Сан-Франческо-а-Рипа

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Сан-Франческо-а-Рипа (старая орфография)

Я перевожу из одной итальянской хроники подробности любовного приключения итальянской княгини с одним французом. Это происходило в 1726 г., в начале прошлого века. Все злоупотребления деспотизма процветали тогда в Риме. Двор его никогда не был более блестящим. В то время царствовал Бенедикт XIII (Орсини) или, лучше сказать, племянник его, князь Кампобассо, управлял его именем всеми делами, большими и малыми. Из всех стран чужеземцы стекались в Рим; итальянские князья, испанские гранды, еще богатые золотом Нового Света, собирались туда толпами. Всякий богатый и могущественный человек там мог не признавать законов. Светская и роскошная жизнь составляли, повидимому, единственное занятие местных жителей и иностранцев.

Две племянницы папы, графиня Орсини и княгиня Кампобассо, разделяли между собой могущество их дяди и почести двора. Красота их сделала бы их заметными даже и в нисших классах общества. Орсини, как по просту выражаются в Риме, была весела и непринужденна (disiavolta), Кампобассо - нежна и благочестива; однако, эта нежная душа была доступна самым бурным порывам. Не будучи открытыми врагами, встречаясь всякий день у папы и часто посещая друг друга, эти дамы соперничала во всем - в красоте, влияния и богатстве.

Графиня Орсини, менее красивая, но блестящая, легкомысленная, деятельная и хитрая, имела любовников, которыми вовсе не интересовалась и успех которых продолжался не более нескольких дней. Единственным счастьем её было собирать в своем салоне человек до двухсот и являться среди них королевой. Она зло подсмеивалась над своей кузиной Кампобассо. Та, с замечательным постоянством, в течение трех лет показывалась всюду с одним испанским герцогом и кончила тем, что велела ему выехать из Рима в двадцать четыре часа, под страхом смерти. "После этого подвига, - говорила Орсини, - моя величественная кузина ни разу не улыбнулась. Вот уже несколько месяцев, как эта несчастная женщина умирает от скуки или от любви, и муж, человек очень ловкий, выдает эту скуку в глазах папы, нашего дяди, за высочайшее благочестие, Очень скоро это благочестие заставит ее отправиться на богомолье в Испанию.

Кампобассо была далека от сожаления о своем испанском герцоге, смертельно ей наскучившем во время своего владычества. Если бы она сожалела о нем, то просто послала бы за ним, так как она была одна из натур искренных и наивных в равнодушии и в страсти, какие нередко можно встретить в Риме. Восторженно-набожная, хотя она была только двадцати-трех лет и во всем цвете красоты, она часто падала на колени перед своим дядей, умоляя его дать ей папское благословение, которое (что не всем известно), за исключением двух или трех ужасных грехов, разрешает от всех остальных, даже без исповеди. Добрый Бенедикт XIII плакал от умиления. "Встань, милая племянница, - говорил он ей: - ты не имеешь нужды в моем благословении; ты достойнее меня перед Господом".

В этом, его святейшество, хотя и непогрешимое, ошибался также, как и весь Рим. Кампобассо была влюблена до безумия, её возлюбленный разделял её страсть, и все-таки она была очень несчастна. Уже несколько месяцев она видалась ежедневно с кавалером де-Сенесе, племянником герцога Сент-Эньяна, бывшого тогда послом Людовика XV в Риме.

Сын одной из фавориток регента Филиппа Орлеанского, молодой Сенесе был осыпан самыми причудливыми милостями. Давно уже полковник, хотя ему едва было двадцать два года, он имел некоторую наклонность к фатовству, но без нахальства. Веселость, стремление забавляться всем и всегда, ветренность, храбрость, доброта составляли выдающияся черты этого оригинального характера; можно было сказать, в похвалу его нации, что он был одним из самых точных её образцов. Этот характер с первых минут пленил Кампобассо. "Я не верю вам, - сказала она ему, - потому что вы француз, но предупреждаю вас об одном: в тот день, когда в Риме узнают, что я видаюсь с вами тайно, я буду знать, что это вы сказали, и больше любить вас не стану".

Сперва играя любовью, Кампобассо увлеклась бешенною страстью. Сенесе также любил ее, но их сближение продолжалось уже восемь месяцев, а время, удвоивая страсть итальянки, убивает чувства француза. Тщеславие несколько развлекало его скуку; он уже послал в Париж два или три портрета Кампобассо. Впрочем, щедро наделенный всеми благами и преимуществами, можно сказать с самого детства, он вносил беззаботность своего характера даже в самое тщеславие, поддерживающее обыкновенно возбужденность в сердцах его соотечественников.

преодолевать в ней порывы и упреки страстной и искренней религиозности. Сенесе не заставил ее забыть религию, как это бывает с простыми женщинами в Италии, он только взял над ней верх силой, и борьба часто возобновлялась.

Это препятствие, первое, какое молодой человек, осыпанный дарами судьбы, встретил в своей жизни, поддерживало в нем привычку быть нежным и внимательным к княгине; от времени до времени он считал долгом любить ее. Доверенным Сенесе был только его посланник, герцог Сент-Эньян, которому он оказывал некоторые услуги через посредство Кампобассо, знавшей обо всем. С другой стороны, значение, которое он приобретал в глазах посланника, льстило ему. Кампобассо, в противуположность Сенесе, нисколько не была затронута общественным положением своего любовника. Быть или не быть любимой - составляло для нея все. "Я жертвую для него моим вечным блаженством, - говорила она себе, - а он, еретик, француз, не может для меня пожертвовать ничем подобным". Но Сенесе появлялся, и его веселость, столь милая и столь свободная, поражала Кампобассо и очаровывала ее. При виде его, все, что она намеревалась ему сказать, все мрачные мысли исчезали. Такое состояние, столь непривычное для этой гордой души, продолжалось еще долго после ухода Сенесе. Наконец, она увидала, что не могла думать, не могла жить вдали от него.

Римская мода, отдававшая втечение двух веков предпочтение испанцам, начинала понемногу опять склоняться к французам. Начинали понимать этот характер, который вносит всюду удовольствие и радость. Этот характер тогда встречался только во Франции, а после революция 1789 г. не встречается уже нигде. И это потому, что столь постоянная веселость нуждается в безпечности, а во Франции нет уже ни для кого верной карьеры, даже для гениального человека, если-бы он явился. Между людьми разряда Сенесе и остальной нацией происходит теперь война. Рим до того времени был также нисколько не похож на нынешний. Тогда, в 1726 г. никому не приходило в голову, что должно было случиться через шестьдесят семь лет, когда народ, подкупленный несколькими аббатами, зарезал якобинца Баквиля, который, как говорили, хотел цивилизовать столицу христианского мира.

В первый раз, ради Сенесе, Кампобассо утратила благоразумие и чувствовала себя то на небе, то жестоко несчастной. Как скоро Сенесе в этом характере, суровом и искреннем, победил религиозность, которая была для нея гораздо важнее благоразумия, любовь должна была быстро подняться в ней до необузданной страсти.

Княгиня всегда отличала монсиньора Ферратерру и устроила его карьеру. Что сталось с ней, когда Ферратерра известил ее, что Сенесе не только чаще обыкновенного ездил к Орсини, но что она, ради его, удалила от себя одного знаменитого кастрата, который считался её оффициальным любовником в течение нескольких недель!

Наш рассказ начинается с вечера того дня, когда Кампобассо получила это роковое письмо.

Она неподвижно сидела в высоком кресле из золоченой кожи. Поставленные около нея на черном мраморном столике две большие серебряные лампы, очень высокия, произведения великого Бенвенуто Челлини, освещали, или, вернее, обнаруживали мрак громадной залы в нижнем этаже дворца, украшенной картинами, почерневшими от времени; уже в эту эпоху царство великих живописцев было далеко.

Против княгини и почти у её ног, на табурете черного дерева с маленькими золотыми украшениями, рисовалась изящная фигура Сенесе, который только-что вошел. Княгиня глядела на него, и с той минуты, как он вступил в эту залу, она не только не поспешила ему на встречу и не бросилась в его объятия, по не сказала ему ни одного слова.

В 1726 году Париж был уже мировым городом моды и изящества. Сенесе выписывал оттуда через курьеров все, что могло возвысить наружность одного из самых красивых мужчин Франции. Не смотря на уверенность к себе, столь естественную в молодом человеке его класса, пожавшем первые лавры светского успеха среди красавиц двора регента и под руководством своего дяди, знаменитого Канильяка, одного из roués этого принца, вскоре легко можно было прочесть некоторое смущение в чертах Сенесе. Прекрасные белокурые волосы княгини были немного в безпорядке; её большие темно голубые глаза были устремлены на него, выражение их было загадочное. Была ли это смертельная ненависть, или только суровая глубина страстной любви?

- Итак, вы меня больше не любите? - сказала она, наконец, подавленным голосом.

Долгое молчание последовало за этим объявлением войны.

Княгине не легко было отказаться от очаровательной прелести Сенесе, который, если она ему не делала сцен, готов был наговорить ей целую кучу вздора; но она была слишком горда для того, чтобы откладывать объяснение. Кокетка ревнует из самолюбия, светская женщина - по привычке, женщина, любящая искренно и страстно, - ради сознания своих прав. Такой взгляд, свойственный римской страсти, очень занимал Сенесе: он находил в нем нечто глубокое и неуловимое: душа как будто обнажалась перед ним. У Орсини не было этой прелести.

Однако, на этот раз молчание продолжалось выше меры, и молодой француз, не слишком опытный в искусстве угадывать чувства, скрытые в сердце итальянки, постарался принять благоразумный и спокойный вид, что даже заставило его почувствовать себя вполне свободно. Впрочем, в эту минуту он испытывал досаду: когда он проходил подземельями, которые из дома, соседняго с дворцом Каимобассо, выводили его в эту залу, - к свежему шитью прелестного платья, только накануне привезенного из Парижа, пристала паутина. От этой паутины ему было не по себе, и, кроме того, он имел отвращение к паукам.

Сенесе, полагая, что взгляд княгини теперь спокоен, думал, как-бы ему избежать сцены, отклонить упрек вместо того, чтобы отвечать на него; однако, неловкость, какую он чувствовал, настраивала его серьезно. "Не лучше-ли воспользоваться этим удобным случаем, - говорил он себе, - чтобы несколько открыть ей истину? Она сама ставит вопрос, следовательно, половина бремени спадает с меня. Вероятно, я не создан для любви. Я никогда не видал ничего прекраснее этой женщины с её странными глазами. У нея дурные привычки, она заставляет меня проходить по отвратительным подземельям, но она племянница государя, к которому я послан моим королем. Кроме того, у нея светлые волосы, и это в стране, где все женщины черноволосые: это большая оригинальность. Я слышу всякий день, как её красоту превозносят до небес люди, мнение которых вполне заслуживает веры и которые менее всего думают, что они говорят с счастливым обладателем стольных прелестей. Что касается власти, какую мужчина должен иметь над своей любовницей, у меня нет безпокойства на этот счет. Если я дам себе труд сказать только одно слово, я могу увезти ее из этого дворца, от её золотой мебели, от её царственного дяди, и заставить ее вести самую скучную жизнь во Франции, в глубине провинции, в каком нибудь из моих поместий... Правду сказать, возможность этой развязки внушает мне только твердую решимость никогда не требовать ее. Орсини далеко не так красива: она любит меня, если еще любит, немного более, чем кастрата Бутафоко, прогнать которого и принудил ее вчера; но она умеет жить, к ней можно приезжать в карете. И я убедился, что она никогда не будет мне делать сцен; для этого она недостаточно меня любит".

Во время этого долгого молчания, пристальный взгляд княгини не покидал красивого лба молодого француза.

"Я уже не увижу его больше", говорила она себе. И вдруг она бросилась в его объятия и покрыла поцелуями этот лоб и глаза, которые теперь не краснели от счастья при виде её. Сенесе перестал бы уважать себя, если бы тотчас же не позабыл всех своих предположений о разрыве; но его возлюбленная была слишком потрясена, чтобы позабыть свою ревность. Через несколько минут, Сенесе смотрел на нее с удивлением: слезы бешенства катились по её щекам. "Как! - говорила она себе вполголоса, - я унижаюсь до того, что говорю ему об его измене, я делаю ему упреки, я, поклявшаяся, что он никогда ничего не заметит? И этой низости еще мало! Нужно, чтобы я поддавалась страсти, какую мне внушает это прелестное лицо! О! скверная, скверная, скверная женщина!... Нет, надо кончить".

Она вытерла слезы, и, повидимому, стала спокойнее. - Шевалье, надо кончить, - сказала она ему довольно кротко.; - Вы часто бываете у графини. Здесь она побледнела чрезвычайно. - Если ты ее любишь, езди к ней всякий день; - пусть так будет, но сюда не возвращайся больше... Она остановилась, как будто что-то недавало ей говорить. Она ждала хоть одного слова от Сенесе; это слово не было произнесено, Она продолжала с чуть заметным судорожным движением и как будто стискивая зубы: - Это будет смертельным приговором для меня и для вас.

Эта угроза оказала действие на нерешительную душу Сенесе, который до того времеаи был только удивлен этим неожиданным порывом после такой нежности. Он засмеялся.

"Она задохнется от гнева, - подумал Сенесе, - с ней может случиться удар". Он приблизился, чтоб распустить ей платье; она оттолкнула его с решимостью и силой, необычными для нея. Сенесе припомнил потом, что в ту минуту, как он хотел охватить ее руками, ему послышалось, что она говорит сама с собою. Он подался назад: безполезная скромность, так как, повидимому, она и не замечала его. Тихим и сосредоточенным голосом она говорила себе, как будто он был за сто миль от нея: "Он меня оскорбляет, он пренебрегает мной; без сомнения, со своей молодостью и нескромностью, свойственной его нации, он разскажет Орсини, как недостойно я унизилась перед ним.... Я не уверена в себе; я не могу поручиться даже за то, что останусь нечувствительной к этому прелестному лицу...." Здесь настало новое молчание, которое показалось очень скучным Сенесе. Княгиня встала, наконец, повторив еще более мрачным тоном: "Это нужно кончить".

Сенесе, у которого примирение вытеснило мысль о серьезном объяснении, обратился к ней с несколькими шутливыми словами, по поводу приключения, заставлявшого много говорить о себе в Риме.

- Оставьте меня, шевалье, - сказала княгиня, перебивая его; - я не хорошо себя чувствую....

"Эта женщина скучает, - сказал себе Сенесе, спеша повиноваться ей, - а ничто так не заразительно как скука". Княгиня следила за ним глазами до конца залы.... "А я хотела вверить свою судьбу этому ветренному, - проговорила она с горькой улыбкой. - К счастью, его неуместные шутки образумили меня. Сколько глупости в этом человеке! Как могла я любить существо, которое так мало меня понимает. Он хочет развлечь меня веселой фразой, когда дело идет о моей и о его жизни! Да! вот оно зловещее и мрачное настроение, составляющее мое несчастие!" Она встала с кресла в величайшем раздражения. "Как его глаза были красивы, когда он сказал мне это слово!... И, надо сказать правду, намерение бедного шевалье было очень мило. Он знал мой несчастный характер и хотел заставить меня забыть горе, которое меня волновало, вместо того, чтобы узнать причину его. О! милый! И разве я знала счастье, пока не полюбила его?

Она стала думать с восхищением о совершенствах своего любовника. Понемногу она перешла к созерцанию прелестей графини Орсини. Душа её все стала видеть в черном свете. Муки самой ужасной ревности овладели её сердцем. Действительно, роковое предчувствие волновало ее уже втечение двух месяцев; она чувствовала себя легче только в те минуты, которые она проводила около шевалье, и все таки почти всегда, когда она не была в его объятиях, она говорила с ним раздраженно.

Она провела ужасный вечер. Изнуренная и как будто немного успокоенная страданием, она вздумала переговорить с Сенесе. "В самом деле, он видел меня раздраженной, но не знает предмета моих жалоб. Быть может, он и не любит графиню. Быть может, он и ездит к ней, потому только что путешественник должен видеть общество страны, где он находится, и в особенности семью государя. Быть может, если Сенесе будет мне представлен, если он будет открыто бывать у меня, он здесь будет проводить целые часы, как у Орсини".

- Нет, - воскликнула она с раздражением; - я только унижусь, если буду объясняться с ним; он станет презирать меня, и это все, что я выиграю. Ветреный характер Орсини, к которому я часто относилась с презрением, по правде сказать, более приятен, нежели мой, особенно, в глазах француза. Я... я создана на то, чтобы скучать с испанцем. Может-ли быть что нибудь глупее, как оставаться всегда серьезной, точно жизнь недостаточно серьезна сама по себе? Что со мной будет, когда я лишусь моего шевалье, который дает мне жизнь, зажигает мое сердце огнем, какого природа мне не дала?"

приключениям княгини; но после вчерашняго вечера он не сомневался, что Сенесе ближе с графиней Орсини, если уже не совсем близок...

"Набожная княгиня, - думал он, - может быть полезнее для меня, чем светская женщина. Та всегда будет предпочитать мне другого - своего любовника, и если этим любовником будет римлянин, у него, пожалуй, окажется дядя, которого следует сделать кардиналом... Если мне удастся обратить княгиню, она станет думать прежде всего о руководителе своей совести, а с её пылким характером... Чего только нельзя ожидать от нея, относительно ходатайства перед дядей!" Честолюбивый прелат рисовал себе самое очаровательное будущее; он видел, как княгиня бросается к ногам дяди, чтобы доставить своему духовнику кардинальскую шляпу. Папа будет весьма признателен ему за его намерение... Как только совершится обращение княгини, он представит Бенедикту XIII неопровержимые доказательства её связи с молодым Сенесе. Благочестивый, искренний и ненавидящий французов, папа будет вечно благодарен агенту, съумевшему прервать интригу, неприятную его святейшеству.

Ферратерра принадлежал к высшему кругу Феррары; он был богат и ему было уже более пятидесяти лет... Одушевленный близкой перспективой кардинальской шляпы, он делал чудеса; он осмелился даже резко изменить свою роль перед княгиней. Втечение двух месяцев, когда Сенесе был невнимателен к ней, ему казалось опасно нападать на него; прелат, в свою очередь, плохо понимая Сенесе, считал его честолюбивым.

Читатель нашел бы очень длинным разговор молодой княгини, безумной от любви и ревности, и честолюбивого прелата. Ферратерра начал с полного раскрытия печальной истины. После такого потрясающого начала, ему не стоило большого труда разбудить чувства религиозности и страстного благочестия, которые лишь дремали в глубине сердца молодой римлянки; вера её была искренняя.

- Всякая нечестивая страсть должна окончиться несчастием и позором, - говорил ей прелат. - Было уже утро, когда он вышел из дворца Кампобассо. Он потребовал от новообращенной обещания не принимать в этот день Сенесе. Это обещание не стоило большого труда княгине: она считала себя благочестивой и, в действительности, боялась показаться, благодаря своей слабости, достойной презрения в глазах Сенесе.

и, вполне довольный, отправился к графине Орсини.

Кампобассо стало более и более казаться, что она сходить с ума. Самые странные мысли и решения следовали у нея друг за другом. Вдруг она спустилась с большой лестницы своего дворца, как бы не помня себя, и, севши в карету, крикнула кучеру: "В палаццо Орсини".

Крайняя степень горя возбуждала в ней, помимо её воли, желание увидеть кузину. Она нашла ее в обществе человек пятидесяти. Все умные люди, все честолюбцы Рима, не имея доступа во дворец Кампобассо, стекались во дворец Орсини. Приезд княгини произвел величайшее волнение, все удалились на почтительное разстояние; она не удостоила обратить внимание на это; она смотрела на свою соперницу и любовалась ею. Каждая из привлекательных сторон её кузины была для нея ударом ножа в сердце. После первых приветствий, Орсини, видя ее молчаливой и озабоченной. продолжала блестящий и непринужденный разговор.

"На сколько её веселость более подходит к шевалье, чем моя сумасшедшая и скучная любовь!" говорила себе Кампобассо.

В необъяснимом порыве восхищения и ненависти, она бросилась на шею к графине. Она замечала только прелести своей кузины; вблизи, также как издали, оне ей казались одинаково очаровательными. Она сравнивала её и свои волосы и кожу. Вследствие этого странного наблюдения она испытывала ужас и отвращение к самой себе. Все ей казалось прелестнее, лучше в её сопернице.

сумрачная Кампобассо походила на гранитную статую среди этой оживленной и шумной толпы. То входили, то выходили; этот шум раздражал, оскорблял Кампобассо. Но что с ней сталось, когда доложили о приезде мосье де Сенесе! С самого начала их сношений, между ними было условлено, что он с ней мало будет говорить в свете, лишь насколько это будет прилично для иностранного дипломата, встречающого два или три раза в месяц племянницу государя, перед которым он акредитован.

Сенесе раскланялся с ней с обычною почтительностью и серьезностью; потом, приблизившись к графине Орсини, он заговорил с нею почти интимным тоном, какой устанавливается с умными женщинами, когда встречаешь у них дружеский прием и часто их видишь. Кампобассо была уничтожена. "Графиня учит меня, какой я должна была быть, - говорила она себе. - Вот чем надо быть, и чем я никогда не буду!" Она уехала в последней степени отчаянья, какая только возможна для человеческого существа, почти решившись принять яд. Все радости, какие доставила ей любовь Сенесе, не могли сравниться с крайним пределом страдания, в какое она была погружена в течение длинной ночи. У римлянок как будто есть для страдания запасы энергии, неизвестные другим женщинам.

На другой день Сепесе опять проехал мимо и увидел отрицательный знак; он уехал веселый, хотя и был несколько уколот. "Значит, она в этот раз дала мне отставку? Я бы хотел видеть ее в слезах", говорило ему его тщеславие. Он испытал легкий проблеск любви, теряя навсегда такую красивую женщину, племянницу папы. Он направился в подземелья, не совсем опрятные, возбуждавшия его неудовольствие, и разом отворил дверь большой залы нижняго этажа, где княгиня принимала его.

- Как! вы осмеливаетесь являться? - произнесла княгиня с удивлением.

Сенесе взял ее за руку; она вздрогнула. Глаза её наполнились слезами. Она показалась Сенесе столь красивой, что на одну минуту он почувствовал к ней любовь. Она, с своей стороны, забыла все религиозные клятвы, какие в течение двух дней давала себе, и бросилась в его объятья: "Вот счастье, которым будет наслаждаться Орсини!" подумала она. - Сенесе, плохо понимая, как и всегда, душу римлянки, подумал, что она хочет разстаться с ним дружески, порвать связь, соблюдая приличия. "Не следует мне; состоящему при королевском посольстве, иметь смертельным врагом (каким она непременно сделается) племянницу государя, перед которым я акредитован". Гордясь удачным результатом, к какому он пришел, Сенесе стал разсуждать благоразумно: Они будут жить в самом дружеском союзе; почему бы им не быть счастливыми? На самом деле, в чем же она может упрекнуть его? Любовь уступает место доброй, нежной дружбе. Он бы стал настоятельно требовать права приходить от времени до времени туда, где они находились; их отношения всегда были бы приятными...

Сперва княгиня не понимала его. Но когда, в ужасе, она все поняла, то осталась, как была, не садясь, неподвижной, с пристальным взором, устремившимся на него. При последнем намеке о приятности отношений, она перебила его голосом, как будто исходившим из глубины её груди, и медленно произнесла:

- Но, милый и добрый друг, разве ваше самолюбие не удовлетворено? - возразил Сенесе, удивляясь в свою очередь. - Может-ли вам прийти в голову какое-нибудь неудовольствие? К счастью, о нашем сближении никто не догадывался. Я честный человек; еще раз даю вам слово, что никогда ни одно живое существо не узнает о счастьи, какое выпало на мою долю.

- Даже Орсини? - прибаврла она холодным тоном, который опять обманул шевалье.

- Разве я называл вам, - наивно сказал он, - женщин, которых я любил прежде, чем сделаться вашим рабом?

- Не смотря на все мое уважение к вашему честному слову, я не желаю подвергать себя случайности, - проговорила княгиня решительным тоном, начинавшим удивлять несколько молодого француза. - Прощайте, шевалье, сказала она. Он в нерешимости хотел удалиться. Поцелуй меня, - прибавила она.

"Прощайте, шевалье".

Княгиня послала за Ферратеррой. "Я хочу отомстить", сказала она ему. Прелат был во восторге: "Она скомпрометирует себя, теперь она навсегда в моих руках".

Через два дня, в которые был томящий зной, Сенесе поехал в полночь подышать чистым воздухом на Корсо. Он нашел там все римское общество. Когда он хотел сесть в карету, его лакей едва был в силах ему отвечать: он был пьян; кучер исчез; лакей объяснил ему, заикаясь, что кучер поссорился с каким-то врагом.

- А! у моего кучера есть враги! - сказал Сенесе, смеясь.

"Я мог бы сделать крюк и вернуться на Корсо. Но эти негодяи не стоят такого труда; я достаточно вооружен". У него в руках был обнаженный кинжал.

Сенесе быстро прошел, разсуждая таким образом, еще две или три отдаленных улицы, которые становились все более и более пустынными. Он слышал, как эти люди учащали шаги. В эту минуту он поднял глаза и увидел прямо перед собой маленькую церковь, в которой служили монахи францисканского ордена; окна её отбрасывали теперь странный блеск. Он бросился в дверь и сильно постучал в нее рукояткой кинжала. Люди, которые его преследовали, были шагах в пятидесяти от него. Они бросились бегом к нему. Монах отворил дверь. Сенесе кинулся в церковь; монах поспешно захлопнул дверь. В ту же минуту убийцы стали стучаться в дверь ногами.

- Нечестивцы! - проговорил монах.

Сенесе дал ему секин.

- Очевидно, они что-то имеют против меня, - сказал он.

- Как! служба в такое время? - сказал он монаху.

- Ваша светлость, мы имеем разрешение от кардинала-викария.

Вся узкая трапеза маленькой церкви Сан-Франческо-а-Рипа

- Кто умер? Какой-нибудь вельможа? - спросил Сенесе.

- Без сомнения, - ответил священник, - потому что на погребение ничего не жалеют; но все это только трата денег и воску; наш настоятель говорил нам, что покойник умер совершенно нераскаянным.

Сенесе подошел ближе; он заметил гербы французской формы; его любопытство усилилось: он подошел к самому гробу и увидел свой собственный герб! Под ним была латинская надпись:

"Высокий и могущественный господин Жан Норбер де-Сенесе, кавалер, умерший в Риме",

- Я первый, - подумал Сенесе, - имеющий честь присутствовать на собственных похоронах... Кажется, кроме Карла V, никто не доставлял себе этого удовольствия... Но мне что-то не по себе в этой церкви.

Он дал второй секин монаху и сказал:

- Отец мой, выведите меня из вашего монастыря какой-нибудь потаенной дорогой.

- Весьма охотно, - ответил монах.

стоящого перед нею.

- Надо напасть на него, - подумал француз; он приготовился убить этого человека выстрелом из пистолета, но узнал в нем своего слугу. - Отвори дверь! - крикнул он ему.

Она была отворена; они быстро вошли и заперли ее.

- Ах, сударь, я вас везде искал; очень грустные новости; бедный Жан, ваш кучер, убит ударами кинжалов. Люди, убившие его, произносили угрозы против вас. Сударь, кто-то ищет вашей смерти...

Пока слуга говорил, восемь мушкетных выстрелов из окна, выходившого в сад, положили Сенесе мертвым около его лакея; их пронизало более двадцати пуль.

Будьте снисходительны к ошибкам автора.