Кенильворт.
Глава XLI

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Кенильворт. Глава XLI (старая орфография)

ГЛАВА XLI.

Мы вернемся теперь к тому месту нашего рассказа, где мы сообщили что Варней, но приказанию графа Лестера и с позволения королевы Елизаветы, поспешил обезпечить себя от разоблачения своих козней, увезя графиню из Кенильворта. Он намеревался выехать рано утром, но подумав что граф может изменить намерение и пожелать еще раз увидеться с графиней, Варней решил немедленным отездом предупредить всякую возможность свидания, которое по всей вероятности повело бы к его погибели. С этой целью он звал Ламбурна, и ужасно взбесился, узнав что его верный сподвижник ушел в соседнюю деревню. Так как его скоро ждали обратно, сер Ричард распорядился чтобы он приготовился немедленно отправиться в путь или последовал за ним, в случае если бы вернулся после его отъезда.

Между тем Варней обратился к помощи слуги по имени Робин Тайлер, одного из тех, кому тайна Кумнора была уже до некоторой степени известна, так как он не раз ездил туда с графом. Этому человеку, похожему характером на Ламбурна, хотя он не был ни так ловок, ни так развратен, Варней приказал достать трех лошадей с седлами и одну лошадь с носилками, и держать их на готове у ворот. Сумашествие лэди, в которое теперь все верили, служило пояснением таинственности, с которой предполагалось увезти ее из замка, и Варней расчитывал воспользоваться тем же предлогом в случае сопротивления несчастной Эми или если она будет кричать. Нужна была помощь Антони Фостера, и Варней отправился за ним.

Фостер, всегда угрюмый и необщительный, кроме того сильно уставший путешествием из Кумнора с целью привезти известие о побеге графини, рано отделился от толпы и отправился в свою комнату, где прилег заснуть, когда Варней, совершенно готовый в дорогу и с потайным фонарем в руке, вошел в его комнату. Он приостановился на минуту послушать что его сообщник бормотал во сне, и мог ясно различить слова: "Ave Maria ora pro nobis, нет не так: избави нас от искушения - да, вот так".

-- Он молится во сне, сказал Варней, - перемешивая старые молитвы с новыми. Эй! святой муж, вставай, вставай! Дьявол пока еще нуждается в твоих услугах.

Варней дернул спавшого за руку; это прервало течение его мыслей, и он закричал: "Воры! воры! Я умру на защите моего золота, трудно добытого золота, золота так дорого мне стоившого. Где Дженет? Жива ли она?"

-- Жива, жива, дурак! проворчал Варней, - чего ты орешь?

Фостер между тем окончательно проснулся и еще в постели спросил у Варнея зачем он пришел? Верно не к добру! добавил он.

-- Ошибаешься, святейший Антони, отвечал Варней: - я пришел сказать, что наступил час превращения твоей аренды в купчую крепость, что ты на это скажешь?

-- Если бы ты сказал мне это среди белого дня, я обрадовался бы, но в такой поздний час, в потьмах и глядя на твою бледную рожу, противоречащую твоим веселым словам, я не могу не думать больше о том что предстоит сделать, чем о награде за это дело.

-- Дурак, нужно только отвезти беглянку в Кумнор.

-- В самом деле только? спросил Фостер; - почему же ты так смертельно бледен, ты не способен волноваться из-за пустяков; неужели только это?

-- Да, это и может быть немножко больше, сказал Варней.

-- Ага, немножко больше! Однако ты все больше и больше бледнеешь?

-- Не обращай на меня внимания, это тебе так кажется от фонаря. Вставай и одевайся живо; вспомни о Кумноре как о твоем собственном поместье. Можешь попасть в проповедники, а у Дженет будет приданое баронесы: семьдесят фунтов с чем то.

-- Семьдесят девять фунтов, пять шиллингов, пять пенсов и пол-пенни, кроме стоимости леса, сказал Фостер; - и неужели это будет моя собственность?

-- Все, брат, все, лес с белками и всем что в нем; никакой цыган не посмеет срезать сучка, никакой мальчишка стащить гнезда, не заплатив тебе пени; да, вот так, одевайся живей, лошади готовы, все готово кроме проклятого Ламбурна, который застрял в каком нибудь чортовом кабаке.

-- Да, сер Ричард, вы не хотели меня послушаться. Я всегда говорил, что на этого пьяного развратника плоха надежда. Я предлагал вам одного трезвого молодого человека.

-- Куда? осведомился Фостер.

-- В комнату милэди, и знай: она должна уехать с нами. Ты не сробеешь от её криков?

-- Нет, если их можно оправдать Писанием; ведь сказано: жены, повинуйтесь мужьям! Но разве лорд разрешил прибегать к насилию?

-- Тсс; вот его печать, отвечал уклончиво Варней, и успокоив таким образом своего сообщника, он отправился вместе с ним на половину лорда Гунсдона, и заявив сторожу что действуют по приказанию королевы и графа Лестера, они вошли в комнату несчастной графини.

Можно себе представить ужас Эми, когда встрепенувшись от легкой дремоты, она увидела у изголовья Варнея, которого боялась и ненавидела больше всего на свете. Некоторым утешением для нея было видеть его не одного, хотя она имела столько причин бояться и его мрачного спутника.

-- Милэди, сказал Варней, - церемониться некогда. Милорд Лестер, взвесив все обстоятельства, прислал вам приказ немедленно отправиться в Кумнор вместе с нами; вот его печать в знак его неизменного и настоятельного приказания.

-- Это ложь! закричала графиня: - ты украл эту печать, ты способен на всякую гнусность, на самое черное преступление!

-- Это правда, милэди! отвечал Варней, - до такой степени правда, что если вы не встанете сию минуту и не приготовитесь ехать с нами, то мы должны будем заставить вас послушаться.

-- Заставить! ты не осмелишься поднять на меня руку, подлый трус! воскликнула несчастная графиня.

-- Это мы еще увидим, милэди, отвечал Варней, обратившись к угрозам как к единственному средству укротить её гордый дух, - гпредупреждаю вас, если вы меня заставите прибегнуть к насилию вы найдете во мне самого грубого слугу.

При этой угрозе Эми так ужасно вскрикнула, что еслиб не распространился слух о её сумашествии, на помощь к ней не замедлили бы прибежать лорд Гунсдон и другие. Замечая однако что её крики тщетны, она обратилась с трогательной мольбой к Фостеру, убеждая его, если ему дорога честь и целомудрие его дочери Дженет, не позволять обращаться с ней с безчеловечным насилием.

-- Позвольте, милэди, жены должны повиноваться мужьям, так гласит Писание, сказал Фостер, - и если вы оденетесь и отправитесь с нами без сопротивления, никто не коснется вас пальцем, пока я в силах держать в руках пистолет.

Видя что помощь не приходит и успокоенная отчасти доводами Фостера, графиня обещала встать и одеться, если они уйдут из комнаты. Варней в тоже время убеждал ее, что её чести и безопасности не угрожает ничто, пока она в их руках, и обещал сам к ней не подходить, если его присутствие ей так неприятно. Он прибавил что её супруг будет в Кумноре не позже двадцати четырех часов по их прибытии.

Несколько успокоенная этим обещанием, хотя в душе едва смела на него надеяться, несчастная Эми оделась при свете фонаря, который мущины оставили выйдя из комнаты.

Плача, дрожа и молясь, несчастная оделась с чувствами столь различными от тех, которые наполняли ее в былые дни, когда она наряжалась в гордом сознании своей красоты! Она старалась мешкать по возможности, кока снова испуганная взрывом нетерпения Варнея не призналась что готова.

Когда они были готовы двинуться в путь, графиня с таким ужасом прижалась к Фостеру при приближении Варнея, что он торжественно поклялся не подходить к ней близко: "Если вы согласитесь исполнить волю вашего супруга безпрекословно, вы меня мало увидите. Я оставлю вас на попечении тех, чьи услуги вы предпочитаете".

-- Волю моего супруга! воскликнула она, - но это воля Бога, и да будет она! Я пойду за мистером Фостером также безпрекословно, как когда либо шла жертва на заклание. Он по крайней мере отец, он понимает приличие, если не человеколюбие, а ты, Варней, если бы это было моим последним словом, ты равно чужд тому и другому.

Варней отвечал только что она вольна выбирать, и прошел вперед чтобы указывать им путь, и графиня, полуопираясь на Фостера, полу-поддерживаемая им, была переведена из Септлоской башни к воротам, где ждал Тайдер с носилками и лошадьми.

Графиня не сопротивляясь села в носилки. Она заметила не без удовольствия, что Фостер и Тайдер поехали рядом с носилками, между тем как ненавистный Варней остался назади и скоро скрылся в потьмах. Пока дорога шла по берегу озера, она старалась не терять из виду величественных башень замка своего лорда, где все еще горел огонь, потому что некоторые гуляки продолжали пировать. Но когда направление дороги изменилось, и замок скрылся из виду, она опустилась в носилки, и поручила себя Провидению.

Помимо желания заставить графиню продолжать путешествие спокойно, Варней имел также в виду встретиться без свидетелей с Ламбурном, которого он ждал каждую минуту. Он знал характер этого человека - порывистый, решительный и корыстный, и считал его самым лучшим исполнителем своих дальнейших планов. Но они сделали десять миль своего пути прежде чем услышали за собой поспешный топот копыт.

Ламбурн не перенес оскорбления с обычным своим смирением. Он был особенно торжественно настроен с одной стороны лишней выпивкой, а с другой свиданием с графом и доверенной ему тайной. Я не потерплю дерзостей, сказал он, даже от самого храброго из рыцарей. Сам лорд Лестер задержал меня по весьма важному делу, и этого должно быть достаточно для Варнея, который такой же слуга, как и я сам.

Варней не мало удивился неожиданному нахальству Ламбурна, но объяснив это вином, не счел нужным обращать на него внимания, и прибегнув к другой тактике, принялся льстить Ламбурну, напоминая о его готовности очистить путь графа Лестера от всяких препятствий, за что тот конечно щедро вознаградит своих верных слуг. И так как Микель Ламбурн прикидывался непонимающим, он определенно указал на "те носилки" как на препятствие, которое нужно отстранить.

-- Послушайте-ка, сер Ричард и так далее, проговорил Микель, - есть люди умнее других, это одно, и есть люди хуже других, - это другое. Я знаю мысли моего лорда по этому предмету лучше вас, потому что он посвятил меня во все. Вот его полномочие, и его последния слова были: Микель Ламбурн! - заметьте, его милость говорил со мной как с джентльменом и не употреблял выражений пьяница или негодяй или тому подобное, что пристало только людям нисшого звания, еще не привыкшим носить как следует свой новый сан, - Варней, сказал он, должен оказывать величайшее почтение графине; поручаю вам смотреть за этим, Ламбурн, сказал его милость, и вы должны немедленно взять у него мою печать и привезти ее обратно.

-- Да, он так сказал в самом деле? спросил Варней, вы стало быть все знаете?

-- Все, все, и советую вам дорожить моей дружбой.

-- И никого не было, когда милорд говорил вам все это? спросил Варней.

-- Ни души, отвечал Ламбурн, - неужели вы думаете, что милорд доверил бы такия вещи кому бы то ни было, кроме человека надежного и деятельного как я?

-- Конечно, заметил Варней, и замолчав принялся глядеть на дорогу, освещенную луной. Они ехали открытым полем. Носилки, опередив их на милю, потерялись из вида. Он оглянулся - сзади его было пространство, освещенное лупой и без одной человеческой души в виду. Варней продолжал разговор с Ламбурном.

-- И неужели вы пойдете против своего господина, против человека, который открыл вам путь к придворным почестям и был вашим учителем, Микель? Кто познакомил рас со всеми извилинами придворной интриги?

-- Не называть меня Микелем! У меня есть имя, перед которым можно поставить мистера не хуже чем перед другими; что же касается до остального, то если я и был вашим учеником, то теперь обучение кончено, и я решился идти вперед на своих собственных ногах.

-- Так на же тебе атестат, болван! закричал Варней и прострелил Ламбурна навылет из пистолета.

Несчастный упал с лошади, не вздохнув. Варней сошел с седла и очистил его карманы, чтобы можно было подумать что на него напали разбойники. Он достал письмо графа, что было его главной целью, но взял также и кошелек Ламбурна, в котором было несколько золотых монет, остатков разгульной жизни, и по странному совпадению чувств, пронес его в руке только до речки пересекавшей дорогу, и бросил в нее как только мог дальше. Таковы странные остатки совести, сохраняющиеся после того как она кажется совершенно убитой: этот жестокий и безбожный человек чувствовал бы себя униженным, еслиб положил к себе в карман немногия монеты, принадлежавшия несчастному, которого он только что безжалостно убил.

Убийца продул пистолет и снова зарядил его чтобы скрыть признаки недавняго выстрела, и затем спокойно догнал носилки, радуясь что так ловко избавился от тревожного свидетеля многих интриг, несшого к нему поручение, которого Варней не намеревался исполнить, а потому желал иметь возможность уверять, что вовсе не получил его.

Остальное путешествие было сделано с поспешностью, в которой обнаружилось до какой степени мало заботились о здоровье несчастной графини. Путники останавливались только там где все было к их распоряжению и где безусловно поверили бы сказке о сумасшедшей лэди Варней, еслиб ей вздумалось прибегнуть к состраданию немногих лиц, допущенных к свиданию с нею. Но Эми не расчитывала улучшить своего положения жалобами, и кроме того слишком боялась присутствия Варнея чтобы нарушить условие, под которым она могла ехать не вместе с ним. Варней, участвовавший в тайных путешествиях графа в Кумнор, приобрел некоторое влияние у содержателей гостиниц, и быстро доставлял лошадей, когда в них оказывалась надобность, так что они прибыли в Кумнор в следующую ночь после того как оставили Кенильворт.

Под конец путешествия, Варней подъехал к носилкам, как часто делал и раньше во время дороги, и спросил: что она делает?

-- Спит, сказал Фостер; поскорее бы добраться до дому; у нея совсем нет сил.

-- Выспится, отдохнет, отвечал Варней. - Скоро заснет крепко и на долго. Надо подумать куда ее поместить?

-- Конечно, на её половину. Я побранил Дженет и отослал к тетке, а старухи надежны: оне терпеть не могут лэди.

-- Однако нечего на них надеяться, друг Антони; мы запрем ее в ту башню, где ты прячешь золото, решил Варней.

-- Золото? встревожился Антони, - какое золото? Помилуй Бог, у меня нет никакого золота... хотелось бы мне иметь золото!

её заточения, а ты, счастливец, будешь нежиться на её пуховых подушках. Разумеется, граф не потребует обратно роскошного убранства этих четырех комнат.

Последнее соображение сделало Фостера податливым; он только попросил позволения поехать вперед чтобы все приготовить, и пришпорив лошадь опередил носилки.

Когда они прибыли в Кумнор, графиня настойчиво потребовала Дженет, и очень встревожилась когда ей объявили что она не будет больше пользоваться услугами этой милой девушки.

-- Моя дочь дорога мне, милэди, сказал угрюмо Фостер; - и я не желаю чтобы она научилась придворным уловкам, лжи и тайным побегам - довольно и того что она уже знает благодаря вашей милости.

Графиня, очень уставшая и чрезвычайно напуганная, не ответила на эту дерзость, и только кротко выразила желание удалиться в свою комнату.

-- Да, да, пробормотал Фостер, - это дело, но только вы не будете больше жить в игрушке-квартирке, - вы будете в более надежном помещении.

-- Мне хотелось бы быть в гробу! прошептала графиня, - если б не страшная мысль о разлуке души с телом!

-- Вам нечего бояться, - сколько мне известно. Милорд приедет сюда завтра утром, и конечно вы с ним поладите.

-- Он приедет сюда? в самом деле, добрый Фостер?

-- О, да, теперь добрый Фостер! отвечал Антони, - а какой Фостер я буду завтра, когда вы станете говорить обо мне лорду, хотя я сделал все что он приказывал?

-- Вы будете моим покровителем - грубым, суровым правда, но все таки покровителем, отвечала графиня. - О, если бы Дженет была здесь!

-- Ей лучше там где она теперь, отвечал Фостер, - одной из вас достаточно чтобы вскружить человеку голову, - но не хотите ли чего нибудь покушать?

-- О, нет, нет, хочу в мою комнату, в мою комнату! Надеюсь что ее можно будет запереть изнутри?

-- Сколько угодно, так как я запру ее снаружи; и Фостер взяв фонарь провел Эми в ту часть здания, которой она никогда еще не видала. Они поднялись на лестницу, показавшуюся Эми безпредельно высокой, перешли через коротенькую деревянную галерею из черного дуба и очень узкую, на другом конце которой была толстая дубовая дверь, которая вела в комнату самого Фостера, до последней степени скудно убранную и только по названию отличавшуюся от тюрьмы.

Фостер остановился в дверях и передал ламну графине. Она поспешно схватила ее, захлопнула дверь и заперла на тяжелый замок, оказавшийся внутри.

Варней между тем прятался на лестнице, по услыхав что дверь заперли, подошел на цыпочках, и Фостер подмигнув ему, указал самодовольно на механизм, скрытый в стене, который двигаясь свободно и без шума опускал часть деревянной галереи, в виде подъемного моста, и отрезывал таким образом всякое сообщение между дверью спальни, где он обыкновенно жил, и площадкой высокой лейницы, которая к ней вела. Веревка, которою двигался этот механизм, была обыкновенно проведена в спальню, так как целью Фостера была оградить себя от вторжения извне; но теперь так как нужно было стеречь узницу, веревку перевели на площадку и закрепили там, после того как Фостер опустил подвижную галерею.

Варней очень внимательно присматривался к механизму и заглянул в бездну, открывшуюся по опущении галереи. Она была черна как ночь и казалась чрезвычайно глубокой, потому что она кончалась у самого нижняго свода замка, как это Фостер шопотом сообщил своему приятелю. Варней еще раз бросил задумчивый взгляд в эту пропасть, а затем последовал за Фостером в ту часть замка, где он обыкновенно останавливался.

Когда они дошли до приемной, о которой мы упоминали в начале рассказа, Варней потребовал ужинать и вина; затем сказал: Позови ко мне Аляско, ему предстоит работа и надо придать ему бодрости.

Фостер застонал при этом намеке, но не возражал. Старуха-служанка уверяла Варнея, что Аляско почти не ел и не пил с отъезда хозяина, сидя безвыходно взаперти в своей лаборатории и говоря как будто продолжение мира зависит от того что он там делает.

-- Я ему докажу, что мир требует от него кое-чего другого, сказал Варней, и отправился к алхимику. Он вернулся немного погодя очень бледный, но с обычной усмешкой в лице. - Наш друг испарился! сказал он.

-- Как! что вы говорите? спросил Фостер. - Удрал, убежал с моими сорока фунтами, которые обещал увеличить в тысячу крат? Буду искать правосудия.

-- Что! какое средство? воскликнул Фостер; - я хочу вернуть мои сорок фунтов,. - я расчитывал что они успели за это время увеличиться в тысячу раз - я хочу вернуть по крайней мере мой вклад.

-- Ступай, повесься в таком случае, и ищи Аляско в судейской канцелярии чорта, потому что он перенес дело туда.

-- Как! Что это значит? Он умер?

-- Да, умер, и уже успел распухнуть в лице и в теле: он мешал какое то чортовое снадобье, и стеклянная маска, которую он носил обыкновенно, упала с его лица, а тонкий яд проник в мозг и сделал свое дело.

-- Sancta Maria! произнес Фостер. - Должно быть Господь в своем милосердии предохранил нас от любостяжания и смертного греха! - Как вы думаете, превращение не произошло? Вы не заметили слитков в котлах?

-- Нет, я поглядел только на мертвого, отвечал Варней; - отвратительно! - он распух как тело, три дня распяленное на колесе - брр! дай мне стакан вина!

-- Я пойду, посмотрю сам, пробормотал Фостер, и взяв лампу пошел было к двери, но на пороге остановился: Не пойдете ли вы со мною? спросил он у Варнея.

-- С какой стати? сказал Варней: - я нагляделся и нанюхался достаточно для того, чтобы испортить себе апетит. Однако я разбил стекло в окне и впустил воздуху - до того разило серой и другими удушливыми газами как будто там только что был сам дьявол.

-- А не дьявольское ли это навождение? спросил все еще колебавшийся Фостер: - я слыхал что он забирает по временам страшную силу и над такими людьми.

-- Ну, если это был сатана, которого ты так боишься, отвечал Варней, - то можешь быть совершенно спокоен, если только это не через чур безсовестный чорт, так как он уже получил два лакомые куска.

-- Как два лакомые куска? Что вы хотите этим сказать? спросил Фостер, - что это значит?

-- Узнаешь в свое время, сказал Варней; - притом ему предстоит еще одно угощение... но ты пожалуй считаешь ее слишком лакомым кусочком для чортовых зубов - ей нужны псалмы, арфы и серафимы.

Антони Фостер медленно вернулся к столу:

-- Господи! Сер Ричард, неужели это нужно?

-- А еще бы, Антони, иначе не видать тебе купчей крепости, отвечал неумолимый сообщник.

-- Я всегда предчувствовал, что этим кончится, сказал Фостер; - но как, сер Ричард, как? потому что я ни за что в свете не наложу на нее рук.

-- Вполне сочувствую, отозвался Варней: - я и сам бы этого не сделал; очень жаль что у нас нет уже Аляско и его манны; да и эта собака Ламбурн...

-- Что, что случилось с Ламбурном? спросил Антони.

-- Не спрашивай; ты его увидишь со временем, если твой символ веры не врет. Но к делу. Я научу тебя, Тони, как поймать птичку: твой подъемный мост может держаться на воздухе, если снять из под него подпорки?

-- Думаю что может, пока на него не вступят.

-- Не вынес бы тяжести мыши! отвечал Фостер.

-- Значит, если она убьется пытаясь убежать, мы с тобой останемся ни в чем не виноваты, друг Тони? Пойдем спать, завтра обдумаем этот проект.

На следующий день, с наступлением вечера, Варней принялся убеждать Фостера сделать то что он придумал. Тайдер и старый слуга Фостера были отправлены с каким-то поручением в деревню, а сам Антони, как будто желая убедиться, не нужно ли чего графине, зашел взглянуть на нее. Он был до того тронут кротостью и терпением, с которыми она по видимому переносила заточение, что не мог не посоветовать ей серьезно не переступать за порог комнаты ни в каком случае, до приезда лорда Лестера. Бог даст, заключил он, - граф скоро приедет? - Эми терпеливо обещала покориться своей судьбе, и Фостер вернулся к своему суровому товарищу с совестью на половину облегченной от тяготевшого на ней бремени.

-- Я ее предупредил, сказал он.

на лестнице, но ждали напрасно. Наконец Варней, долго прохаживаясь закутанный в плаще, сбросил его нетерпеливо и сказал:

-- Никогда женщина не была настолько глупа чтобы не воспользоваться таким отличным случаем к побегу.

-- Может быть она решилась дождаться приезда своего мужа.

-- Вероятно! Наверное! Я об этом не думал, воскликнул Варней и убежал.

Меньше чем через две минуты, Фостер, оставшийся на прежнем месте, услыхал лошадиный топот на дворе и затем свист, подобный тому каким обыкновенно извещал о своем прибытии граф; в следующую минуту дверь графининой комнаты распахнулась, опускная галерея подалась, и что то рухнуло; послышалось тяжелое падение, слабый стон - и все было кончено.

-- Птичка поймана? Дело сделано?

-- О Боже! Прости нас! прошептал Антони.

-- О, дурак! твое дело кончено и награда верна. Посмотри-ка вниз, что там видно?

-- Вижу только кусок белого платья, точно снежную глыбу, отвечал Фостер. - О Более... она шевелит рукой!

-- Варней, ты воплощенный дьявол! отвечал Фостер, - ничего больше не нужно, она умерла!

-- И так конец всем вашим хлопотам! сказал Варней, входя вслед за Фостером в комнату. - Я викак не воображал, что съумею так хорошо водражать свисту графа!

-- О, если есть небесная кара, ты ее заслужил, проговорил Фостер, - и тебе ее не миновать! Ты убил ее при помощи её лучшей привязанности; это все равно еслиб утопить козленка в материнском молоке.

-- Ах ты, фанатический осел! воскликнул Варней, - давай лучше думать как поднять тревогу, труп надо оставить там где он теперь.

останки графили, в тоже время настаивая на своей полной непричастности в её смерти. Отчаяние Тресилиана при виде обезображенного, но еще теплого тела той, которая еще недавно была так достойна любви и так любима, было таково, что Ралей должен был увести его оттуда силой, и затем сам взялся распоряжаться чем следовало.

Варней на вторичном допросе не скрыл ни преступления, ни причин, побудивших его к тому, оправдывая свою откровенность тем, что если бы он и не признавался во всем, то тем не менее остался бы в подозрении, а этого уже было бы достаточно для того чтобы лишить его доверия Лестера и разрушить все его честолюбивые замыслы.

-- Я не рожден провести остаток жизни отверженцем, закончил он, - и с другой стороны я не хочу умереть так, чтобы моя смерть послужила торжеством для пошлой толпы.

Из этих слов заключили, что он умышляет что нибудь против себя, и потому предусмотрительно лишили его всех средств, которыми бы он мог лишить себя жизни. Но подобно некоторым героям древности, он носил при себе небольшое количество сильного яда, приготовленного вероятно знаменитым Деметриусом Аляско. Проглотив этот прием ночью, он был найден на следующее утро мертвым. Не заметно было чтобы он страдал агониею, на его лице, даже после смерти, сохранилось обычное выражение сарказма, преобладавшее в нем при жизни. "Злому нет цепей в смерти", говорит Писание.

"Комнатой лэди Дудлей", будто бы слышали стоны, крики и даже сверхъестественные звуки. Спустя некоторое время, Дженет, не получая известья об отце, вступила во владение её наследством и передала его вместе со своей рукой Вайланду, сделавшемуся человеком с положением в свете, занимавшим видное место в штате Елизаветы. Но после того как они оба умерли, их старший сын и наследник, делая какие то разыскания в Кумноре, открыл тайный ход, закрытый железной дверью, которая отворялась за кроватью, стоявшей в комнате лэди Дудлей, и вела в погреб, где нашли железный сундук с большим количеством золота, и на нем человеческий скелет. Таким образом обнаружилась судьба Антони Фостера: Он убежал сюда, позабыв ключ механизма, которым отпиралась дверь, и лишенный возможности выйти тем путем, который он употреблял для сбережения золота, купленного ценой души, погиб там ужасной смертью. Безспорно стоны и крики, которые слыхали люди, не были одним воображением, но их испускал этот несчастный, призывавший на помощь.

Весть о смерти графини положила быстрый конец кенильвортским празднествам. Лестер удалился от двора, и надолго предался угрызениям совести. Но так как Варней в последней исповеди пощадил своего покровителя, то граф сделался скорее предметом сострадания, нежели негодования. Королева наконец вернула его ко двору; он опять занял место сановника и любимца, и остальная его карьера хорошо известна в истории. Но в его смерти было нечто знаменательное, если судить по весьма распространенному слуху: говорят, он умер от приема яда, который был им назначен для другого лица {См. Прилож. XIII, Смерть графа Лестера.}.

Сер Гуго не долго пережил дочь, завещая все свое состояние Тресилиану. Но ни надежда на жизнь сельской независимости, ни обещания милостей, которые ему сулила Елизавета, если займет место при дворе, ничто не могло разсеять его глубокую меланхолию. Куда бы он ни шел, он как будто видел перед собой обезображенный труп своей первой и единственной любви. Наконец обезпечив будущность старых друзей и слуг, составлявших семью сера Гуго в Лидкоте, он отправился со своим другом Ралеем в Виргинскую экспедицию, и молодой годами, но старый горестями, преждевременно умер на чужой стороне.

О второстепенных лицах нашего рассказа нужно сказать только то, что остроумие Блоунта разцветало по мере того как увядали его желтые розы. Исполняя свою обязанность как храбрый военачальник, он гораздо более был в своей стихии чем в короткий период своего пребывания при дворе. А бойкий ум Филибертиджибета поднял его высоко в милостях и на службе у Бурлея Сесиля.