Матросский набор в Англии (отрывок)

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Матросский набор в Англии (отрывок) (старая орфография)

Том Крингль сел на шлюп Торн, отправлявшийся для крейсерства к устьям Эльбы. Но Гамбург был тогда во власти Даву, и молодой моряк попал к нему в плен. Вступление союзников возвратило ему свободу; на том же шлюпе отправился он обратно в Портсмут.

"Здесь, говорит он, взяли мы тяжелые орудия, и запасшись съестными припасами, пошли к берегам Ирландии.

Зачем? - этого я тогда не знал, и по весьма простой причине: мне не сделали чести сказать об этом; только в самый тот вечер, как мы туда прибыли, второй лейтенант, Г. Тринель, подошел ко мне с необыкновенно веселым видом:

- Кажется у вас есть дядя в Корке, Г. Крингль?

- Есть, лейтенант.

- Так вот в чем дело: нынешнюю ночь я еду в Корк. Попроситесь со мною у капитана; я уверен, что он вас отпустит.

Разумеется, это предложение было мне по сердцу; я решился испытать. Вооружившись мужеством, подхожу, кланяюсь и - вообразите - тотчас же получаю позволение. Через несколько минут, мы уж ехали по дорог в Корк верхом, и поспели туда очень скоро.

Я разстался с лейтенантом, и поехал обедать к дяде; вечером, часу в девятом, Г. Тринель зашел за мною.

- Ты знаешь, Том, что завтра мы снимаемся с якоря; нам должно пораньше воротиться на корабль.

После этого довольно неприятного предисловия, я распрощался с своими, и молча последовал за начальником, который привел меня в гостинницу, где он остановился. Это был жалкий домишко, больше заслуживавший имя логовища, а лейтенант занимал в нем покой самый неудобный.

Пройдя грязною и закопченою комнатой, которую трактирщик величал пышным именем залы для путешественников, мы потащились по узкой и темной лестнице, и карабкаясь ощупью в этом лабиринте, наконец добрались до того, что лейтенант называл своим нумером. Какой-то дрянной чулан с полуразвалившеюся дверью, куда свет проникал в узкое слуховое окно, а люди взбирались по лесенке, сплоченной на живую нитку.

Мебель соответствовала этому великолепию: две бедные кровати печально смотрели друг на дружку, а старый, лишенный соломы стул, был немым, но ясным доказательством, что посетитель здесь феномен неожиданный, чрезвычайный. Когда мы вошли, лейтенант затворил дверь, сам сел на одну из кроватей, мне придвинул стул и сказал.

- Любезный Крингль, у меня есть для вас маленькое поручение: посмотрим, как вы с ним управитесь. Признаться, чести тут не много, а опасности вдоволь.

- Что такое, лейтенант?

Хотя этот начальственный приступ был не слишком заманчив, однако ж дисциплина требовала от меня показывать совершенную готовность к исполнению.

- Вам только надобно переодеться, сказал мне мой начальник. Развяжите этот узел: в нем платье, наденьте его.

Безотговорочно исполнил я приказание Тринеля, еще не зная хорошенько, что за фантазия пришла ему в голову. Когда я совсем оделся, лейтенант посмотрел на меня пристально.

- Спасибо, подумал я про себя; и это не худое дело.

- Ты слышал, любезный Томас, что с Индиян, этого огромного корабля Ост-Индской Компании, бежало много матросов. По всем вероятностям они скрылись в одной из подземных харчевень, где морские дезертиры всегда находят прибежище, пока кошельки их хорошо набиты. У нас из экипажа десятый человек пошел под наказание; людей мало, не достает рук для работы: надо нам залучить к себе этих голубчиков.

- То есть, отвечал я, чтоб скорей решить сомнение: мне должно быть лазутчиком.

- Служба того требует.

- Да-с, но вам известно, что не позволено делать теперь насильственных наборов в Корке.

- Потому-то я и хочу исполнить свое намерение в Кове. Вот, что вам надо будет сделать: вы войдете в одну из самых многолюдных Корских харчевень, выдавая себя за молодого бежавшого матроса; вас впустят, окружат, станут распрашивать. Вы напугаете мошенников, и притворитесь, будто хотите бежать в Ков: они непременно за вами последуют.

- Потом-с?

- Остальное уж мое дело.

Хотя возлагаемое на меня поручение было не слишком почетно, однако ж не заключало в себе по-нашему, то есть, по-моряковски, ничего безчестного или унизительного; так я не долго раздумывал и отправился во всем параде, именно, в красной фланелевой рубашке, без жилета, в синем колпаке набекрень, в старых, запачканных, через чур просторных шараварах, в синей куртке, и, к довершению всего наряда, с огромным свертком табаку за щекою.

- Ай-да Том! настоящий разбойник!

Скоро я очутился в самой многолюдной части города, и направил шаги к старому фонарю, светившему на оконечности набережной; вот подхожу к какому-то грязному, отвратительному шинку, настоящему вертепу мошенников по наружности. В низкой, маленькой двери этой кануры было четыреугольное отверзтие, в которое я просунул голову.

- Эй! кто-нибудь! закричал я громко.

Ответа не было. В этих логовищах всегда боятся посещений полиции, и потому не скоро отворяют, а в двери всегда есть отверзтие, которое, как бойница в крепостной стене, служит для наблюдения за неприятелем.

Я обернулся на улицу, и увидел Г.Тринеля, расхаживающого взад и вперед. Это меня ободрило; я закричал снова и сильно пошатнул дверь. Тотчас послышались легкие шаги, и свежее хорошенькое личико показалось в отверзтии, как в рамочке:

- Кто тут? Кого вам надо?

- Мне никого не надо; только, если вы меня не впустите, так прийдется мне ночевать в тюрьме, и, может, через час я уж там буду,

- Жаль мне вас, да что же делать? Хоть знать бы по крайней мере откуда вы, кто.....

- Ага! понимаю.... войдите.

Тут красавица отворила дверь, но так нешироко, что, не будь я мал ростом и сухощав, ни за что бы не пролезть мне в эту теснину. Только ступил я через порог, дверь опять затворилась, моя миленькая проводница тщательно заперла ее на задвижку, толстый деревянный запор опустился поперег, и я вошел наконец в кухню.

Это была комната сажени в две квадратных, пол тщательно усыпан песком. Направо, буфет с множеством прекрасно полированной оловянной посуды, свидетельствовал по крайней мере об опрятности кухонного департамента; лучезарные кастрюли висели над очагами; грубый деревянный стол без скатерти, но отлично вымытый, занимал середину, а влево несколько других принадлежностей такого же рода украшали это подземное жилье своим исправным видом и явным соответствием с потребностями обитателей.

На конце стола сидел хозяин, род дикаря в Ирландском платье; красное, отекшее от пьянства лице его было б славным образцом для рыночной вывески; во рту у него была трубка; вокруг него наливались водкой человек двенадцать матросов; из мокрого их платья, сушившагося на большом турфяном огне, шел густой и вонючий пар, который стлался туманом над лампадою.

Медная привешенная к потолку на веревке лампада бросала слабый, нерешительный свет, омрачаемый еще парами и горьким, смрадным дымом от горевшого в ней масла. Не без труда пробирался я в этом тусклом свете между пьяных, которые, стараясь пропустить меня, шатались, толкали и чуть было не задавили.

- Ага, молодец! откуда, куда ты? спросил меня великий жрец этого закопченого храма.

- Откуда я? что тебе до этого, лишь бы я заплатил за то, что выпью. Куда? это я тебе скажу, когда сам хорошенько узнаю. Ну-ка, старик, вели нам дать грогу, да если можешь спроворить меня на один из кораблей, которые стоят здесь вдоль набережной, так за благодарностью дело у нас не станет.

При этих словах, я потрепал себя по карману с хвастливым видом, который произвел ожиданное действие.

- Видно плохо пришло этому гуську! проворчал сквозь зубы хозяин, потом сказал возвысив голос: "Так водятся денежки? Добро пожаловать." Он обернулся к дверям: "Эй! Катя, дай рому, душа моя. Да кстати, сказал мне, как же тебя зовут?

- Что тебе за дело, старый морж! давай сюда рому, увидишь как посыплются шиллинги.

Тут вся пьяная ватага грянула ура, и ром явился на сцену. Я налил себе стакан грогу, закурил трубку, и начал преспокойно пускать облака дыма, а там, после некоторого молчания, завел речь следующим вопросом:

- Что, братцы, вы уж поплавали?

- Нет еще, никогда, отвечали некоторые. Да ведь нет и набору, говорили другие.

- Эге! однакож я бы вам советовал глядеть в оба, да хотя что нибудь высмотреть.

- А зачем бы так, приятель?

- Да так; а право не очень показывайтесь нынче вечером; сидите за печкой, это всего лучше.

- Опять таки зачем? воскликнули двое, которые были потрезвее, и подошли ко мне ближе.

Ругательства и проклятия посыпались градом. Шум, гвалт, суматоха; все поскакали как могли, опрокидывая лавки, стулья, роняя стаканы, и запах пролитого напитка усилил смрадную духоту атмосферы до нестерпимости. Одни поспешно расчитывались, другие кинулись к пожиткам, чтоб бежат от мнимой опасности. Поднялась такая тревога, что нельзя было опомниться.

- Ты куда ж теперь думаешь?

- Да если найду место, сейчас же отправлюсь в Ков. Я видел, нынче утром подняли там синий флаг; это знак, что набора не будет.

- Чорт возьми! сказал один из них, ведь он дело говорит.

- Право, я рад бы прикрепиться к нему швартовом, да и плыть вместе, прокричал другой, пьяный до такой степени, что никак не мог подняться с лавки, и оставался тут как на якоре.

Вдруг встает один старый матрос, обвивает меня своими жилистыми руками, и задушая в хмельных объятиях, клянется быть моим товарищем.

- Мы все за ним! все за ним! кричали пьяницы в один голос, и старались как-нибудь выбраться из харчевни.

Меня окружили, ласкали, величали; то был хаос несвязных слов, неполных речений и бранных поговорок, изображавших довольно близко смешение язык на столпе Вавилонском. Каждый повесил на палку за плечо свои пожитки, увязанные в синий платок; наконец все тронулись с места и шли довольно скоро, хоть не без уклонений от прямой линии; так что иногда вместо её, выводился полукруг и даже писалось мыслете.

Я расплатился с харчевником; назначил своим новобранцам сойтись в Кове в Пет-Дуланов трактир, и обещав присоединиться к ним в следующую ночь, воспользовался первым поворотом, чтоб поспешить к лейтенанту.

На другой день, мне нечего было делать; в Корке не знал я никого, кроме дяди, с которым накануне виделся. Общество дряхлых стариков было для меня не слишком заманчиво: я проходил все утро по городу.

Скоро наступило время довершить наше предприятие: я явился на корабль, надев опять синюю куртку. Тут увидел я человек двадцать лучших наших матросов, вооруженных с ног до головы.

- Вооружитесь и вы, любезный Том, сказал мне Тринель: пойдем-те с нами.

Безответно исполнил я данное мне приказание.

Мы сели в шлюпку, причалили ее к берегу, и оставив при ней двух человек, сами отправились к Кову.

Вечером, наши беглецы должны были сойтись в трактир, вечером нам следовало и поймать их. Чтоб не возбудить подозрений, мы разошлись до времени в разные стороны.

В сумерки мы опять соединились. С нами было несколько фонарей, и подаваясь вперед тихомолком, мы окружили харчевню.

Пет-Дуланов трактир, если можно назвать трактиром какой-то свиной хлев, едва ли годный и для этих чистоплотниц, стоял в куче еще сквернейших лачужек, на оконечности грязного переулка, примыкавшого к середин села.

кровле играли от них как бриллианты.

Десятеро самых сильных матросов стали по обеим сторонам дверей, в готовности броситься в харчевню, а прочие завяли места поодаль, чтоб остановить бегущих, если б кому удалось оттуда вырваться. Наши тени, рисуемые на окружных стенах сиянием месяца, казались группою существ исполинских и фантастических, а хранимая нами тишина придавала этим туманным видениям какую-то важную торжественность, которая занимала меня, будто зрителя новой драмы.

Вдруг надвинуло темное облако, и все исчезло в сумрак. Этого мы и ожидали. Лейтенант вышел вперед один и постучался, но ответа не было. Он стучит опять, то же безмолвие. Он сильно пошатнул дверь; она была крепко заперта.

- Ребята, окружите дом! закричал лейтенант.

Наши сомкнулись ближе и приготовили оружие.

- Петти, закричал он снова, Пет-Дулан, отворяй, брат, скорее, или выломаем дверь.

Нет ответа.

- Так начинай же, ребята, если эти мошенники оглохли.

Нам виден быль свет в дверные щели. Уж палка одного из наших людей, служившая нам вместо рычага, начинала поднимать ее на крючьях, как вдруг послышался дрожащий голос старика.

- Что за шум? что вам надобно? говорил голос Англо-Ирландским наречием. Ты, что-ли, Ион-Эри? Так тебе сказывали, что бедная Катерина умерла; и ты пришел читать над ней молитвы? Да принес ли ты водки, Ион-Эри? Ведь, ты знаешь, без этого не читают.

- Где Пет-Дулан? спросил лейтенант.

- Пошел в город за водкою для чтения над покойницей; только соберутся кумы, сейчас и начнем..

Маленький старичишка отпер дверь, и мы вошли, не обращая внимания на его росказни.

В лачуге ни души, ниже признака жизни, кроме невзрачного старика, который впустил нас. Посреди, на двух козлах, гроб, и в нем труп старухи.

Сморщенное лице её, по древнему обычаю поселян, было открыто; тарелка с солью стояла у ней на груди; руки её были сложены крестом, как на молитву, а тонкий и прекрасно убранный саван странно разногласил с наружностию бедного жилища.

Какая-то железная лампадка, наполненная протухлым маслом и привешенная к потолку, бросала мертвый свет на предметы: желтоватый, дымный огонек, мелькая от ветра, свистевшого в окна и в двери, разсыпал фантастическия тени по впалым щекам, по изсохшему морщиноватому лицу старухи, и придавал ему вид жизни от которого оно казалось еще страшнее.

За гробом, в головах видно было углубление, как будто образуемое дверью; но темнота мешала разсмотреть его хорошенько. Козлы с гробом приставлены были к этой двери нарочно так, чтоб нельзя было пройти в нее.

- Что у тебя в этой комнате, приятель?

- Ах, сударь, я не знаю, - она соседская.

- Извольте делать, что угодно; только не иметь бы вашей чести неудовольствий от полиции за насилие в чужом дом.

- Так и быть, делать нечего. Скорей же, ребята, начинай.

- Тотчас два матроса приподняли гроб, но насилу его переставили.

- Эк, тяжела старая хрычовка, сказал один из них.

- Небось, фунтов сто свинцу проглотила, прибавил другой.

Мы вошли; лейтенант с пистолетом в руке впереди нас.

- Эй, молодцы, сказал он дезертирам, которых мы не могли видеть в темноте: ведь знают, что вы здесь; сдавайтесь; напрасно будете защищаться; дом окружен, нас много, - право, лучше кончить добрым порядком.

На этот вызов ничего не отвечали; но слышался шопот, несколько резких слов произнесено было в полголоса.

Тут принесли огня, и мы увидели, что бедняки сидят на своих узелках, прижавшись друг к другу, и с такими постными лицами, как пойманные в бегах воры. Их привязали к длинной палке,

Они уж начали выходить один за другим на улицу, как мне пришла в голову одна из тех проделок, к которым у меня наследственная, пагубная склонность, сто раз подвергавшая жизнь мою опасности.

- Знаете ли, что мне хочется сделать, лейтенант?

- Что ж такое?

- Всадить несколько пуль в этот гроб.

- Что ж, мой милый, пожалуй себе стреляй, если это тебя так забавляет.

- Это ужасно, это страшное святотатство, закричал один из матросов: верно вы не захотите нарушать святыни.

- Почему же? эта фантазия не хуже другой.

Я зарядил свои пистолет, и, будто не замечая впечатления, какое производил мой поступок в людях нашего экипажа, прицелил его к гробу.

- Ага! товарищ, выдумал ты шутку, сказал Тринель. Тризну, что ли правишь по старухе или когда-нибудь в бурю дал обещание полежать в гробу? Да все равно, ты нашего ж поля ягода.

Пока его привязывали, он не вымолвил ни малъйшей жалобы, не сказал ни полслова, но идучи за нами, всю дорогу проклинал свою горькую участь.

Между-тем, все уж просыпалось; растворялись окна и двери; на улице слышался шум, как будто б собирались толпы народу. Глухой говор разлился по селу; проклятия на нас так и сыпались: пора нам было на шлюпку, потому что десятка два дерзких мошенников окружали нас с угрозами, и шайка их безпрестанно прибывала.