Кенильворт.
Глава XXXIV

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Кенильворт. Глава XXXIV (старая орфография)

ГЛАВА XXXIV.

Раньше всех в это достопамятное утро вышла из своих покоев сама королева-девственница, в честь которой устраивались все кенильвортския празднества. Она явилась в полном охотничьем костюме. Была ли то простая случайность, или следствие самой изысканной заботливости со стороны хозяина, принимавшого у себя столь высокую посетительницу, только Лестер встретил Елизавету почти на пороге её комнаты и предложил ей, пока окончатся приготовления к охоте, осмотреть сады.

Во время этой прогулки граф подавал королеве руку всякий раз, когда оказывалась нужда в его помощи при всходе на ступеньки, или при спуске с лестниц, которые составляли в то время любимое украшение садов. Таким образом они переходили с терасы на терасу, от одной клумбы к другой. Дамы королевской свиты, движимые благоразумием или может быть похвальным желанием поступать так, как хотели бы чтоб в подобном случае было поступлено с ними самими, держались немного поодаль. Оне следовали за королевой, не теряя ее из виду, но не считая себя обязанными принимать участие в разговоре, которому к тому же могли бы и помешать. Граф был не только хозяин, принимавший у себя королеву, но и её наиболее любимый и уважаемый слуга. Дамы довольствовались тем, что издали любовались красотой этих двух знаменитых особ, которые заменили свои костюмы предшествовавшого вечера другими, не менее роскошными охотничьими платьями.

Елизавета была в светлоголубом шелковом платье, отделанном серебреными кружевами и такими же лентами, напоминавшими несколько одежду древних амазонок. Этот костюм, как нельзя более шел к её высокой фигуре и благородной осанке, тогда как некоторая резкость манер, развитая в ней долгой привычкой повелевать, была причиною тому, что она несколько теряла в обыкновенном женском наряде.

На Лестере был охотничий наряд из зеленого сукна с роскошным золотым шитьем и с блестящей перевязью через плечо, на которой висел охотничий рог и нож, вместо меча. Этот наряд шел к нему также хорошо, как и все что он когда либо носил при дворе или на войне. Красота его лица и стройность стана были таковы, что всегда казалось, будто к нему всего более пристало именно то, в чем он находился в данную минуту.

Разговор Елизаветы с её любимцем не дошел до нас со всеми подробностями. Но наблюдавшие за ними издали (а глаза царедворцев и придворных дам, как известно, отличаются зоркостью) утверждали, что никогда достоинство, с каким себя держала Елизавета, не принимало такого оттенка мягкости и нежности, как в настоящем случае. Шаг её был не только медлен, во почти нерешителен - весьма необыкновенное в ней явление. Её глаза смотрели в землю, и она как будто застенчиво старалась держаться поодаль от своего спутника. Подобного рода внешнее проявление нередко служит в женщине признаком того, что в глубине её души напротив таится совершенно противоположное стремление. Герцогиня Рутланд, находившаяся к ним ближе всех, даже уверяла, будто она подметила в глазах Елизаветы слезы, а на щеках её румянец. - "Более того, продолжала герцогиня, - она не могла вынести моего взгляда, тогда как в обыкновенное время не потупилась бы перед львом". Ясно, к какого рода заключению должны были привести все эти замечания. А что они были не без основания, нет причины сомневаться. Разговор между двумя особами различных полов часто решает их судьбу, принимая оборот, которого оне иногда сами не ожидают. Начинается с простых любезностей, которые мало по мало переходят в выражения чувства и даже страсти. В такия минуты царедворцы, наравне с простыми пастухами, высказывают более чем намеревались, а королевы, подобно деревенским девушкам, выслушивают более чем для них полезно.

На заднем дворе между тем лошади ржали и в нетерпении закусывали удила; собаки лаяли, а охотники жаловались, что роса уже начала подниматься, вследствие чего трудно будет попасть на след зверя. Но у Лестера была в виду другая охота, или вернее сказать он вовлекся в нее без предвзятого намерения, как это иногда случается с пылким охотником, если ему вдруг перережут путь собаки в погоне за дичью. Королева, умная и прекрасная женщина, гордость Англии, на которую Франция и Голландия смотрели с надеждой, а Испания со страхом, вероятно благосклоннее обыкновенного слушала любезности, с которыми любила, чтоб к ней обращались. А граф, движимый честолюбием или тщеславием, а может быть и тем и другим вместе, все сильнее и сильнее приправлял лестью свою речь, пока она наконец совсем превратилась в язык любви.

-- Нет, Дудлей, сказала Елизавета слегка дрожащим голосом: - Нет, я должна быть матерью моего народа. Королеве отказано в тех узах, которые составляют счастье девушек, рожденных в более скромной доле. Нет, Лестер, прошу вас, не настаивайте более... Будь я, как другия... имела бы я право думать о своем собственном счастье... тогда... конечно... может быть... Но это невозможно... невозможно! Отложите охоту... на полчаса... и оставьте меня, милорд.

-- Как, оставить вас! воскликнул Лестер. - Или мое безумие оскорбило вас?

-- Нет, Лестер, нет, не то, поспешно отвечала королева: - но это действительно безумие, и оно не должно более повторяться. Уйдите, прошу вас... однако не удаляйтесь далеко и позаботьтесь, чтобы меня никто не безпокоил.

Дудлей выслушав ее почтительно поклонился, и повинуясь ей, медленно, печально удалился. Королева, провожая его глазами, говорила: - Еслиб это было возможно... ах, еслиб это было возможно!... Но нет... нет... Елизавета может быть женой и матерью только одной Англии.

С этими словами, и желая избежать встречи с каким-то человеком, шаги которого она услыхала, Елизавета вошла в грот, где укрывалась её злополучная, по слишком опасная соперница.

Елизавета Английская обладала твердым и решительным характером. Взволнованная предыдущим свиданием, она однако вскоре оправилась. Сердце её походило на древние монументальные камни друидов. Купидон, коснувшись его своим младенческим перстом, мог привести в движение чувства Елизаветы, но сам Геркулес не был бы в силах нарушить их равновесия. Медленно подвигаясь вперед, она едва достигла половины грота, как фигура её уже снова величественно выпрямилась, а лице приняло свое обычное выражение спокойного достоинства.

В то время королева заметила около прозрачного фонтана, в самом центре грота, женщину, притаившуюся в тени алебастровой колоны. В памяти класически образованной Елизаветы мгновенно воскресло предание о Нуме и Эгерии, и она вообразила себе, что один из итальянских скульпторов изваял здесь статую нимфы, вдохновению которой Рим был обязан своими законами. По мере приближения к ней, королева однако начала сомневаться, действительно ли перед ней статуя, или живое человеческое существо? Несчастная Эми оставалась неподвижной, колеблясь между желанием открыться особе одного с ней пола и страхом, невольно внушаемым ей величественною осанкою приближавшейся дамы. Она никогда не видала королевы, но догадалась, что видит ее перед собой. Эми встала со скамьи, намереваясь заговорить с дамой, которая, как ей в ту минуту показалось, так кстати явилась сюда одна. Но когда она убедилась, что дама эта ни кто иная как сама королева и ей припомнился испуг Лестера при одной мысли, что слух о его браке может дойти до Елизаветы, Эми остановилась и как бы замерла на месте, бледная не менее алебастрового пьедестала, о который опиралась. Её шелковое платье цвета морских волн казалось в мягком полусвете грота туникой, в которой изображают греческих нимф. Костюм этот был для нея выбран нарочно с целью сделать ее менее заметной в толпе масок и странствующих актеров. По этому не мудрено, что королева, видя ее такой бледной и неподвижной, приняла ее за статую.

Даже подойдя к ней на разстояние всего нескольких шагов, Елизавета все еще сомневалась, не статуя ли перед ней, так искусно изваянная, что при слабом свете могла быть принята за живое лице. Она остановилась и устремила на Эми такой пристально-пытливый взгляд, что та в страхе невольно опустила глаза и поникла головой, хотя по прежнему не двигалась с места.

По одежде и ларчику, которого Эми не выпускала из рук, королева совершенно естественно заключила, что эта прекрасная, безмолвная женщина принадлежит к числу различных театральных фигур, повсюду разставленных для воздания ей почестей и для поднесения ей даров. Она также думала, что бедняжка, испуганная её неожиданным приходом, или забыла свою роль, или не решалась ее начать. По этому, желая ее одобрить, Елизавета снисходительно и ласково сказала ей:

-- Ну, что же любезная нимфа, обитательница этого прелестного грота? Что с тобой? Ты заколдована.или тебя внезапно поразил немотой злой чародей, которого люди называют страхом? Но мы его заклятый враг и можем разрушить его чары. Говори, приказываем тебе.

Но несчастная графиня вместо ответа упала на колени. Она выронила из рук ларец, и простирая их к королеве, устремила на нее взор, исполненный такой невыразимой мольбы и такого отчаяния, что Елизавета была глубоко тронута.

-- Вашего покровительства, едва слышно проговорила Эми.

-- На него в праве расчитывать все дочери Англии, пока оне его заслуживают, отвечала королева. - Но ваша печаль должна иметь более серьезное основание, чем позабытая роль. На что вам нужно мое покровительство?

Эми попыталась собраться с мыслями, чтобы ограждая от опасностей себя в тоже время не выдать своего мужа. Но в голове её был такой хаос, такой наплыв мыслей, что она не знала, на которой ей остановиться, и на повторенный вопрос королевы, что ей нужно, могла только прошептать: "Ах, не знаю!"

-- Но ведь это безумие, нетерпеливо проговорила Елизавета. В крайнем смущении и волнении Эми было что-то раздражавшее любопытство и в тоже время трогавшее сердце королевы. - Больной должен объяснить доктору свою болезнь. К тому же мы не привыкли, делая вопросы, не получать на них ответов.

-- Я желаю... я прошу... безсвязно заговорила несчастная графиня, - я умоляю ваше величество, защитите меня от... от человека, по имени Варнея. Она задыхаясь и едва слышно произнесла это имя, но королева его разслышала.

-- Варнея? Какого Варнея? спросила Елизавета. - Сера Ричарда Варнея, слуги графа Лестера? Но, что вам до него, или ему до вас?

-- Я... он... он был моим тюремщиком... он покушался на мою жизнь.... я от него убежала, чтоб.... чтоб...

-- Искать моего покровительства, конечно, докончила Елизавета. - Вы его получите, обещаюсь вам... то есть, если вы его заслуживаете. Мы серьезно займемся этим делом. А вы, продолжала она, наклоняясь к графине и пытливо смотря ей в глаза, - вы Эми, дочь сера Гуго Робсарта из Лидкота?

-- Простите меня... простите меня, государыня! умоляла. Эми, и снова упала на колени.

-- За что мне вас прощать? спросила Елизавета: - за то что вы дочь вашего отца? Право, мне кажется, у вас голова не в порядке! Но так как вы отказываетесь говорить, мне самой приходится у вас слово за словом вытягивать вашу историю. Вы обманули вашего почтенного отца... ваше смущение вас выдает... вы изменили мистеру Тресилиану... это свидетельствует вспыхнувшая на вашем лице краска... и вышли за муж за этого самого Варнея...

Эми быстро вскочила на ноги и перебивая королеву, воскликнула:

-- Нет, нет это неправда! Видит Бог я не такое жалкое созданье, как вы думаете! Я не жена этой презренной твари, этого отвратительного злодея! О, нет, я не жена Варнея! Я скорее согласилась бы умереть на месте!

Королева, в свою очередь изумленная энергической выходкой Эми, с минуту помолчала, потом сказала:

-- Господи! Однако вы, когда хотите, умеете говорить... Теперь я от вас требую, продолжала она уже не под влиянием одного любопытства, но и какой-то неопределенной ревности и гнева: - Я от вас требую, говорите.... Я хочу знать, чья вы жена или любовница? Скорее, скорее! Вам безопаснее было бы заставить ждать львицу, чем Елизавету.

Поставленная таким образом в безвыходное положение, увлекаемая непреодолимой, силой на край пропасти, которую она видела, но не могла обойдти, Эми наконец принуждена была отвечать. Королева грозно требовала этого, и Эми с отчаянием проговорила Граф Лестер все знает!

-- Граф Лестер! с изумлением воскликнула Елизата. - Граф Лестер!, гневно повторила она и продолжала: Послушай, женщина, ты верно подкуплена... Это клевета... Разве он водится с подобными тебе? Тебя подослали, научили бросить грязью в благороднейшого лорда, честнейшого из английских джентльменов! но как бы он ни был нам близок и дорог, мы выслушаем тебя в его присутствии! Пойдем со мной!

Эми в испуге отступила назад. Елизавета увидела в этом доказательство её виновности. Она быстро к ней приблизилась, схватила ее за руку и вытащила за собой из грота, направляясь по главной алее.

Едва живая от ужаса, графиня с трудом следовала за быстро ступившей, разгневанной королевой.

Лестер в эту минуту составлял центр блестящей группы дам и лордов, толпившихся вокруг него под аркой, которою оканчивалась эта алея. Общество удалилось сюда в ожидании, пока её величеству угодно будет начать охоту. Все привыкли к медленным, исполненным достоинства движениям Елизаветы, и потому были до крайности удивлены, когда она вдруг очутилась посреди них, почти прежде чем они успели заметить её приближение. К тому же лице королевы пылало негодованием, прическа её пришла в безпорядок от скорой ходьбы, а в глазах сверкал огонь, как всегда в минуты крайняго раздражения, когда она являлась вполне достойной дочерью Генриха VIII. Не менее странное зрелище представляла и бледная,. истомленная, но не смотря на то все-таки прекрасная женщина, которую королева тащила за собой одной рукой, между тем как другой отстраняла дам и мущин, стеснившихся вокруг нея, в предположении, что она внезапно захворала. Где лорд Лестер? спросила она голосом, от которого вздрогнули все слышавшие ее, - лорд Лестер, пожалуйте сюда!

Еслиб в яркий солнечный день с безоблачного неба вдруг упала молния и разверзла у ног безпечного путника неожиданную пропасть, вряд ли бы он был более поражен, чем Лестер внезапно представшим перед ним зрелищем. Он в эту самую минуту с дипломатическим притворством только что отшучивался от намеков и полупоздравлений, с какими к нему обращались царедворцы по случаю расположения к нему королевы, которое особенно ясно выразилось в настоящее утро. Многие действительно полагали, что он скоро из равного им сделается их господином. Сдержанная, во тем не менее гордая улыбка еще играла на его лице, когда разгневанная королева проникла в теснившийся около него кружок придворных. Она одной рукой, и по видимому без малейшого усилия, поддерживала бледную, почти изнемогавшую Эми, а другой указывала на её полумертвое лице.

Подобно тому как в то время грешники станут взывать к горам, чтоб оне покрыли их, так теперь Лестер мысленно взывал к величавым аркам, которые воздвиг в своем тщеславии, чтоб оне внезапно рухнули и погребли его под своими развалинами. Но прочно выстроенное здание, его своды и колоны стояли твердо, а вместо того сам гордый их хозяин, как будто невидимая рука прижала его к земли, внезапно опустился перед Елизаветой на колени и простерся перед ней, касаясь лбом мраморных плит, на которых стояла разгневанная повелительница.

-- Лестер, начала Елизавета, и голос её дрожал от гнева, - еслиб я могла только подумать, что ты меня обманул... меня, твою королеву и слишком доверчивую и пристрастную повелительницу..... что ты себе позволил низкий и неблагодарный поступок, который по видимому подтверждается твоим теперешним смущением... клянусь тебе всем что есть святого, голова твоя также близка к плахе, как некогда была голова твоего отца!

Хотя Лестер и не мог не сознавать себя виновным, однако он призвал к себе на помощь гордость.. Он медленно приподнял голову, лице его приняло багровый оттенок, но он спокойно отвечал:

-- Голова моя может пасть только по приговору суда пэров. К ним я и обращусь с объяснениями, а не к государыне, которая таким образом воздает мне за мою верную службу.

-- Милорды, вы слышите? воскликнула Елизавета озираясь: - этот гордец осмеливается мне сопротивляться, и где же? в том самом замке, который от меня получил. Лорд Шрюсбури, вы маршал английского королевства, арестуйте его за измену.

-- Кого ваше величество? с удивлением спросил Шрюсбури, который только что подошел, и ничего не знал.

-- Кого, как не этого изменника Дудлея, графа Лестера! Кузен Гунсдон, призовите сюда часть отряда наших телохранителей и немедленно арестуйте его. Скорее, говорю тебе, негодяй!

Гуисдон, честный, старый вельможа, который вследствие своего родства с Болейнами, позволял себе говорить с Елизаветой свободнее чем кто-либо, довольно резко ей отвечал: А завтра ваше величество прикажете меня заключить в башню за то что я слишком поторопился? Умоляю вас, имейте терпение!

-- Терпение! Как можешь ты мне говорить о терпении! Ты не знаешь в чем он провинился.

Эми между тем успела несколько оправиться. Видя своего мужа, как она сознала, в крайней опасности, она мгновенно (увы! сколько женщин сделало тоже самое) забыла свое собственное несчастие, весь свой страх за самое себя, и бросившись к Елизавете, воскликнула, обнимая её колени: Он ни в чем не виноват, ни в чем! Никто не может ни в чем упрекнуть благородного Лестера.

-- Но ведь ты же сама, моя милая, сказала, возразила королева, - что лорду Лестеру известно все что до тебя касается.

-- Неужели я это сказала? воскликнула Эми в полном забвении собственных интересов. - О, в таком случае я его оклеветала! Бог свидетель, что я никогда не подозревала его ни в малейшим желании мне повредить.

-- Но что же все это значит? спросила Елизавета, и грозно продолжала: - я непременно хочу знать что тебя к этому побудило. Говори, а не то мой гнев... гнев королей подобен неумолимому пламени: он тебя изсушит, сожжет, как негодную траву, брошенную в печь.

При этой энергической угрозе в душе Лестера шевельнулось доброе чувство. Гордость заговорила в нем, и он сознал до какой степени на всегда унизит себя, если, согласится воспользоваться великодушием своей жены, а ее самое, в благодарность за такое самоотвержение, предоставит на произвол гнева Елизаветы. Он уже поднял голову, собираясь с достоинством честного человека сделать известным свой брак и объявить себя покровителем графини, как вдруг на сцену явился Варней, которому по видимому суждено было всегда исполнять роль его злого духа. Волосы его и одежда были в безпорядке, а лице и вся наружность выражали крайнее волнение.

-- Что значит это дерзкое вмешательство? спросила Елизавета.

Варней с видом человека, сраженного горем и стыдом, упал перед ней на колени, восклицая:

-- Простите, ваше величество, простите! или вернее обратите ваше правосудие на виновного и карайте меня одного. Но пощадите моего благородного, великодушного и ни в чем не повинного господина!

Эми, все еще стоявшая на коленях, вскочила как ужаленная, увидев человека, которого так глубоко ненавидела и боялась. Она было бросилась к Лестеру, по остановилась, заметив нерешимость, даже робость, выразившуюся на его лице при появлении Варнея. Бедняжка слабо вскрикнула и отступила назад, умоляя её величество лучше заключить ее в самую страшную тюрьму, поступить с нею как с последней преступницей, только бы избавила её слух и зрение от необходимости слушать и видеть этого отвратительного, безстыдного злодея. "Вид его способно окончательно помрачить мой разсудок!" заключила свою просьбу несчастная Эми.

-- Но, спросила королева, следуя новому течению мыслей, - что он тебе сделал? Какое горе или оскорбление он причинил тебе?

-- О, ваше величество, он более чем огорчил или оскорбил меня: он поселил разлад там где мир всего необходимее. Я сойду с ума, если буду более на него смотреть!

что нам с нею делать.

Две или три дамы, движимые состраданием или какой либо другой причиной, предложили свои услуги, но королева резко им отказала. Нет, лэди, сказала она, - нет, не надо. У вас всех тонкий слух и проворные языки, тогда как наш родственик Гунсдон плохо слышит и мало, хотя часто сурово, говорит. Гунсдон, с нею никто не должен вступать в разговор.

то во всяком случае добрую няню. Я буду о ней заботиться как о своей дочери.

Говоря это Гунсдон увел ее. Эми не сопротивлялась: она была почти без чувств. Голова её покоилась на плече старого лорда, так что его седые волосы и длинная борода смешивались с её русыми косами. Королева провожала их глазами. С самообладанием, составляющим неоцененное качество в правителе, она уже успела совсем оправиться от волнения, и как бы желая изгладить в присутствовавших даже самую память о нем, сказала: Лорд Гунсдон правду говорит: он суровая няня для такого нежного младенца.

-- Лорд Гунсдон, заметил декан Св. Асафа, - не в обиду будь сказано его лучшим качествам, через чур свободен в своих речах, которые часто пересыпает грубыми и суеверными клятвами одинаково пропитанными язычеством и папством.

-- Это вина его крови, господин декан, сказала Елизавета, с недовольным видом обращаясь к почтенному сановнику. - В таком случае вы в том же самом должны упрекнуть и меня. Болейны всегда отличались пылкостью темперамента и свободой речи. Они всегда спешат скорее высказать то что у них на душе, и мало заботятся о выборе своих выражений... и... надеюсь, не грех в том сознаться... я сильно сомневаюсь, чтобы кровь их, смешавшись с кровью Тюдоров, значительно от того остыла.

Говоря это, она. благосклонно улыбалась и почти безсознательно обратила глаза в ту сторону, где находился Лестер. Ей уж начало казаться, что она под влиянием ни на чем не основанного подозрения была к нему слишком жестока.

раскаяние, и когда Эми исчезла из его глаз, он с мрачным видом устремил их в землю. Но лице его, по мнению Елизаветы, выражало, скорее чувство оскорбленного достоинства, чем сознание виновности. Она с досадой от него отвернулась и сказала Варнею: Говорите, сер Ричард, объясните нам эту загадку. В вас может быть еще есть доля здравого смысла и дар слова, которых мы напрасно ищем в других. И она снова с негодованием взглянула на Лестера.

Варней поспешил рассказать королеве то что успел придумать.

-- Ваше величество, начал он, - вы с вашей обычной зоркостью уже угадали страшный недуг, каким томится эта несчастная. Под влиянием моей любви к ней, я не допустил выставить названия её болезни в докторском свидетельстве. Мне хотелось скрыть то что теперь с таким стыдом всем стало известно.

-- Так она действительно сумашедшая? сказала королева, - мы так и думали: все в ней это доказывает. Я нашла ее притаившеюся за колоной, там в гроте. Мне приходилось с трудом вытягивать из нея каждое слово, но и то она, лишь только произносила его, тотчас же от него отрекалась. но как попала она туда? Зачем вы ее так плохо стерегли?

-- Ваше величество, отвечал Варней, - сейчас прибыл сюда мистер Антони Фостер, на попечение которого я ее оставлял. Он прискакал с известием о её исчезновении. Она устроила свое бегство из его дома с хитростью, свойственной больным этого рода. Фостер здесь по близости и готов дать во всем отчет вашему величеству.

-- Это весьма обыкновенное явление у страждущих её болезнью, ваше величество, отвечал Варней. - Они часто выказывают особенно сильное раздражение именно против тех, которых в здравом состоянии считали своими самыми близкими и дорогими существами.

-- Так действительно многие говорят, подтвердила королева, - и мы этому верим.

-- Прошу ваше величество, продолжал Варней, - будьте на столько милостивы и прикажите отдать мою несчастную жену на попечение её друзей.

Лестер невольно вздрогнул, однако быстро опомнился и успел скрыть свое волнение. Но Елизавета строго отвечала: Вы через чур скоры в заявлении своих желаний, мистер Варней. Мы намерены сначала выслушать мнение о здоровье и душевном состоянии этой дамы нашего собственного врача, Мастерса, а затем уже решим что для нея лучше. Впрочем мы не лишаем вас права ее навещать. Таким образом, если между вами произошла ссора (а это, как я слышала, случается и с самыми нежными супругами), вы будете иметь возможность помириться, чем и избавите наш двор от дальнейших неприятностей, а самого себя от лишних хлопот.

Елизавета опять обратилась к Лестеру и сказала со снисходительностью, которая могла быть ей внушена только самым теплым чувством: - Разлад, по словам итальянского поэта, проникает всюду, в мирные монастырския убежища и в лоно семейств. Мы сомневаемся, чтобы все наши стражи и телохранители могли вполне изгнать его из пределов нашего двора. Лорд Лестер, вы обижены и мы также. Но мы принимаем на себя роль льва, и первые подаем пример прощения.

Лестер сделал попытку согнать с своего лица следы тревоги, но это ему не с разу удалось. Однако он на столько нашелся, что мог отвечать прилично случаю. Он сказал, что должен лишить себя удовольствия простить, так как повелительница, требующая от него прощения, никогда не может быть в отношении его несправедливой.

Елизавета по видимому осталась довольна этим ответом и выразила желание наконец начать охоту. Тотчас же раздался звук рогов, залаяли собаки, заржали кони, и придворное общество двинулось в путь, однако совсем иначе настроенное, чем было утром при своем пробуждении. Во всех вкралось сомнение и страх: все томились тягостным ожиданием. Одни терзались догадками, другие уже помышляли о том, как бы из всего этого извлечь пользу.

-- Varium et mutabile {Непостоянна и изменчива; так Виргилий определил характер женщины.}, - также шопотом отвечал ему Ралей.

-- Ты знаешь, я ничего не смыслю в латыни, сказал Блоунт. - Но слава Богу, что Тресилиан не попал в эту бурю. Он непременно потерпел бы крушение, так как бедняга не умеет ставить парус по ветру.

-- Ты бы его научил, заметил Ралей.

-- А почему бы и нет? возразил простодушный Блоунт. - Я, сер Вальтер, не хуже тебя с пользой употребил свое время и удостоился как кажется одной с тобою почести.

говоря, что в течение еще двенадцати часов не двинется оттуда, чтобы не нарушить данного им обещания. Когда он узнает о сумашествии своей дамы, вряд ли это будет содействовать его собственному выздоровлению. Теперь к несчастью полнолуние, - самое удобное время чтобы сходить с ума. Но, слышишь, сигнал? Пора на коней! И так, скорее в седло, Блоунт! Нам с тобой еще предстоит заслужить наши шпоры.