Кентень Дюрвард, или Шотландец при дворе Людовика XI.
Часть вторая.
Глава пятьнадцатая. Провожатый

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Кентень Дюрвард, или Шотландец при дворе Людовика XI. Часть вторая. Глава пятьнадцатая. Провожатый (старая орфография)

ГЛАВА ПЯТЬНАДЦАТАЯ.
Провожатый.

Приезд Лорда Кравфорда и его отряда окончил вдруг сражение, описанное в предъидущей главе. - Рыцарь, подняв забрало, отдал саблю старому Лорду и сказал ему. - Кравфорд, я сдаюсь, но выслушай, я скажу на ухо. Ради Бога, спаси Герцога Орлеанского.

-- Что! Как! Герцога Орлеанского! вскричал начальник Шотландской стражи; видно шут сам чорт вмешался; ето погубит его во мнении Короля, на всегда погубить.

-- Не разспрашивай меня, отвечал Дюнуа, ибо он был действующим в етом произшествии; я виноват и виноват один. Видишь, в нем приметен знак жизни. Мне хотелось только похитить ету молодую Графиню, завладеть её рукою и поместьями; и Посмотри, что из етого вышло. Отгони своих негодяев, чтоб его ни-кто не мог узнать.

При сих словах он поднял забрало на шлем Герцога Орлеанского, и вспрыснул ему лицо водою из ближняго озера.

Между тем Дюрвард так быстро переходивший от одного приключения к другому, стоял неподвижно от удивления. Бледные черты первого противника удостоверили его, что он вышиб из седла первого Принца крови и с знаменитым Дюнуа, с лучшим воином во всем Королевстве, померился мечем; ети два воинские подвига сами по себе были очень почетны; но понравятся ли они Королю: ето был другой вопрос. Герцог пришел в себя, сел, собрав силы и внимательно слушал разговор Дюнуа с Кравфордом; первый утверждал, что не нужно произносить имя Герцога Орлеанского в этом деле, ибо он готов взять все порицание на себя и объявляет, что Герцог только из дружбы за ним, последовал.

Лорд Кравфорд слушал его, потупив глаза в землю, вздыхал и по временам качал головою. - Ты знаешь, Дюнуа, сказал он наконец, взглянув на него, что из любви к отцу твоему и даже к тебе, я желал бы тебе услужишь.."

-- Я вовсе не прошу о себе! вскричал Дюнуа; я отдал тебе свою саблю; я твой пленник; чего еще надобно? Но прошу за етого благородного Принца, единственную надежду Франции, если Богу угодно прекратить жизнь Дофина; он проехал сюда только по моей просьбе, желая содействовать моему счастию; сам Король несколько обнадежил меня.

-- Дюнуа, отвечал Кравфорд, еслибы другой, а не ты говорил мне, что ты вовлек благородного Принца в такое ужасное положение, для личных видов твоих, я назвал бы его прямо лжецом; и хотя ты сам теперь уверяешь меня в етом, я сомневаюсь в истине и твоих слов.

-- Благородный Кравфорд, сказал Герцог Орлеанский, опомнившись совершенно, по сходству характера вашего с Дюнуа, вы не можете не отдать ему справедливости. Я напротив завлек его сюда по неволе для безразсудного намерения, наскоро обдуманного и наудачу исполненного. Смотрите все на меня, продолжал он вставая, и обращаясь к воинам; я Людовик Орлеанский и готов принять наказание за свою безразсудность. Надеюсь, что по всей справедливости я один понесу весь гнев Короля. Но, как Французский Принц никому не должен отдавать своего оружия, даже и вам, храбрый Кравфорд то прощай, верный мечь мой.

При сих словах он вынул мечь и бросил его в озеро. Мечь блеснул в воздухе молнийною браздою, с шумом упал в воду и исчез. Свидетели етого произшествия пребывали в удивлении и нерешимости из уважения к сану и характеру виновного; но с другой стороны чувствовали, соображая виды Короля на него, что етот проступок обратится в погибель ему.

Дюнуа, первый начал говорить, как друг, оскорбленный недостатком доверенности.

-- Стало Вашему Высочеству угодно в одно утро лишаться милости Короля, бросить в воду лучший мечь свои и презришь дружбу Дюнуа!

-- Любезный брат! отвечал Герцог, как мог ты подумать, что я презираю твою дружбу, когда говорю правду для твоей безопасности и собственной чести?

-- А что вам за нужда до моей безопасности? возразил Дюнуа отрывисто; мне хотелось бы узнать ето, любезный братец. Скажите ради Бога, какая надобность вам заботиться о том, что я хочу быть повешен, удавлен, брошен в Луару, заколов кинжалом, замучен на колесе, заперт в железную клетку, зарыт живой в ров замка, или наказан иначе, как угодно будет Королю Людовику повелеть о своем верноподданном? Вы напрасно мне мигаете и указываете на Тристана Пустынника, я не хуже вас вижу етого негодяя. Но я дешевле бы от него отделался. - Поверьте, что остался бы жив. А что касается до вашей чести, то, право, думаю, ей бы хотелось, чтоб вы не принимались за дело нынешним утром, или даже вовсе не показывались. Вот молодой Шотландец, только что пришедший с гор, вышиб из седла Ваше Высочество.

-- Полно, полно, вскричал Лорд Кравфорд, тут стыдиться нечего: не в первый раз доброе копье переломлено молодым Шотландцем. Я рад, что он хорошо отправил свою должность.

-- Я не спорю об этом, возразил Дюнуа; однакож, если бы вы подъехали немного позже, то у вас в дружине могло бы быть убылое место.

-- Да, да, сказал Лорд Кравфорд; я узнаю твою руку на этом разбитом шлеме. Снять его с етого молодца и дать ему одну из наших шапок, подбитых сталью, она закроет череп лучше нежели клочки етого головного наряда. Теперь, Дюнуа, я должен просить тебя и Герцога Орлеанского сесть на лошадь и следовать за мною; ибо мне приказано проводить вас в жилище, вовсе не похожее на то, которое я желал бы вам назначить.

-- Не льзя ли мне сказать слово етем дамам, Лорд Кравфорд? спросил Герцог Орлеанский.

ступай и исполни вверенное тебе поручение.

-- С позволения Вашего, Милорд, сказал Тристан, с обыкновенною своею грубостию, ему должно искать другого проводника. Мне не льзя обойтись без Петитандре в такое время, когда вероятно ему будет работа.

-- Ему стоит только все ехать по етой тропинке, сказал Петитандре, выдвигаясь вперед, она приведет его к месту, где найдет провожатого. Я за тысячу червонных не хотел бы сегодня отстать от своего начальника. Мне случалось вешать не одного оруженосца и Рыцаря; богатые старшины, бургомистры, даже Графы и Маркизы перебывали у меня в руках; но... гм! Он взглянул на Герцога, как бы показывая, что оставленный им пробел должно наполнить новым званием, и продолжал: - О! Петитандре, о тебе упоминается в летописях.

-- И вы позволяете своим негодяям говоришь так грубо в присутствии члена Королевской Фамилии? спросил, нахмурив брови, Лорд Кравфорд у Тристана.

-- Чтожь Вы сами не накажете его? отвечал грубо Тристан.

-- Потому что здесь одна твоя рука не замарается, наказывая его, возразил Лорд Кравфорд.

-- Когда так, Милорд, сказал придворный судья, занимайтесь своими подчиненными, а я ужь буду отвечать за моих.

Казалось, Лорд Кравфорд хотел отвечать ему сердито; на, как бы обдумав хорошенько, обратился к нему спиною и попросил Герцога Орлеанского и Дюнуа, которые сели на лошадей, следовать за собою; потом сделав прощальный знак двум дамам, сказал Кентеню: - Да хранит тебя небо, сын мой; ты храбро начал свою службу, хотя и в несчастном деле. Тут он поехал, но Дюрвард слышал, что Дюнуа спросил его в полголоса: - Ты везешь нас в Плесси?

-- Нет, несчастный и безразсудный друг мой, отвечал Лорд Кравфорд со вздохом: мы едем в Лот.

Лот! Имя сие, ужаснейшее самого Плесси, раздалось в ушах молодого Шотландца, как звон по усопшем. Он слыхал об нем, как об месте, определенном на те тайные жестокости, которыми даже Людовик стыдился осквернять всегдашнее свое жилище. В сем вертепе ужаса были темницы, изрытые под темницами, и часто неизвестные самим сторожам; живые гробницы, где заключенные не могли ожидать ничего, кроме хлеба, воды и тлетворного воздуха. В етом грозном замке были еще ужасные темницы, называемые клетками, в которых несчастный заключенный не мог ни стать, ни лечь: изобретение их приписывали Кардиналу Ла-Балю. И потому не удивительно, что имя сего жилища ужасов и сознание, что он сам несколько способствовал отправишь туда две славные жертвы, поразили Кентеня такою печалию, что он ехал несколько времени, опустив голову, потупив глаза и предаваясь горестным размышлениям.

Как он готовился снова вести маленькой отряд свой показанною тропинкою, Графиня Амелина нашла случай сказать ему: - Можно бы подумать, Господин оруженосец, что вы сожалеете о победе, одержанной вами за нас?

Етот вопрос был сделан почти с насмешкою; но у Кентеня достало разборчивости, чтоб отвечать на него чистосердечно и просто.

-- Я не могу сожалеть ни о какой услуге, оказанной вам, по если бы не охранение вашей безопасности, то я скорей желал бы пасть под ударами такого отличного воина, как Дюнуа, чем быть причиною заточения етого славного Рыцаря и несчастного родственника его, Герцога Орлеанского, в ужасные Лотския темницы.

-- Так ето был Герцог Орлеанской? вскричала она, обращаясь к племяннице; я так и думала, хотя издали смотрела сражение. Видишь, племянница, что могло бы случиться, если бы этот хитрый и скупой Король позволил нам показаться при дворе! Первой Принц крови; и храбрый Дюнуа, которого имя известно наравне с геройским именем отца его! етот молодой человек мужественно исполнил свою должность, но почти жаль, что он не погиб с честно; ибо его неуместное мужество лишило нас таких знаменитых освободителей.

Графиня Изабелла отвечала почти с неудовольствием и с твердостию, которой Дюрвард еще не замечал в ней.

-- Если бы, сказала она, я не знала, что вы шутите, то назвала бы ваши слова не благодарностию к храброму нашему защитнику. Когда бы ети Рыцари успели в дерзском намерении и даже разбили отряд наш, то не очевидно ли, что по приезде Королевской гвардии, мы разделили бы их заточение? А с своей стороны, лью слезы о храбром молодом человеке, погибшем для защиты нашей и скоро устрою молебствия о успокоении души его; а оставшагося в живых, продолжала она с большою застенчивостию, прошу принять мою искреннюю благодарность.

Кентень оборотился к ней для изъявления хотя части своих чувству увидя кровь на щеке его, она вскричала с сожалением: - Пресвятая Богородица! он ранен! кровь его течет! Сойдите с лошади: надобно перевязать вашу рану.

Напрасно Кетнень утверждал, что рана его легка, он должен был спешиться, сесть на дерновое возвышение, снять шлем; а Графини Круа, которые по древнему обычаю, не совсем еще вышедшему из моды, хвалились некоторым знанием врачебного искуства, обмыли рану, обтерли кровь и перевязали платком Графини Изабеллы, для предохранения от влияния воздуха.

В наше время, влюбленные редко получают раны за красавиц, и красавицы с своей стороны никогда не берутся лечить их: стало оба избегают опасности. Все догадаются, что я разумею опасностию для мущины, но может быть для молодой девушки опаснее лечить рану, подобную Кентеневой, вовсе не смертельной, чем нашему Шотландцу подвергать себя для её защиты.

украшено румянцем, происходящим от скромности и удовольствия. А когда молодая Графиня принуждена была держать платок на его ране, между тем как тетка искала какой нибудь примочки, то она почувствовала какое-то замешательство, сожаление к раненому и сильнейшую благодарность за его услуги, и все ето в глазах её вовсе не отняло цены у приятной наружности молодого воина. Словом, казалось, судьба нарочно назначила этот случай, чтобы дополнит таинственную связь, которую мелкими и по видимому нечаянными обстоятельствами, начала между двумя существами, хотя весьма различными саном и богатством, однакожь очень сходными молодостию, красотою и от природы нежными и романическими склонностями.

И потому не удивительно, что мысль о Графине Изабелле, уже знакомая воображению Кентеня, с етой минуты совершению овладела- его сердцем; и что молодая Графиня с своей стороны, если чувства её, которых она почти сама не понимала, были не столь решительны, начала думать о молодом своем защитнике, которому оказала более участия, чем кому либо из знатных дворян, которые в течении двух лет докучали ей своею страстию. Более всего, когда она думала о Кампо-Басео, недостойном любимце Герцога Карла, о его лицемерной наружности, низком и подлом уме, кривой шее и косых глазах, то изображение его казалось ей отвратительнее прежнего, и она клялась, что никакое притеснение никогда не принудит её к такому ненавистному браку.

С другой стороны, потому ли что Графиня Амелина знала толк в красоте мущин и столько же восхищалась ею, как и за пятнадцать лет; ибо ей было уже по крайней мере тридцать пять, если веришь летописям етого знаменито и о дома, или потому что раскаявалась в том, что прежде не отдавала справедливости молодому своему хранителю и плохо ценила заслуги его; только она заметно сделалась к нему благосклоннее.

-- Племянница моя, сказала она, дала вам платок на перевязку раны; а я дам вам другой для награждения вашей храбрости и для поощрения вас на пути Рыцарства.

Сказав ето, она подала ему платок, богато вышитой серебром и голубым шелком; и указав на чепрак своей лошади и на перья, украшающия свою шляпу, заметила ему, что везде были ше же самые цветы.

Обычаи того времени непременно предписывал, как принимать такую милость, и Кентень покорился ему, обвязав платок около руки. Однакожь он исполнил етот долг благодарности не так ловко и учтиво, как может быть поступил бы во всяком другом случае и при других свидетелях; хотя дар, полученный таким образом от дамы, вообще носили так из одной вежливости, он скорее согласился бы украсить свою руку платочком, которым была перевязана легкая рана, нанесенная ему копьем Герцога Орлеанского.

Они снова пустились в путь; Кентень ехал подле дам, которые как бы молча приняли его в свое общество. Однакожь он не говорил, ибо сердце его исполнено было того внутренняго, ощущения блаженства, которое молчит, боясь обнаружиться. Графиня Изабелла говорила еще менее, так что тетка одна поддерживала весь разговор, и казалось не хотела окончить его; ибо, для открытия, по словам её, Дюрварду правил и обрядов Рыцарства, она сделала ему подробное и самое полное описание всего, случившагося на Гафлингемском турнире, где сама раздавала награды победителям.

Мало заботясь, мне больно признаться, об описании етого великолепного турнира и гербах разных Фламандских и Немецких Рыцарей, которых Графиня Амелина описывала с безжалостною точностию, Кентень стал опасаться, не проехали ль они место, где должны были найти провожатого; ето был весьма важный случай и мог навлечь самые пагубные следствия.

во весь опор. Малый рост, длинная грива, дикий и почти неукротимый вид лошади, живо напомнили Дюрварду породу маленьких горных лошадей в его земле; но ета была гораздо лучше сложена и будучи повидимому так же неутомима, имела более быстроты в движениях. Особливо голова, которая у Шотландской лошади часто нестройна и крупна, была мала и хороню прилажена к шее; губы животного были твердые, глаза огненные и ноздри хорошо открытые.

Всадник был на вид еще страннее лошади, хотя и она вовсе не похожа была на Французских лошадей. Он опирался ногами на широкия стремена, похожия на лопату и так высоко подтянутые, что колени его были почти наравне с лукою седла, что однакож не мешало ему править лошадью очень искусно. На голове у него была маленькая красная чалма, прикрепленная серебреною застежкою, с измятым пером. Тюник на нем был зеленый, украшенный потемневшим старым золотым галуном и похожий покроем на одежду Естрадиотов; ето было войско, набираемое тогда Венецианцами в провинциях, лежащих на восточном берегу их залива. Широкия, некогда белые, шировары стягивались под коленкою, а черные ноги его были бы голы, еслиб не обвивались множеством перевязок, на которых держались сандалии. У него не было шпор, ибо довольно было острых краев стремен для понуждения лошади. Этот чудный всадник был подпоясан алым поясом, на котором с правой стороны висел кинжал, а с левой короткая Арабская сабля;- Дурная перевязь через плечо поддерживала рог, возвестивший его прибытие. Лицо его было смугло и загорело от солнца, борода редкая, глаза черные и проницательные, рот и нос изрядные и вообще черты его можно бы назвать довольно хорошими, если бы черные волосы, в безпорядке висящие на голове, худощавость и зверской вид не показывали более дикого, чем образованного человека.

-- Опять Цыган, сказали дамы одна другой^, неужьли Король Еще вверяется етим негодяям?

-- Я разспрошу етого человека, если вам угодно, сказал Кентень, и сколько можно уверюсь в его верности.

очень естественно было бояться довериться такому негодяю.

-- Нас ли ты искал здесь? спросил он прежде, всего.

Чужеземец отвечал утвердительным знаком.

-- Зачем?

-- Чтобы проводить во дворец Литтихского....

Еще утвердительный знак чужеземца.

-- Чем докажешь, что мы должны тебе верить?

Паж зарезал вепря,

-- Доказательство хорошо; ступай вперед, молодец; я тотчас больше поговорю с тобою.

Тут возвратясь к дамам, он сказал им: - Я уверился, что ето провожатый, которого нам должно было ожидать, ибо он сказал мне лозунг, которого, думаю, кроме Короля и меня ни кто познает. Но я поговорю с ним поболее и постараюсь увидеть до какой степени можно ему ввериться.