| Автор: | Стивенсон Р. Л., год: 1883 |
| Категории: | Детская литература, Приключения, Роман |
ГЛАВА III
Черная метка
Около полудня я вошел в комнату капитана с прохладительным питьем и лекарствами. Он лежал почти в том же положении, как мы оставили его, только несколько выше, и казался в одно и то же время ослабевшим и возбужденным.
- Джим, - сказал он, - вы один здесь славный малый, другие ничего не стоят. И вы знаете, что я всегда был добр с вами, и каждый месяц давал по четыре пенса серебром. А теперь вы сами видите, дружище, в каком я жалком положении и лишен всего. Так вот, Джим, принесите мне кружечку рому, а?
- Но доктор... - начал я.
Тогда он слабым голосом, но энергично обрушился на доктора.
- Все доктора ничего не понимают. Да и что может знать здешний доктор о моряках, скажите на милость? Я бывал в странах, где было жарко, как в горячей смоле, и кругом меня валились с ног мои товарищи от желтой лихорадки, а земля колыхалась от землетрясения, точно море, - разве доктор знает такие страны? И я жил только ромом, говорю вам. Он был для меня и питьем, и едой, заменял мне семью и все. Если я не выпью теперь рому, я буду все равно как старое негодное судно, выброшенное на берег, и кровь моя падет на вас, Джим, и на этого душегубца доктора!
Он откинулся назад с проклятиями.
- Взгляни-ка, Джим, как у меня шевелятся пальцы, - продолжал он жалобным голосом. - Я не могу удержать их, чтобы они не шевелились. Я ни капли не выпил за сегодняшний день. Этот доктор просто дурак, говорю тебе. Если я не выпью глоточка рома, мне привидятся всякие ужасы, и я уже видел кое-что. Я видел одного человека, старика Флинта, вон там, в углу, позади вас, так же ясно, как если бы это было нарисовано. Сам доктор сказал, что один стаканчик не убьет меня. Я дам вам гинею, Джим, за одну кружечку, только одну!
Возбуждение его все росло, и я встревожился за моего отца, которому было очень плохо в тот день и нужен был покой. Кроме того, меня убеждали слова доктора относительно одного стакана рома, и оскорбило предложение капитана подкупить меня.
- Не надо мне ваших денег, - сказал я, - кроме того, что вы должны моему отцу. Я принесу вам один стакан, но только один!
Когда я принес ему рому, он жадно схватил стакан и выпил его до последней капли.
- О, о! -- сказал он, - Так-то получше, честное слово! А что, дружище, говорил доктор сколько времени лежать мне на этой старой койке?
- По крайней мере, неделю!: - отвечал я.
- Гром и молния! - вскричал он. - Целую неделю! Но я не могу ждать так, долго: "они" пришлют мне "черную метку". Негодяи наверное бродят уже и теперь тут. Не умели держать свое, а теперь зарятся на чужое! Разве такое поведение достойно моряка, хотел бы я знать? Но меня трудно провести. Я никогда не сорил своими деньгами и терять их не желаю. И я прогоню их отсюда. Меня они не запугают, нет! Не на того навали!
С этими словами он с усилием поднялся на постели, опираясь на мое плечо так сильно, что я едва не вскрякнул, от боли, и передвигая ноги с таким трудом, точно это были мертвые колоды. Энергичные слова его не соответствовали слабому голосу, которым они были произнесены. Сев на край постели, он остановился, чтобы передохнуть.
- Этот доктор доконал меня! - пробормотал он. - В ушах у меня стоит зван. Положи меня опять!
Но не успел я помочь ему, как он сам упал в прежнее положение и некоторое время лежал молча.
- Джим, - проговорил он наконец, - видели вы этого моряка сегодня?
- Да, - проговорил он. - Он скверный, человек, но есть и еще хуже, тот, кто прислал его сюда. Так вот, если мне нельзя будет уехать отсюда, и они пришлют мне "черную метку", то помните, что им нужен мой сундук.. Тогда садитесь на лошадь и скачите к доктору, пускай он созовет людей и перехвати их - это все шайка старого Флинта. Я был помощником Флинта и один знаю его тайну, знаю, "где лежит"... Он открыл мне это перед смертью. Но надо подождать, чтобы они прислали мне "черную метку", раньше нельзя никому говорить об этом.
- Что это за "черная метка", капитан? - спросил я.
- Это вызов, дружище! Я расскажу вам об этом, когда пришлют. Будьте настороже, Джим, и глядите в оба. А уж я разделю с вами "это" поровну, клянусь честью!
Голос его сделался слабее, и, наконец, он умолк. Вскоре после этого я дал ему лекарство, и он принял его, точно ребенок, проговорив:
- Если когда-нибудь моряк желал лекарств, так это я!
Наконец он впал в тяжелый сон, похожий на обморок, в котором я и оставил его. Не знаю, что бы я сделал, если бы все обстояло благополучно; вероятно, я рассказал бы всю эту историю доктору, так как страшно боялся, что капитан раскается в своей откровенности и покончит со мной. Но обстоятельства сложились самым неожиданным образом: мой отец внезапно умер в этот вечер, и это заставило меня забыть о всем прочем. Наша печаль, посещения соседей, хлопоты по устройству похорон и не прекращавшаяся суета в гостинице поглощали все мое время, так что я едва находил свободную минутку думать о капитане.
На следующее утро он спустился вниз и ел как и обыкновенно, хотя меньше, но зато пил ром, чего доброго, больше обыкновенного, так как сам наливал себе из бочонка, насвистывая при этом носом, и никто не осмелился помешать ему. В ночь накануне похорон он был так же пьян, как и прежде, и мороз пробегал по коже, когда в нашем печальном доме раздавалась его гнусная морская песня. Но хотя он был и слаб, мы все боялись его как огня, а доктора отозвали за несколько миль к больному, и он не бывал в наших местах после смерти отца. Я сказал, что капитан был слаб. Действительно, он точно становился все слабее вместо того, чтобы крепнуть. Он с трудом карабкался по лестнице и бродил по комнате, подходя к прилавку, иногда даже высовывал нос в дверь, чтобы подышать морским воздухом, но при этом держался за стену, ища опоры, и дышал так тяжело, точно взобрался на гору. Он никогда не обращался ко мне с разговорами, и я думал, что он уже забыл о том, что говорил мне. Характер его теперь изменился и стал более беспокойным, насколько позволяла ему его слабость. У него появилась новая привычка, тревожившая нас, - вынимать кортик и класть его около себя на стол, когда он пил. Но, со всем тем, он оставил людей в покое и, казалось, был всецело погружен в свои мысли. Один раз, к нашему величайшему удивлению, он даже стал насвистывать какую-то любовную деревенскую песенку, которую он распевал, вероятно, еще в своей юности, раньше чем пустился в морское плавание.
В таком положении были дела, когда, день спустя после похорон, около трех часов пополудни я на минуту остановился в дверях, с грустью вспоминая о моем отце. День был морозный и туманный.
Вдруг я увидел человека, который медленно брел по дороге. Очевидно, он был слеп, так как ощупывал перед собой дорогу палкой, глаза и нос его закрывала зеленая ширмочка. Он горбился от преклонного возраста или от слабости, и на нем был надет огромный ветхий морской плащ с капюшоном, совершенно скрывавший его фигуру. Я никогда в жизни не видал такого страшного на вид человека. Остановившись перед гостиницей, он произнес нараспев странным и монотонным голосом, обращаясь в пространство:
- Вы около "Адмирала Бенбоу", добрый человек, у залива Черного холма! - отвечал я.
- Я слышу голос, - сказал он, - молодой голос. Можете дать мне руку, мой добрый молодой друг, и ввести меня в дом?
Я протянул руку, и это ужасное, безглазое существо с таким мягким голосом ухватило ее, точно клещами. Я так испугался, что пробовал вырвать у него руку, но слепой крепко прижал ее к себе.
- А теперь, мальчик, - сказал он, - веди меня к капитану!
- И все-таки сделаешь! - сказал он, насмешливо улыбаясь. - Ты поведешь меня прямо к нему, или я сломаю тебе руку!
С этими словами он так повернул мою руку, что я вскрикнул от боли.
- Сэр, - сказал я. - Ведь я ради вас же не хотел этого делать. Капитан теперь не такой, как был прежде. Он держит всегда около себя кортик наготове. Другой джентльмен...
- Ступай, ступай, - прервал он меня, и я никогда прежде не слыхал такого жесткого, холодного и отвратительного голоса, как у этого слепого. Этот голос сильнее подействовал на меня, чем боль, и я послушно повел его прямо в общую комнату, где наш больной капитан сидел за столом, отуманенный ромом. Слепой сжимал мою руку в своем железном кулаке и опирался на меня всей своей тяжестью, так что я едва мог вести его.
"Я привел вашего друга, Билль". Если не исполнишь этого, то я сделаю с тобой вот что.
И он до судороги сжал мою руку, так что я едва не лишился сознания. Я был так напуган слепым нищим, что забыл свой страх к капитану и, отворив дверь, дрожащим голосом произнес то, что было приказано мне. Бедный капитан вскинул глаза вверх, и в одну секунду хмель выскочил у него из головы и он отрезвился. Лицо его выражало не столько ужас, сколько смертельную боль. Он сделал движение, чтобы подняться, но у него не хватило на это сил, по-видимому.
- Нет, Билль, оставайтесь сидеть на вашем месте! - проговорил нищий. - Если я не могу видеть, то зато могу слышать хруст пальцев! Уж что надо делать, то надо. Вытяните свою правую руку. Мальчик, возьми его руку и поднеси к моей правой руке!
- Теперь дело сделано! - сказал слепой и с этими словами сразу выпустил мою руку и с невероятной быстротой исчез из комнаты. Издалека доносилось постукивание его палки, которой он нащупывал дорогу, а я все еще стоял неподвижно на одном месте.
- В десять часов! - вскричал капитан, заглянув в то, что было зажато в его ладони. - Остается шесть часов. Еще можно успеть!
И он вскочил на ноги, но сейчас же пошатнулся, схватился рукой за горло и, издав странный звук, упал всей тяжестью на пол, лицом вниз. Я бросился к нему, крича на помощь мать. Но торопиться было не к чему, капитан моментально умер от апоплексического удара. Странная вещь: я, хотя никогда не любил этого человека и только жалел его последнее время, залился слезами, когда увидел, что он умер; это была вторая смерть, которую мне пришлось пережить в короткое время, и горе после первой было еще слишком свежо в моей памяти.