была или очень удачна или очень плоха, что вы так запоздали? Филип дэ-Комин, вы очень разстроены. Уж не выиграл ли у вас д'Имберкур большого пари? Вы философы, и не должны смущаться неудачей. Святой Георг! и д'Имберкур смотрит не веселей вас. Что это значит господа? не потеряли ли вы своих соколов? или не нашли дичи? Уже не колдунья ли перешла вам дорогу, не встретили ли вы в лесу дикого охотника {Известное привидение, иногда называемое le grand Veneur. Сюлли дает некоторые подробности об нем.}? Клянусь честью, вы пришли сюда точно на похороны, а не на пир.

Пока герцог говорил, глаза всего собрания направились на д'Имберкура и дэ-Комина. Унылое и озабоченное выражение на лицах этих господ которым нисколько не были свойственны задумчивость и мрачность, до такой степени привлекло внимание всех присутствовавших, что шутки и смех всего общества, возбужденные значительным количеством выпитого вина, постепенно стихли; не отдавая себе отчета в такой перемене в расположении духа, все заговорили шопотом, как будто в ожидании какого то необыкновенного и важного известия.

-- Что значит это молчание господа? сказал герцог, возвышая свой голос, и без того очень резкий. - Если вы приходите на пир с этими загадочными взглядами и еще более загадочным молчанием, то, пожалуй, было бы лучше, если бы вы оставались в болотах отыскивать цаплей или, лучше, филинов и тетеревей.

-- Государь, отвечал дэ-Комин, - возвращаясь из леса, мы встретили графа Крэвкёра.

-- Как! вскрикнул герцог, - на возвратном пути из Брабанта? Без сомнения он нашел там все в покое?

-- Граф сам сейчас сообщит вашему высочеству свои известия, о которых мы слышали только мельком, отвечала. д'Имберкур.

-- Да где же граф? спросила, герцог.

-- Он переменяет платье, чтобы явиться к вашему высочеству, отвечал д'Имберкур.

-- Переменяет платье! Saint bleu, воскликнул нетерпеливый герцог, - что мне за дело до его платья! кажется, вы сговорились с ним свести меня с ума.

-- Teste-dieu! сказала. Карл, - вот так всегда, ваше величество, служат нам наши советники! Если они узнали что нибудь, что считают важным для нас, они принимают такой торжественный и гордый вид, как осел под новым вьючным седлом.... Позвать к нам сейчас же Крэвкёра! Он вернулся с границ Люттиха и, по крайней мере, мы (он сделал ударение на последнем слове) не имеем в этой стране никаких тайн, которых бы не могли объявить всему свету.

Все видели, что большое количество выпитого вина усилило природную настойчивость герцога, и хотя многие из присутствовавших желали бы заметить ему, что было не время выслушивать известия или держать совет, но все слишком хорошо знали необузданность его характера, чтобы решиться на какие нибудь возражения. Все сидели в тревожном ожидании известий, которые имел сообщить граф.

Настало непродолжительное молчание, во время которого герцог сидел устремив тревожный и нетерпеливый взгляд на дверь, между тем как гости потупили взоры, как будто желая скрыть свое любопытство и безпокойство. Один Людовик оставался невозмутим, продолжая попеременно разговаривать то с кравчим, то с шутом.

Наконец явился Крэвкёр и был тотчас же встречен нетерпеливыми вопросами своего государя. - Какие известия из Люттиха и Брабанта, граф? Весть о вашем прибытии разогнала веселость нашего пира; мы надеемся, что ваше присутствие возвратит ее нам.

-- Государь мой и повелитель, отвечал Крэвкёр твердым, по грустным голосам, - вести, которые я привез, приличнее было бы сообщить в совете, чем на пире.

-- Говорите их граф, хотя бы это было известие о пришествии самого антихриста, сказал герцог, - но я угадываю их: люттихцы снова взбунтовались?

-- Взбунтовались, государь, отвечал мрачно Крэвкёр.

-- Видите, граф, я сейчас же угадал то, что вы так боялись сообщить мне; неугомонные люттихцы опять взялись за оружие. Это как нельзя более кстати, потому что мы, в настоящую минуту, можем пользоваться советами нашего государя, сказал герцог, кланяясь Людовику; и в глазах его выразилось сильное, но сдержанное негодование. - Он научит нас, как поступить с этими мятежниками. Есть у тебя еще какие новости? говори их и потом отвечай, почему вы не отправились на помощь епископу,

-- Государь, мне тяжело будет сообщать, а вам слушать дальнейшия вести. Ни моя помощь, ни помощь всего рыцарства на свете, не могла бы ничего сделать для доброго прелата. Гильом де ла-Марк, вместе с возставшими жителями Люттиха, овладел шонвальдтским замком и умертвил епископа в его собственном дворце.

-- Умертвил его! повторил герцог глухим и тихим голосом, который однако был слышен от одного конца залы до другого, - это невозможно! Крэвкёр, ты был обманут ложными донесениями.

-- Увы, сказал граф, - я знаю это от очевидца, от стрелка шотландской гвардии короля французского, находившагося в зале в то время, как, по приказанию Гильома де ла-Марк, было совершено это убийство.

-- И этот стрелок, вероятно, был участником и виновником этого ужасного злодейства! воскликнул герцог, вскакивая с места и так сильно ударив ногой о стоявшую перед ним скамью, что она разлетелась в дребезги. - Заприте двери залы, охраняйте окна, господа! Чтобы никто из посторонних не трогался с места, под страхом мгновенной смерти! Обнажите мечи, мои дворяне! Потом, обратившись к Людовику, он тихо опустил руку на рукоять своего меча, между тем как король, не обнаруживая страха и не принимая оборонительного положения, только сказал:

-- Эти вести, любезный брат, помрачили ваш разсудок.

-- Нет, отвечал герцог громовым голосом, - но оне пробудили справедливое негодование, которое я слишком долго подавлял, повинуясь мелочным приличиям и силе обстоятельств. Братоубийца! непокорный сын! тиран своих подданных! коварный союзник! вероломный государь! безчестный дворянин! ты в моей власти, и я благодарю за это Бога.

-- Лучше поблагодарите мое безумие, сказал король; - когда при Монлери мы встретились при более равных условиях, я думаю, вы желали быть от меня дальше, чем теперь.

Герцог не выпускал из рук рукояти меча, но медлил вынуть его и поразить своего врага, не оказывавшого ни малейшого сопротивления, которое бы могло дать повод к насилию.

Между тем, общее волнение распространилось в зале. Двери были заперты и охранялись по приказанию герцога, но некоторые из французских дворян, как ни были они малочисленны, вскочили с своих мест, готовясь защищать своего государя. Людовик не сказал ни слова с герцогом Орлеаном и Дюнуа, с тех пор, как они были освобождены из замка Лот, если только можно назвать освобождением то, что они должны были следовать за королем, в его свите, скорей как люди подозрительные, чем пользующиеся доверием и уважением. Не смотря на это, Дюнуа первый возвысил голос и, обратившись к герцогу бургундскому, сказал:

-- Герцог, вы забываете, кто вы вассал Франции, и что мы, ваши гости, природные французы. Если вы поднимете руку на нашего государя, готовьтесь встретить с нашей стороны отчаянное сопротивление; верьте мне, мы упьемся кровью Бургундии, как упивались её вином. Смелее, герцог орлеанский и вы дворяне французские, соберитесь вокруг Дюнуа и последуйте его примеру!

и неприязни, не устрашенные численным превосходством противников и неизбежной гибелью в случае борьбы, поспешили собраться вокруг Дюнуа, и в след за ним пробрались до конца стола, где сидели оба государя.

Напротив, орудия и советники Людовика, возвышенные им из их природного ничтожества до значительных должностей, которых они не были достойны, выказали в этом случае всю свою трусость и низость. Они спокойно сидели на своих местах и решились, казалось, не навлекать на себя злой участи вмешательством в дело, чтобы не случилось с их благодетелем.

Первым из преданных была, достойный лорд Крауфорд. С быстротой, которой нельзя было ожидать от его лет, он проложил себе путь чрез все препятствия, (которые были не очень сильны, так как многие бургундцы по чувству ли чести или из тайного желания спасти Людовика от угрожавшей ему опасности, дали ему дорогу) и смело стал между королем и герцогом, надвинув на бок свою шапку, из под которой в безпорядке выбивались седые локоны. Его бледное лице и морщинистый лоб оживились румянцем и старые глаза заблестели огнем юного воина, решившагося на отчаянное дело. Плащ его был закинут на одно плечо и он, казалось, готов был обвить его вокруг левой руки, а правой обнажил свой меч. - Я сражался за его отца и деда, сказал он, - и, клянусь святым Андреем, чтобы ни случилось, я не покину его в этом положении.

Все это совершилось с быстротой молнии. Как только герцог принял угрожающее положение, Крауфорд бросился между ним и предметом его мести, а все французские дворяне поспешно собрались вокруг своего государя.

воскликнул громким голосом: - Мой ленный государь, герцог бургундский, подумайте, что вы делаете! Вы в своем доме, вы вассал короля, не проливайте под кровом своим кровь гостя, кровь государя, для которого вы сами воздвигли трон, и на который он сел под вашей защитой! Во имя чести вашего дома, не покушайтесь, в отмщение за страшное убийство, на еще худшее злодеяние!

-- Прочь с дороги, Крэвкёр! отвечал герцог, - не удерживай моего мщения! Прочь с дороги! гнев королей должен быть страшен, как гнев самого неба.

-- Да, с твердостью отвечал Крэвкёр, - когда он также справедлив, как гнев небесный. Позвольте мне просить вас, государь, воздержите свой гнев, как бы справедлив он не был. А вас, благородные французы, прошу умерить свой порыв и не подавать повода к кровопролитию.

-- Он прав, сказал Людовик, не потерявший своего хладнокровия в эту ужасную минуту и сознавая, что если произойдет борьба, то в пылу кровопролития может совершиться то, чего бы присутствующие не позволили себе в спокойном состоянии, - Любезный брат Орлеан, честный Дюнуа и вы, мой верный Крауфорд, не вызывайте кровопролития и гибели вашей излишней горячностью. Брат наш, герцог, взволнован известием о смерти близкого и любимого друга, достойного епископа люттихского, смерть которого огорчает нас не менее его. Старые и, к несчастью, новые поводы к неудовольствию заставляют его подозревать нас в поощрении преступления, возмущающого наше сердце. Еслиб наш хозяин, по ложному убеждению, что мы принимали участие в этом несчастном деле, захотел убить нас на этом месте, нас, своего гостя, государя и родственника, то ваши усилия не облегчили бы нашей участи; напротив, они повредили бы нам. Поэтому, Крауфорд, назад! Будь это моим последним словом я говорю, как король своему подданному, и требую повиновения. Назад! и если потребуют, отдайте свой меч! Я приказываю вам это, ваша присяга обязывает вас повиноваться.

-- Это правда, государь, сказал Крауфорд, отступая назад и вкладывая в ножны свой до половины вынутый меч. - Все это может быть правда; но, клянусь, будь я во главе семи десятков моих храбрых солдат, а не под бременем более чем стольких лет, я попробовал бы образумить этих прекрасных щеголей в золотых цепях и разукрашенных шляпах с девизами и побрякушками.

нашего уважаемого я дорогого гостя, как мы было намеревались сделать в пылу нашего гнева. Мы поступим так, что вся Европа признает справедливость наших действий. Благородные французы, вы должны отдать свое оружие моим дворянам! Ваш государь нарушил перемирие и не имеет более права пользоваться им. Но, щадя ваше чувство чести, из уважения к сану, который он обезславил, я к роду, из которого он выродился, мы не требуем меча нашего брата Людовика.

-- Ни один из нас, сказал Дюнуа, - не отдаст оружия и не выйдет из этой залы, пока не удостоверится в полной безопасности нашего государя.

-- И не один стрелок шотландской гвардии, воскликнул Крауфорд, - не положит оружия, иначе, как по приказанию короля Франции или его великого конетабля.

-- Храбрый Дюнуа, сказал Людовик, - и вы, мой верный Крауфорд, ваше усердие, вместо пользы, принесет мне вред. Я более полагаюсь на правоту своего дела, прибавил он с достоинством, - чем на безполезное сопротивление, которое может только лишить меня моих лучших и храбрейших слуг. Отдайте ваши мечи! благородные бургундцы, принимающие эти почетные залоги, будут иметь более возможности защитить как меня так и вас. Отдайте ваши мечи, я вам это приказываю!

Таким образом, в этом страшном, непредвиденном случае Людовик обнаружил проницательность и находчивость, которые одни могли спасти его жизнь. Он знал, что пока дело не дойдет до схватки, большая часть присутствовавших дворян будет на его стороне и употребит все усилия, чтобы умерить гнев своего государя; но, что, если бы дошло дело до насилия, он и его малочисленные защитники были бы тотчас же все перебиты.

его. Не обнаруживая страха, Людовика, продолжал смотреть на Карла с упорным, спокойным вниманием, с каким мужественный человек смотрит на угрожающие жесты безумного, зная, что спокойствие и твердость, оказывают хотя незаметное, но тем не менее, могучее противодействие даже изступленной ярости.

Крауфорд, по приказанию короля, бросил свой меч Крэвкёру. - Возьмите его, сказал он, - и потешайтесь им вместе с дьяволом. Отдавая свои мечи, мы не безчестим себя, потому что сделали все, что повелевал нам долг.

-- Остановитесь, господа, сказал герцог прерывающимся голосом, задыхаясь от злобы, - остановитесь, оставьте при себе свое оружие; нам достаточно вашего обещания не прибегать к нему. А вы, Людовик Валуа, должны считать себя моим пленником, пока не очиститесь от обвинения в возбуждении к этому святотатственному убийству. Отведите его в замок, в башню графа Герберта! Пусть ему сопутствуют шесть человек из его свиты, кого он сам выберет. Милорд Крауфорд, ваши стрелки должны оставить замок, им отведут приличное помещение в другом месте. Поднять все подъемные мосты, опустить все решотки! устроить караулы у городских ворот! Пловучий мост перевести на правый берег реки! Вокруг замка поставить отряд моих черных валлонов, и утроить все караулы! Вы, д'Имберкур, позаботьтесь, чтобы пешие и конные патрули объезжали город в эту ночь каждые полчаса, а на следующий день каждый час, если эта предосторожность еще понадобится завтра, потому что мы думаем быстро покончить дело. Стерегите Людовика, если дорожите жизнью!

С трудом сдерживая свой гнев, Карл вскочил из-за стола и, бросив на короля взгляд непримиримой вражды, быстро вышел из комнаты.

-- Господа, сказал Людовик, с достоинством оглядываясь вокруг, - горе о смерти союзника довело вашего государя до безумия. Я надеюсь, что вы, как рыцари и дворяне, слишком хорошо знаете свой долг, чтобы поддерживать герцога в предательском насилии против особы его ленного государя.

-- Мы подданные Бургундии, отвечал Крэвкёр, исполнявший обязанности маршала при дворе герцога, - и должны исполнять наш долг. С нашей стороны нет недостатка в надеждах и желаниях, и мы употребим все усилия, чтобы водворить мир и согласие между вашим величеством и нашим ленным государем. Теперь же мы должны повиноваться его приказаниям. Присутствующие здесь дворяне и рыцари сочтут за честь для себя доставить всевозможные удобства благороднейшему герцогу орлеанскому, храброму Дюнуа и достойному лорду Крауфорду; я же должен быть при особе вашего величества и проводить вас до ваших покоев, хотя, вспоминая о гостеприимстве в Плесси, и желал бы, чтобы они были иные. Вам остается выбрать себе свиту, которая должна, по приказанию герцога, ограничиться шестью человеками.

-- Если так, отвечал король, оглянувшись кругом и подумав с минуту, - я желаю иметь при себе Оливье-лань, одного стрелка из моих телохранителей, по имени Баляфре, который может быть обезоружен, если вы хотите, Тристана-пустынника, с двумя из его людей и моего верного и преданного философа Марциуса Галеотти.

но мы сейчас пошлем за ним; прочие же тотчас исполнят приказание вашего величества.

-- Идемте же в новое жилище, назначенное нам гостеприимством нашего брата, сказал король. - Мы знаем, что оно крепко, остается только пожелать, чтобы оно было также безопасно.

-- Без сомнения, мой веселый куманек, отвечал граф, - что же ты имеешь возразить на это?

-- Ничего, ничего, только это очень странный выбор. Мошенник цирульник, наемный шотландский горлорез, главный вешатель с двумя помощниками, и обирало шарлатан.... Я пойду с вами, Крэвкёр, и буду учиться, как мошенничать, глядя на ваше искусство обходиться с ними. Самому сатане едва ли бы удалось созвать подобный синод или быть более достойным их президентом.

Пользуясь тем, что ему все позволялось, шут схватил графа под руку и пошел с ним, когда тот, под сильной стражей, но сохраняя все внешние признаки уважения, повел короля в его новое жилище.