Мое matineé (Мое утро)

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Мое matineé (Мое утро) (старая орфография)

Я служу клерком в банкирской конторе, живу в Лондоне, в Сити, а мое жалованье в настоящее время полтораста фунтов в год.

Я родился и вырос в захолустном городишке и, за исключением небольшой поездки в Лондон на десятом году жизни, никогда не бывал далее пятидесяти миль от нашего дома до двадцати трехълетняго возраста. Мой отец, которому не повезло в жизни, умер, когда мне исполнилось восемнадцать лет, а год спустя и мать последовала за ним, в могилу.

Воспитывали меня в строгости, без сомнения также как воспитывался мой отец сорок лет тому назад. Он был не охотник до чтения, да и во мне не поощрял этой привычки и без сомнения я испытал бы на себе "тяжесть его руки", если бы ему случилось застать меня за чтением какого нибудь поэтического произведения или романа. Поэтому, раздобыть роман или повесть и зачитываться ими в своей спальне или где нибудь в укромном местечке на берегу реки в долгие летние вечера, - имело в моих глазах двойную прелесть. Какие волшебные миры открывались передо мною благодаря этому запретному чтению! Такого очарования уже не придется мне испытать никогда в жизни.

С течением времени я влюбился в хорошенькую Долли Мэвисон. Она была также бедна, как и я; и свадьбу пришлось отложить на много лет, но мы были молоды и решились ждать. Как и я, Долли была воспитана в строгости, а знакомство мы свели в воскресной школе, где она сидела с девочками, я с мальчиками.

Несколько лет я служил конторщиком на пивоварне, но на двадцать третьем году мне удалось получить место в Лондоне, в банкирской конторе, о которой упоминалось выше. Решено было, что я отправлюсь вперед и устроюсь, а в следующем году мы обвенчаемся с Долли.

В одном доме со мной квартировали трое молодых людей, и я близко сошелся с одним из них, Франком Вимбушем. Он оказался очень милым парнем, и наша дружба, раз завязавшись, тянется уже много лет. Он сотрудничал в двух-трех газетах и потому редко бывал дома. Комната его была завалена книгами, которые он любезно предоставил в мое распоряжение. Чего тут только не было! Марк Твэн бок-о-бок с сэром Томасом Броуном, Альфонс Додэ рядышком с мудрым Бэконом. Тут мне открылся новый мир и целую зиму я читал, как никогда еще не читывал. Мне казалось, что я наконец начинаю жить. Летом состоялась наша свадьба, а в сентябре Долли и я поселились в Лавендер-Коттедже, в Певингтоне, в небольшой квартире, где все было ново, за исключением нашей любви.

Почти каждое воскресенье Вимбуш заходил в нам вечером. Он очень понравился Долли и всегда мог разсчитывать на радушный прием, с её и с моей стороны.

Уже месяц прожили мы в своем коттедже, как однажды вечером, когда я собирался уйти по делу, почталион принес нам письмо от Вимбуша, судя по почерку на конверте. В нем оказался "ордер" на два места в верхней галлерее театра Момус. Долли и я уставились друг на друга, не зная, радоваться или обижаться. Ни я, ни она ни разу еще не были в театре и не разсчитывали когда либо заглянуть в него. Нам всегда говорили, что подобные места - этапы на пути к погибели, хотя, правду сказать, я никогда не мог понять толком, почему это так.

Но тут находился также клочок бумаги с магическими словами: "Возьмите оба!" - и надо было решить, что делать. Мы смотрели на билет жадными глазами; говоря метафорически - у нас потекли слюньки.

- Как ты думаешь, милый, - это будет очень, очень дурно, если мы сходим... разочек... посмотреть, что это такое? - спросила Долли самым вкрадчивым тоном, прижавшись щекой к моему плечу.

- О, Ева, вечная искусительница, - подумал я. А в слух отвечал: - Посмотрим в газете, что сегодня дают.

- Мисс Памела Вильямс в роли леди Тиззль, - прочла Долли через мое плечо, - а как называется пьеса? "Школа злословия!" Какое странное название. Как ты думаешь, милый, это очень неприличная пьеса, нам нельзя смотреть ее?

Я познакомился с Шериданом в прошлую зиму, благодаря Вимбушу, но Долли не знала об этом.

- Ее считают одной из лучших пьес английского театра, - отвечал я дипломатически, - и прилична ли она, нет ли, - мы пойдем. Мы достаточно велики, чтобы самим решить, что хорошо, что дурно.

Итак, мы пошли, и, скажу коротко, веселились до упаду. Врата волшебного замка отворились перед нами, - замка, о котором мы до сих пор и не подозревали, хотя он находился в двух шагах от нас. Нужно ли говорить, что это первое посещение повело за собой много других. Иногда Вимбуш посылал нам билеты, которые доставал благодаря своей профессии, иногда мы брали их на свой счет, и радовались, когда удавалось попасть во второй или третий ряд партера.

Мы осведомлялись друг у друга о наших взаимных впечатлениях, но ни разу не могли заметить, чтобы эти маленькия délassements оказали на нас дурное действие; напротив мы все более и более убеждались, что эта форма развлечения, столь же невинная, сколько рациональная. Так прошли два года.

Еще двадцати лет от роду, живя в провинции, я написал рассказец для местной газеты, который был принят и напечатан. Получив такое поощрение, я продолжал свои литературные опыты и некоторые из моих рассказов были напечатаны в лондонских журналах. Об одном из них я прочел следующий отзыв: "Роман Бурго", по нашему мнению, может быть переделан в хорошую комедию и мы советуем автору заняться этим; иначе кто-нибудь наверное предупредит его".

то она, милая! верила в них безусловно и после того, как я сообщил ей о своей затее, не давала мне покоя, пока я не принялся за работу. У меня хватило смысла сообразить, что каковы бы ни были мои таланты, но сведения о том, что называется "механикой" пьесы, были у меня самые скудные. Итак, прежде чем взяться за перо, я купил с дюжину наиболее популярных современных пьес. Я читал и перечитывал их, пока не изучил досконально все характеры и "ситуации". Оне научили меня многому. Я уразумел что такое "сценичность"; познакомился с различными "выходами" и "винтами"; убедился, что главному герою и героине нужно влагать в уста как можно более "хороших словечек", если таковые найдутся. При этом я убедился, что написать пьесу, даже плохую, вовсе не так просто, как мне казалось. Тем не менее, я принялся за дело, подстрекаемый Долли.

Я решился написать комедию в трех действиях, под загланием, как и моя повесть, "Роман Бурго". Четыре месяца корпел я над её составлением, исправлением и отделкой. При этом я имел в виду, на роли героя и героини, одного весьма популярного актера и столь же популярную актрису, которые играли в течение двух или трех лет в одной и той же труппе. Я изучил их манеру и особенности, и постарался приноровить к ним мои роли, так что - по словам Долли, которая за это время сделалась критиком хоть куда - оне "приходились как перчатка". Я постарался скомандовать мою пьесу по образцу тех, которые в это время игрались на театре Мельпомены. Наконец рукопись, переписанная мною наилучшим почерком, была отправлена, куда следует, и я почувствовал, что гора свалилась с моих плеч.

Я решил написать для следующого опыта фарс, план которого уже родился в моем мозгу, и не терял времени принялся за работу. Я знал, что по всей вероятности пройдет несколько недель, прежде чем я узнаю участь моей комедии. Но прошло три месяца; о пьесе не было ни слуха, ни духа, и я не мог выдержать долее. Прости меня Бог, письмо, которое я написал, с просьбою сообщить мне, прочитана-ли моя пьеса, было не только вежливо, но и льстиво.

Через несколько дней я получил коротенькую записку, без подписи и даты, с извещением, что я могу получить обратно мою рукопись. Удар был силен и в первую минуту ошеломил меня; но молодость сильна и я сосредоточил все свои надежды на фарсе, который уже был готов в отсылке.

Пошел я в театральную контору - в заветным дверям, за которые безумно мечтал переступить когда-нибудь в качестве известного драматурга - и получил мою злополучную рукопись, одну из многих, возвращенных авторам. Идя домой, я находил своего рода горькое утешение в сознании, что вот мол и кроме меня нашлись горемычные писатели, потерпевшие такое же фиаско. Такова ужь человеческая натура.

Окончил я и фарс и отослал его, а затем, спустя не больше недели, была готова и другая маленькая комедия. Об участи этого фарса я и до сих пор ничего не знаю. Отправил я его в пространство при помощи почтового ящика, и так в пространстве он с тех пор и разгуливает. Во всяком случае, особа, которой я адресовал его, отказалась даже принять эту рукопись и я должен был удовлетвориться этим отказом.

Не стану надоедать читателю рассказом о своих неудачных попытках в течение двух последовавших лет. Я писал - писал, и все без толку. Не могу ручаться, что мои рукописи читались теми, кому я адресовал их, и даже имею основание предполагать, что в пяти случаях из шести оне оставались не прочитанными. Много претерпел я щелчков и горьких разочарований. Но это только признание, а не жалоба. Может быть, почем я знаю, мои произведении и не заслуживали лучшей участи.

За все это время я и словечком не проговорился Вимбушу о том, что занимало меня на яву и во сне. Но однажды, когда мне как-то особенно взгрустнулось, я излил перед ним свою душу, когда мы сидели с трубками в беседке, в саду. Он слушал меня сочувственно, но когда, окончив свою исповедь, я просил его взять у меня две три пьесы, прочесть их на досуге и высказать свое мнение, он как будто испугался.

- Милый мой Джимми, - сказал он, - мое мнение в данном случае ничего не стоит. Я, как ты сам знаешь, не занимаюсь театром; т. е., бываю в нем иногда, но и только; разбирать же пьесу, да еще не игранную, значило бы с моей стороны только выказывать свое невежество. Но почему бы тебе не обратиться к знатоку, в одному из тех людей, которые специально занимаются тем, что читают пьесы - разумеется за известное вознаграждение - и указывают начинающим авторам их достоинства и недостатки. Такой человек конечно может тебе сказать, есть в твоих пьесах "толк" или нет.

- Я и не знал, что есть такие люди.

- О, они есть. Завтра я обращусь к кому-нибудь из них и напишу тебе о его условиях.

Вимбуш исполнил свое обещание. На другой день я получил от него уведомление, что мистер Евсевий Джоттль, бывший артист таких-то и таких-то столичных театров, читает пьесы и дает советы авторам с платой по пол-гинеи за акт. Слова надежда затеплилась в моем сердце.

Потолковав с Долли я решился послать мру Джоттлю мою трех-актную комедию "Любовные грёзы". Вместе с рукописью я отправил билет в полторы гинеи. Мистер Джоттль был повидимому сама быстрота. Через три дня я получил рукопись обратно, с его отзывом.

Мистер Джоттль писал мне, что прочел мою комедию с величайшим вниманием, что она свидетельствует о моих литературных способностях, но обличает полнейшую неопытность. По его мнению, пьеса стоила того, чтобы ее исправить, и имея это в виду он рекомендовал автору целый ряд помарок и сокращений. Во-первых, - писал он, - нужно выбросит капитана Фитцгопля. Он тут ни к селу, ни к городу, и его пошлости (простите резкость выражения) только мешают развитию действия". - Это жестоко огорчило меня, потому что Фицгопль был одним из моих любимых лиц, и я вложил ему в уста самые лучшия словечки. Далее, две второстепенные роли следовало сократить на половину, действие третьяго акта "подогнать", а шестнадцать заключительных слов героини сократить до четырех. "Если автор съумеет воспользоваться этими советами, то пусть попытается поставить свою комедию на утреннем представлении".

Долли и я смотрели друг на друга словно ошпаренные. Постарался таки м-р Джоттль за полторы гинеи!

Являлся вопрос, что же мне делать? Положим, я последую совету мистера Джоттля и исправлю пьесу, а дальше что? Но Долли разрубила Гордиев узел с чисто женской решимостью: Ты должен сделать изменения, голубчик Джимми, а затем последовать совету м-ра Джоттля и поставить пьесу на matinée.

- Поговори об этом с м-ром Вимбушем, - прибавила она. - Он кажется знает обо всем на свете.

Вимбуш не был у нас около месяца, и я успел выправить пьесу к его приходу. Я дал ему прочесть письмо, но не решился просить его прочесть комедию.

- Утреннее представление в Вест-Эндском театре обойдется тебе не дешево, старина, - сказал он, когда я сообщил ему о желании Долли.

- Фунтов сорок, пятьдесят... Впрочем, наверно не знаю,

Я совершенно упал духом.

- Но раз ты зашел так далеко, - продолжал он, - так не стоит останавливаться. Пожалуй, что лучше будет сделать еще шаг. Если хочешь, я дам тебе рекомендательное письмо к Табору, режиссеру театра Момус. Он считается одним из самых опытных людей по театральной части, и наверно сообщит тебе все, что ты захочешь знать о matinées и о чем угодно.

Вряд-ли нужно прибавлять, что предложение моего друга было принято с благодарностью.

На той же неделе я послал м-ру Табору записку Вимбуша вместе с моим письмом и исправленным экземпляром "Любовных грёз" и дней через пять получил от этого джентльмена весьма учтивый ответ с приглашением пожаловать к нему на квартиру в Слон-Стрит, в одиннадцать часов утра на следующий день.

Прежде всего я написал в банк, что завтра не буду на службе.

М-р Табор принял меня очень любезно. Его стол, на котором еще стояли тарелки с остатками завтрака, был загроможден рукописями, пакетами, письмами, газетами. Моя драгоценная комедия лежала перед ним. Вероятно м-р Табор просматривал ее за завтраком.

Режиссер театра Момус был маленький, чисто выбритый, толстенький человечек. Голова его украшалась копной черных волос такого чудесного цвета, что они могли бы пристыдить природу. У него были орлиные черты лица, густые брови, острые, светлые глаза, с холодным, сухим блеском.

- Ну-с, дорогой сэр, - сказал он, когда я поздоровался с ним и уселся на стуле напротив него, - я прочел вашу пьесу с истинным удовольствием. Мне приходилось одолевать сотни гораздо худших пьес, но я бы безсовестно польстил вам - что было бы дурно с моей стороны, еслиб сказал, что мне никогда не случалось читать пьесы лучше. Но во всяком случае она не без достоинств, мой дорогой сэр, далеко не без достоинств - и если, как я повидимому могу заключить из вашего письма, вы думаете поставить ее на утреннем представлении, то весьма и весьма возможно, что при хорошей труппе и опытном режиссере, она понравится публике и будет иметь успех.

Как запрыгало мое сердце при этих словах! Я чувствовал, что щеки мои разгорелись и глаза заблестели. Я готов был расцеловать маленького человечва.

- Но - но, - пробормотал я, - ведь поставить комедию на matinée обойдется мне недешево.

Он улыбнулся широкой, масляной улибкой. - Это зависит от того, мой дорогой сэр, что вы называете "недешево"" Ведь тут, как бы сказать, вы стараетесь поймать кита на пискаря, - конечно, ваш пискарь должен быть золотой.

Он откинулся на спинку стула, поигрывая своей тяжелой цепочкой и глядя на меня холодными, острыми глазами.

- Может быть вы потрудитесь сообщить мне, как велики издержки, - сказал я.

- Охотно.

Минути две спустя он подал мне листок бумаги, на котором была написана смета. Мой взгляд инстинктивно остановился на итоге. Итог был в сто пятнадцать фунтов!

М-р Табор, без сомнения заметив, что я "огорошен", ванялся какими-то бумагами.

Счет этот сохранился у меня до сих пор и я могу привести его здесь дословно:

Плата за наем театра, включая газ, плотников, хоры, прислугу, канельдинеров etc. - 25 ф.

Объявления - 15 "

"

Режиссеру, суфлеру, костюмы и парики, случайные расходы - 25 "

Итого - 115 ф.

- Разумеется это только приблизительная смета, - заметил м-р Табор, - Может быть окажется фунтов на десять дороже или дешевле.

- Во всяком случае, я опасаюсь, что расходы эти мне не по средствам, - отвечал я нерешительно.

Мистер Табор пожал плечами. - Это ваше дело, дорогой сэр.

Мне казалось, что тайный смысл его слов: - с какой стати этот молодчик привязался ко мне и отнимает у меня время, если у него нет денег?

- Пожалуйста. Я сам никогда не решаю дела не подумав.

- Я уведомлю вас самое позднее в четверг. - Затем я раскланялся и ушел. Остаток дня я провел в очень грустном настроении.

На другой день я получил от мистера Табора письмо, в котором он сообщил, что по тщательном соображении расходов, находит возможным поставить "Любовные грёзы" на matinée за сто фунтов.

- Он мог бы с таким же успехом потребовать от меня тысячу, - сказал я с горечью. - Та и другая суммы одинаково недоступны для меня.

- Не думаешь ли ты... - начал я.

- Нет, именно думаю. Можно ли придумать лучшее употребление для этих денег? Мы пока не нуждаемся в них и вероятно не будем нуждаться. Если даже оне пропадут, мы не раззоримся. Но без риску не получишь и прибыли. Подумай, Джимми, что если комедия будет иметь успех! Мы вернем наши сто фунтов с громадным барышом, да сверх того мой милый дурачек сделается знаменитым человеком.

Можно ли было противустоять этому увещанию, в соединении с пухлыми губками и ласковыми карими глазами.

В тот же вечер я написал м-ру Табору, что принимаю его предложение.

писать, ни сидеть смирно. Вскоре я получил записку от мра Табора, в которой он сообщал, что ему удалось, после многих хлопот, пригласить на главные роли в моей комедии мисс де-Бовуар и м-ра Сеймура Логона. Первую я видел несколько раз, второго только однажды. Оба пользовались успехом, но ни ту, ни другого я бы не выбрал для моих ролей, еслиб мог распоряжаться по своему усмотрению. Мисс де-Бовуар, в особенности, создала себе имя в ролях, не имевших ничего общого с ролью "Линды Максвелл" в моей комедии. Я написал об этом мистеру Табору. На это он отвечал, что хотя мисс де-Бовуар прославилась главным образом в партиях "субреток", но она давно желает попытать свои силы в сантиментальной комедии. Она прочла роль Линды Максвелл и осталась очень довольна ею, и если эта партия ей удастся, в чем он, м-р Табор, почти не сомневается, то на мою долю выпадет честь доставить известной актрисе случай отличиться в роли, в которой она еще никогда не выступала. Я прочел и, признаюсь, не вполне убедился, но настаивать далее было бы безполезно и неделикатно. Мистер Табор был главным заправилой.

Наконец наступило роковое утро. Долли и я почти ничего не ели за завтраком. Мистер Табор прислал мне билет на ложу, а Долли пригласила свою подругу, мисс Дером. К несчастью Вимбуш уехал из Лондона. Мистер Табор прислал также пачку билетов для раздачи друзьям и знакомым. Он разсуждал об этом очень просто. Надо позаботиться о сочувственной публике. Это всегда делается. Ничто так не поощряет артиста, как сочувственный прием и вызовы.

Но что делать с билетами человеку, у которого почти нет друзей и знакомых? Хотя я прожил в Лондоне около четырех лет, но не завязал и десятка близких знакомств. Кроме того, совет Табора задевал мою amour propre. Что за радость пользоваться покупными апплодисментами. Ну их совсем! Если моя комедия плоха, так и пусть себе провалится. Я отдал билеты Долли, которая и спрятала их до поры до времени. Кажется она и мисс Дером пустили их в дело, но каким образом, - я никогда не спрашивал.

Мы взяли кэб и отправились в театр, все трое. Представление начиналось в два часа; мы явились за четверть часа до начала. В корридоре оказалось столько народу, что мы насилу протискались до нашей ложи. Судя по этому можно было ожидать, что театр будет полон, да так оно и оказалось; но я узнал впоследствии, что в толпе, сквозь которую мы проталкивались, было очень немного лиц, заплативших за вход. Большинство были "собратья по ремеслу" артистов и их друзья, которые, зная, что им стоит только показать карточки чтобы быть пропущенными, явились сюда не столько ради пьесы, сколько для того, чтобы повидаться и поболтать друг с другом. Притом же мисс де-Бовуар выступала в новой для нея роли, и этого одного было достаточно, чтобы привлечь в театр множество её коллег.

понятия о том, что такое галлерея. Оне уселись у самого барьера и с особенным интересом следили за появлением представительниц своего пола. Их эта сцена ванимала главным образом с точки зрения туалетов, хотя Долли, надо ей отдать справедливость, были почти также взволнована как я. Что касается до меня, то я охотно бы спрятался куда нибудь, не потому что боялся встретить знакомого, но потому, что в эту минуту мне вообще не хотелось никого видеть, ни быть видимым.

их.

- Пока я вижу только двоих, - отвечал мистер Табор, - но без сомнений явятся и еще двое-трое. Вот тот седой господин в третьем ряду кресел - главный театральный критик "Ежедневного Вестника", а тот молодой, в пятом ряду, что крутит себе усы с таким фатовским видом, пишет в "Утренней Почте". Впрочем оба, как водится, сотрудничают и в других газетах.

Эти слова произвели на мою жену сильное впечатление.

- Мне нравится лицо этого старого джентльмена, - сказала она, - у него такое кроткое ласковое выражение, но тот, другой, вовсе не нравится. Он кажется ужасно сердитым и я не удивлюсь, если он разбранит пьесу.

Мистер Табор загадочно улыбнулся и исчез.

"Любовных грёз". В первые минуты я ничего не видел, и не слышал; потом начал сознавать, что я сижу точно в гипнозе и слушаю какие-то речи, как будто мои собственные и в тоже время вовсе не мои. Впрочем это странное состояние скоро прошло и я заинтересовался тем, что происходило на сцене.

Здесь не место вдаваться в критику, еслиб даже я желал этого. О мистере Логане скажу только, что игре его не доставало той verve, того одушевления, которое почти всегда завоевывало ему сочувствие публики.

Что касается мисс де-Бовуар, то я не хотел бы сказать о ней ничего дурного, но кажется она напрасно взялась за роль героини в сентиментальной комедии. Должно быть она и сама пришла к такому же заключению, потому что ни разу не выступала в подобной роли со времени этого достопамятного представления. Монологи, от которых должна бы была "размякнуть" публика, вызывали смех, сдержанный, правда, но явственный, тогда как "пикантность", которой славится мисс де-Бовуар, проявлялась самым неожиданным и неуместным образом. Словом, сначала и до конца она была в ложном положении.

Остальные актеры делали, что могли, в этом я уверен, но могли то они немного. По окончании первого и второго акта, мисс де-Бовуар и мистер Логан были вызваны и приветствуемы бешеными апплодисментами, но я чувствовал, что это делается по дружбе и по знакомству, а не потому, чтобы их игра или пьеса произвели благоприятное впечатление. По окончании третьяго акта их вызвали два раза. Затем последовал концерт, которого я в жизнь не забуду. Раздались оглушительные крики: "автора", в которым примешивались свистки, лай, вой, мяуканье, топот ног и стук палок и зонтиков об пол. Долли с ужасом отшатнулась и уцепилась за мою руку. Рев не превращался; внезапно отворилась дверь ложи и появился мистер Табор.

- Вам следует выйти, - сказал он, - очевидно они не разойдутся без этого.

перед собой только бушевавшее море лиц. Я чувствовал себя фокусом тысяч глаз. Гвалт удвоился. Апплодисменты и стук палок почти заглушались шиканьем, свистками и уханьем. Я раскланивался как автомат, так же мало сознавая, где я, и что я, как фигурки китайцев в чайных магазинах. Вдруг кто-то заревел с галлереи: - Уведите его, Табор, да ради Бога не позволяйте этой фигуре еще раз выставлять себя на показ! - взрыв смеха покрыл эти слова и Табор утащил меня со сцены.

Моя любимая газета был "Ежедневный Вестник" и каждое утро в восемь часов разсыльный приносил мне номер. Долли дожидалась его, спозаранку, на другой день после представления и набросилась на него как кошка на мышь. Вслед за тем она углубилась в отдел театральной критики. Я видел как лицо её мало-по-малу омрачалось; наконец она залилась слезами и обвила руками мою шею.

- О, Джимми, как это грубо, жестоко, безжалостно, - восклицала она, - а с виду он казался таким ласковым, добрым старичном. Теперь никогда не поверю ничьей наружности.

"Как низко упала драматическая литература, - так начиналась статья, - видно из того, что такая жадкая стряпня, как "Любовные грёзы", могла быть поставлена вчера на утреннем представлении в театре Мельпомены. Это не комедия, а винигрет, бирюльки, olla pot rida - какая-то смесь избитых, затасканных и заезженных якобы комических положений с сантиментальными эпизодами, слащавыми до тошноты. Самый способный артист ничего не сделает из подобного материала и можно только удивляться, что леди и джентльмены, злоупотреблявшие вчера терпением публики, решились выступить в такой невозможной пьесе. Не стоит передавать содержания пьесы, которую, надо надеяться, немедленно снимут с репертуара. Любовные сцены, которыми автор видимо старается щегольнуть, напыщенная дребедень, и мы нисколько не удивляемся, что м-р Логан, при всей своей опытности, не мог создать из них что нибудь путное, ни тому, что талантливая мисс де-Бовуар повидимому не знала, как ей отнестись к своей роли. Во всяком случае, её манера казалось говорила: - если вы позволите мне осмеять эту сантиментальную чепуху, то я заставлю вас покатываться со смеху".

В таком же духе было написано еще полстолбца, но довольно и этой цитаты. С этого дня я прекратил подписку на "Ежедневный Вестник" и до сих пор отворачиваюсь с омерзением и негодованием, когда вижу эту газету.

- Куда ты? - спросил я.

- Купить "Громовержца", "Утреннюю почту" и другия газеты. Не один же "Вестник" дал отзыв. Посмотрим, что говорят другия.

"Громовержец" не удостоил моей пьесы отэывом. В других газетах оказались более или менее неодобрительные рецензии, хотя ни в одной не продернули меня так жестоко как в "Вестнике". Самый снисходительный отзыв дала "Утренняя Почта".

- Автор "Любовных грёз" не лишен дарования, - писал критик, - но это дарование требуется еще развить и возделать. В настоящее же время он еще не определил ни своих сил, ни своего жанра и без сомнения потерпел фиаско, хотя со временем вероятно создаст что нибудь хорошее. В всяком случае ему не следовало предлагать главную роль в своей пьесе мисс де-Бовуар, стиль которой совершенно не подходит к подобным ролям. Её репутация ничего не выиграеть от этого представления и мы дружески советуем ей оставаться на будущее время при тех партиях, которые завоевали ей справедливую симпатию публики. Что касается м-ра Логана, то мы еще никогда не видели его таким сухим и безжизненным. Об остальных актерах (за исключением пикантной мисс Котсвольд, которая превосходно сыграла свою маленькую роль) чем меньше говорить, тем лучше. Иногда милосердие заставляет набросить покров забвения; так мы и поступим в настоящем случае".

Мистер Сансом, директор нашего банка, пригласил меня к себе в кабинет. Когда я вошел, то увидел перед ним на столе номер газеты с отчетом о "Любовных грёзах". Сердце мое екнуло, предчувствуя, что из этого выйдет. Не стоит передавать последовавшого за тем диалога. М-р Сансом был вежлив, как всегда, но и несокрушим, по обыкновению. Я должен был выбирать между театром или банком. Совместить два эти ремесла невозможно. Он не хотел ничего слышать, он был неумолим. Я должен обязаться честным словом не выступать в качестве автора пьесы, пока остаюсь в банке или оставить службу. Нужно ли прибавлять, что я покорился.

Долли заплакала слезами негодования, когда я рассказал ей об этой сцене, и называла директора самыми нелестными именами, но я часто спрашиваю себя, не оказал ли мне м-р Сансом услугу, за которую я должен быть ему от души благодарен.