В поисках за трупом

В поисках за трупом.

Каждый вечер круглый год мы вчетвером сидели в маленьком зале гостинницы "Джордж" в Дибенгеме - подрядчик, хозяин, Фэттс и я. Иногда к нашей компании присоединялись и другие; но мы четверо всегда сидели каждый в своем кресле, все равно какая бы ни была погода - буря или метель, дождь или снег, или мороз.

Фэттс был старый пьяница-шотландец, человек, повидимому, образованный и с некоторыми средствами, так как он никогда ничего не делал. В Дибенгем он переселился давно, еще молодым человеком, и в силу давности и был всеми признан за гражданина. Его синий камлотовый сюртук был одной из достопримечательностей города, все равно как шпиль нашей церкви. Все жители Дибенгема знали его место в зале гостинницы, знали, что он никогда не бывает в церкви, знали, что пьянство было его застарелым неизлечимым пороком, и ничему этому не удивлялись. В голове у него бродили кое-какие радикальные идеи, и он от времени до времени доказывал свои мысли атеиста, поичем сопровождал свои слова выразительным стуком по столу. Он пил ром - каждый вечер по пяти стаканов; большую часть вечера он просиживал в гостиннице со стаканов в правой руке в состоянии меланхолии и пресыщения алкоголем. Мы звали его "доктор", потому что подозревали, что у него были знания по медицине, и потому что он умел одним нажимом вправлять вывих и сдвигать перелом кости; кроме этих небольших особенностей, мы ничего не знали ни о его характере, ни о его прошлом.

Однажды в темную зимнюю ночь - только-что пробило девять часов - к нам присоединился хозяин, - в гостиннице лежал больной, крупный землевладелец, отправлявшийся в парламент; но тут его хватил удар, и к нему выписали по телеграфу доктора - знаменитость из Лондона. Такого случая еще никогда не бывало в Дибенгеме, железная дорога была проведена недавно, и мы все более или менее были заинтересованы событием.

-- Он приехал, - сказал хозяин, раскуривая свою трубку.

-- Кто, - спросил я, - доктор?.

-- Да, он, - ответил хозяин.

-- Как его зовут?

-- Доктор Макферлан.

Фэттс уже допил свой третий стакан. Он был уже пьян и ничего не соображал; он то кивал головой, то безсмысленно озирался кругом; но при последнем слове он, повидимому, пришел в себя и дважды повторил имя "Макферлан", первый раз спокойно, а второй с неожиданным волнением,

-- Да, - сказал хозяин, - его зовут доктор Вольф Макферлан. Фэттс внезапно протрезвился; его глаза оживились, голос стал твердый и громкий, он заговорил настойчиво и серьезно; мы все испугались внезапного превращения, точно мертвец воскрес.

-- Простите, - сказал он, - боюсь, что я не особенно внимательно слушал ваш разговор. Кто этот Вольф Макферлан? - а затем, когда хозяин объяснил ему в чем дело, он продолжал: - Не может быть, не может быть, а все-таки я хотел бы увидеть его лицом к лицу.

-- Разве вы его знаете, доктор? - спросил подрядчик.

-- Боже упаси, а все-таки имя странное. Скажите, хозяин, он стар?

-- Как вам сказать, он не молодой человек, конечно, и он седой; но с виду он моложе вас.

-- Тем не менее он старше, гораздо старше. Но, - удар по столу, - вы видите ром в моем лице - ром и грех. Может быть, у этого человека легкая совесть и хорошее пищеварение. Совесть! Слушайте_у вы, пожалуй, думаете, что я был когда-нибудь добрым приличным христианином, ведь так? Так вот вы должны знать, что нет. Никогда не занимался этим лицемерием. Пожалуй, Вольтер на моем месте и тот стал бы ханжей; но мои мозги были чисты и действовали хорошо, - он громко постучал рукой по лысине, - я соображал недурно.

-- Если вы знакомы с этим доктором, - заметил я после тягостной паузы, - я, пожалуй, поручусь, что вы о нем не такого высокого мнения, как наш хозяин.

-- Да, - сказал он вдруг, - я должен встретиться с ним лицом к лицу.

Затем снова наступила пауза; вдруг в первом этаже довольно громко стукнула дверь, и послышались шаги на лестнице.

-- Доктор идет, - закричал хозяин, - смотрите скорей!

Наш маленький зал отделялся от входной двери в гостинницу пространствомъв два шага, и широкая дубовая лестница начиналась почти у самых дверей, так что внизу между порогом и последней ступенькой еле-еле помещался небольшой турецкий ковер; но это маленькое пространство каждый вечер бывало блестяще освещено - фонарем над лестницей, большой лампой под вывеской и светом, падавшим из окна зала. Этим способом гостинница "Джордж" заманивала прохожих с холодной улицы. Фэттс твердыми шагами пошел на освещенное место, а мы, одеваясь позади, увидели, как оба они встретились, по выражению Фэтгса, лицом к лицу. Доктор Макферлан был живой, крепкий человек. Его седые волосы оттеняли бледное и спокойное, хотя и энергичное лицо. Он был превосходно одет; на нем был сюртук из лучшого тонкого сукна, белье из тончайшого полотна, массивная золотая цепь, золотые запонки и очки, широкий галстух белого цвета с лиловыми крапинками; на руке он нес удобную меховую накидку. Видно было, что он прожил жизнь в атмосфере богатства и уважения. Какой контраст представлял из себя наш собутыльник - лысый, грязный, прыщавый, в старом камлотовом сюртуке! Они столкнулись внизу у лестницы.

-- Макферлан! - сказал громко Фэттс. Он произнес имя торжественно, как герольд, а не как друг.

Знаменитый доктор остановился на четвертой ступеньке, хотя фамилиарность обращения, повидимому, удивила и даже шокировала его.

-- Тодди Макферлан! - повторил Фэттс.

Доктор содрогнулся, казалось, что он с трудом удерживается на ногах. Он бросил испуганный взгляд наговорившого и тревожно прошептал:

-- Фэттс, это вы?

-- Да, - сказал Фэттс, - это я. Разве вы думали, что я тоже умер? Нет, не так-то легко избавиться от добрых знакомых.

-- Тише, тише, - воскликнул доктор, - тише, наша встреча так неожиданна... Я вижу, вы опустились. Я с трудом вас узнал, сказать по правде; но я очень рад, очень рад, что мы встретились. Правда, что на этот раз нам удастся только поздороваться и попрощаться, так как мой кабриолет ждет меня и я спешу на поезд; но только вы вот что... да... Вы дайте мне ваш адрес, и вы скоро обо мне услышите. Надо что-нибудь для вас сделать, Фэттс. Я боюсь, что вы сильно пообносились, но мы посмотрим, нельзя ли здесь чем-нибудь помочь; помните, как мы, бывало, пили с вами за ужином?

-- Денег от вас? - закричал Фэттс. - Чтобы я взял от вас денег? Те деньги, которые я получил от вас, лежат до сих пор там, куда я их швырнул - в грязи.

Во время разговора доктор Макферлан принял уже несколько покровительственный и снисходительный тон, но необыкновенная энергия, с которой Фэттс отказался от его предложения, снова смутила его.

Его почти благообразное лицо на мгновение приняло отвратительное, ужасное выражение.

-- Друг мой, - сказал он, - пусть будет по вашему; я отнюдь не желал обижать вас. Я никому не стал бы навязываться. Тем не менее я оставлю вам свой адрес.

-- Я не хочу его знать, я не хочу знать, под какой крышей вы живете, - прервал его Фэттс. - Я услышал ваше имя; я испугался, что, пожалуй, это действительно вы; я хотел узнать, существует ли, наконец, Бог или нет; теперь я узнал, что Бога нет. Убирайся!

Он все еще стоял посредине ковра между лестницей и дверью, и лондонский доктор не мог выйти на улицу, не обойдя его с одной стороны. Было ясно, что он колебался, прежде чем решиться на такое унижение. Он был бледен, но глаза его зловеще сверкали через очки; он еще раздумывал, когда вдруг он заметил, что кучер его кабриолета внимательно наблюдал с улицы за необычайной сценой; в то же время он мельком взглянул на нашу небольшую группу, собравшуюся в зале. Увидя, сколько свидетелей за ним наблюдает, он разом решился бежать; он нагнулся, прижался в стене и, извиваясь, как змея, устремился к двери. Но его мучения еще не кончились: как только он поровнялся с Фэттсом, тот ухватил его за руку и шепотом, но отчетливо спросил его:

-- Вы его видели еще раз?

Знаменитый лондонский доктор вскрикнул резким горловым голосом; он оттолкнул Фэттса и, закрывая лицо рукани, выскочил в дверь, как пойманный вор. Никто из нас не успел еще пошевелиться, как раздался стук колес кабриолета по направлению к станции. Вся сцена промелькнула, как сон, но она оставила после себя следы. На другое утро слуга нашел на пороге сломанные золотые очки доктора. Мы все стояли у окна зала, затая дыхание, а Фэттс стоял с нами трезвый, бледный, с решимостью во взгляде.

-- Спаси Бот, Фэттс, - сказал хозяин, очнувшийся первым. - Что все это значит? Вы говорите странные вещи.

-- Держите язык за зубами. Этому человеку, Макферлану, не безопасно становиться поперек дороги; те, которые поступали так, каялись слишком поздно.

Затем, не закончив даже третьяго стакана и не дожидаясь остальных двух, он пожелал нам покойной ночи и₍миновав светлый круг, который отбрасывал фонарь гостинаицы, исчез в ночном мраке.

Мы трое вернулись к своим местам в зале, где ярко горел огонь в камине и четыре свечи; когда стали вспоминать подробности происшествия, первое впечатление - озноб неожиданности - сменилось жгучим любопытством. Мы засиделись поздно; я не помню, чтобы когда-нибудь из нашей гостинницы расходились позднее. У каждого из нас, прежде чем мы разстались, была готова своя теория, и каждый обязался доказать свою; можно сказать, что у нас не было более интересного дела, чем выведать прошлое нашего злополучного товарища и узнать, что связывало его с известным лондонским доктором. Я не хочу хвастаться, но я думаю, что мне удалось больше узнать, чем моим товарищам по "Джорджу"; может быть, теперь в числе живых нет никого, кроме меня, кто мог бы рассказать вам следующия гнусные и противоестественные события.

В дни своей молодости Фэттс изучал медицину в Эдинбурге. У него были некоторые способности, он быстро усвоивал все, что слышал, и умел выдавать чужия мысли за свои. Он мало работал дома, но в присутствии профессоров он был вежлив, внимателен и понятлив. Преподаватели скоро отметили его, так как он внимательно слушал и хорошо запоминал; даже, как ни странно мне было узнать это, он в молодости нравился людям своей внешностью.

В те времена в Эдинбурге славился один частный преподаватель анатомии, которого я назову К. Его имя последствии пользовалось слишком широкой известностью. Человек, носивший это имя, пробирался переодетый по улицам Эдинбурга в то время, когда толпа, приветствовавшая казнь Бёрки, громко требовала крови его начальника К. Но тогда К. был на зените своей славы; он был популярен, частью благодаря своему личному таланту и ловкости, частью благодаря неспособности соперника-профессора университета. Студенты, по крайней мере, клялись его именем, а Фэттс считал, что, приобретя расположение этой знаменитости, он положил основу и своему успеху; также думали и другие. Б. был bonvivant и превосходный преподаватель; в своих слушателях он ценил бойкость не меньше, чем тщательную работу. Фэттс быстро сумел заслужить его внимание и тем, и другим и на второй год слушания лекций он занял уже полуоффициальное положение второго прозектора или помощника ассистента в своем классе.

На его обязанности лежало наблюдение за анатомическим театром и аудиторией. Он отвечал за чистоту помещения, поведение других студентов и ему приходилось принимать и раздавать трупы. Именно в связи с этой обязанностью, в те времена очень щекотливой, ему было отведено помещение у К.; в том же переулке и даже в том же здании помещались и препаровочные комнаты.

Часто после шумного ночного кутежа, перед разсветом грязные бродяги, поставщики трупов, поднимали его с постели; руки у него еще дрожали после ночного кутежа, глаза плохо видели; он открывал дверь этим людям, заклейменным печатью проклятья, помогал им выгружать злосчастную ношу, уплачивал деньги и оставался один в обществе того, что было человеком. Затем он возвращался в постель урвать еще час, другой сна, чтобы отдохнуть от излишеств минувшей ночи и освежиться перед дневной работой.

Пожалуй, нашлось бы немного юношей, столь нечувствительных к вечному обществу трупов. Но его ум был чужд всяких общечеловеческих размышлений. Он не был способен интересоваться судьбой и счастьем другого и был рабом своих желаний и своего самолюбия. Холодный, легкомысленный и эгоистичный до последней степени, он обладал в то же время той небольшой дозой благоразумия, которое неверно называют нравственностью, того благоразумия, которое удерживает человека от непристойного пьянства и кражи. Кроме того, он стремился отличиться в глазах своих начальников и товарищей и старался не делать оплошностей, когда был на виду у других. Ему удавалось таким образом более или менее выделиться своей работой, а на глазах своего начальника К. он всегда был безупречен. За дневные труды он вознаграждал себя, по ночам шумными грязными развлечениями; и когда ему удавалось натешиться всласть, он чувствовал себя хорошо, или, как он говорил, совесть его была спокойна.

Доставка трупов была вечной заботой для Фэтгса и для профессора. Многолюдный и прилежный класс вечно требовал нового материала, а между тем доставать его было не только неприятно, но и опасно для всех, кто имел отношение к этому делу. К. придерживался того правила, что не следует делать никаких разспросов. "Они приносят труп, - говаривал он, - а мы платим сколько следует", и при этом с ударением прибавлял: "quid pro quo", а иногда он цинично говорил: "Не разспрашивайте ничего, чтобы совесть была спокойна". При этом он не подразумевал, что трупы доставлялись убийцами. Если бы кто нибудь открыто высказал ему такую мысль, он бы отскочил от него в ужасе; но уже само легкомыслие в таком серьезном вопросе было безнравственно и могло ввести в искушение собеседника. Фэттс часто замечал, что трупы бывали удивительно свежи. Зверския лица висельников, посещавших его перед разсветом, постоянно производили на него жуткое впечатление; а когда он обдумывал все обстоятельства по этому вопросу, неосторожные советы принципала принимали в его голове, быть может, слишком категорическое и слишком преступное значение. Своей обязанностью он считал: принимать все, что приносили, платить сколько следовало, не обращать внимания ни на какие признаки преступления.

В одно ноябрьское утро его политика молчания подверглась серьезному испытанию. Всю ночь мучительная зубная боль не давала ему заснуть: он то метался по своей комнате, как дикий зверь в клетке, то в бешенстве бросался на постель и под конец заснул тем глубоким, тяжелым сном, который почти всегда следует при зубной боли за безсонной ночью; его разбудил условный стук в дверь - стучали свирепо уже третий или четвертый раз. На дворе ярко светила луна; было страшно холодно - мороз с ветром; город еще не проснулся, но смутный гул уже давал знать, что скоро начнется деловая жизнь. Бродяги пришли на этот раз позже обыкновенного и они, казалось, больше торопились. Фэттс, умирая от желания заснуть, освещал им лестницу. Как сквозь сон он слышал их грубые ирландские голоса; когда они стаскивали мешок с своего товара, он задремал, прислонясь плечом к стене, и ему пришлось встряхнуть себя, чтобы найти деньги. В это время он взглянул на мертвое лицо. Он вздрогнул и подошел ближе, подняв свечу.

-- Боже мой, - воскликнул он, - ведь это Жанна Гальбрейс!

Никто не отозвался, только все попятились к двери.

-- Я знаю ее, - продолжал он. - Еще вчера она была жива и здорова. Не может быть, чтобы она умерла; не может быть, чтобы это тело досталось вам честным путем.

-- Поверьте мне, - возразил один, - вы совершенно ошибаетесь.

Но сосед его мрачно посмотрел Фэттсу в глаза и потребовал немедленной уплаты денег.

Угроза ясно звучала в его голосе, и опасность, очевидно, была велика. Фэттс оробел. Он пробормотал какое-то извинение, отсчитал деньги и увидел, как его посетители удалились. Только когда они исчезли, он поспешил проверить свои подозрения. С ужасом заметил он на мертвом теле знаки, которые легко могли быть насильственного происхождения. Целая дюжина несомненных признаков убедила его, что перед ним действительно лежала та самая девушка, с которой он еще накануне шутил. Страх охватил его, и он спрятался в своей комнате. Здесь он принялся обдумывать свое открытие и, здраво взвесив истинный смысл советов К. и опасность, которой он подвергался, участвуя в таком неприятном деле, и не найдя никакого выхода, он решил обратиться за советом к своему непосредственному начальнику-ассистенту,

дерзкими манерами, был знатоком театра, ловким конькобежцем, одевался с милой небрежностью и, наконец, что довершало его славу, держал кабриолет и сильного рысака. С Фэттсом он был на короткой ноге; самое их занятие требовало некоторой близости, а когда случался недостаток в материале для препаратов, они вдвоем на экипаже Макферлана выезжали куда-нибудь в глушь на одинокое кладбище, выкрадывали труп и перед разсветом возвращались с добычей в препаровочную.

В это утро Макферлан пришел несколько раньше обыкновенного.

Фэттс, услышав его шаги, вышел к нему навстречу, рассказал ему происшествие и причину его тревоги. Макферлан осмотрел знаки на теле.

-- Хорошо, что же мне делать? - спросил Фэттс.

-- Но ведь кто-нибудь другой может ее узнать, - возразил Фэттс. - Ведь ее знают так же хорошо, как Эдинбургский замок.

-- Будем надеяться, что не так же хорошо, - сказал Макферлан - а если кто-нибудь узнает, ну что же, вы её не опознали, вот и все. Дело в тон, что эта история тянется уже давно. Стоит вам расшевелить грязь, и вы впутаете К. в огромные неприятности; да вы и сами попадете в скверную переделку. Я тоже. Я хотел бы посмотреть на нас с вами в качестве добрых христиан-свидетелей и послушать, что бы мы стали при этом говорить. Для меня, знаете, одно несомненно, что все наши трупы - тела убитых.

-- Что вы, Макферлан! - крикнул Фэттс.

-- Подите вы, - насмешливо улыбнулся Макферлан, - точно вы сами этого не подозревали.

-- А доказать - другое. Это верно; и я также огорчен, что это попало к нам, - подхватил ассистент, похлопывая тело своей тросточкой. - По моему лучше всего не узнавать его, и, - прибавил он холодно, - я не узнаю его. Вы можете, если хотите, признать ее, я вам не навязываю своих советов, но я думаю, что каждый человек поступил бы так же, как я; и ногу еще прибавить, я склонен думать, что К. желал бы, чтобы мы поступили именно так. Почему, спрашивается, он выбрал нас с вами? И я отвечаю: именно потому, что он не желал иметь помощниками старых баб.

Такими доводами было легче всего подействовать на человека вроде Фэттся, и он согласился последовать примеру Макферлана. Тело несчастной девушки было вскрыто по всем правилам, и никто ничего не заметил.

Однажды вечером Фэттс зашел в один из самых посещаемых ресторанов и увидел Макферлана в обществе какого-то незнакомого ему человека. Незнакомец был небольшого роста, очень бледный и смуглый, с черными, как уголь, глазами. Лицо его казалось интеллигентным и тонким, но поведение его было, наоборот, грубо, вульгарно и безсмысленно; Тем не менее он имел удивительное влияние на Макферлана: отдавал ему приказы, как великий визирь, раздражался, от малейшого противоречия или проволочки и грубо издевался над услужливостью и послушанием своего собеседника. Этот нахал почему-то почувствовал нежность к Фэттсу, угощал его всякими напитками и посвятил с необыкновенным доверием в свое прошлое. Если одна десятая того, что он рассказал про себя, была правда, он был отчаяннейший негодяй; Фэттс был польщен вниманием такого бывалого человека.

-- Я порядочный мерзавец сам, - заметил незнакомец, - но вот кто настоящий, так это Макферлан, Тодди Макферлан, как я его называю. Тодди, вели-ка подать еще стаканчик для твоего друга. Тодди, сбегай закрой дверь. Тодди меня терпеть не может, да, Тодди, это верно, ты меня ненавидишь.

-- Послушайте-ка его! Вы видали когда-нибудь хорошую поножовщину, вот чего он желал бы мне, - заметил незнакомец.

-- У нас, врачей, есть путь получше, - возразил Фэттс, - если нам не нравится кто-нибудь из наших друзей, мы препарируем его труп.

Макферлан бросил быстрый взгляд на Фэттса, хотя он вряд ли даже и разслышал шутку.

Вечером Грей, так звали незнакомца, пригласил Фэттса пообедать с ними и заказал такое роскошное угощение, что весь ресторан переполошился. После обеда он приказал Макферлану расплатиться по счету. Они разсталис поздно. Грей был мертвецки пьян. Макферлан, трезвый от злости, переживал неприятные минуты, вспоминая истраченные деньги и испытанное унижение. Фэттс вернулся домой нетвердыми шагами, с сильным хмелем в голове и полным отсутствием связных мыслей. На следующий день Макферлан не явился в класс, и Фэттс не мог удержаться от улыбки, думая, что он все еще сопровождает назойливого Грея из кабака в кабак. Как только он освободился, он отправился разыскивать своих приятелей, но нигде не мог их найти; рано вернулся домой, лег спать и заснул, как праведник.

формы.

-- Как, - воскликнул он, - вы выезжали один? Как же вы справились?

Но Макферлан резко остановил его речь и предложил ему приступить к делу. Когда они втащили тело по лестнице и положили его на стол, Макферлан сделал вид, точно он собирался уйти. Затем он остановился и, повидимому, стал раздумывать.

-- Вы бы посмотрели лицо, - сказал он, наконец, несколько смущенно. - Посмотрите лучше, - повторил он, когда Фэттс удивленно вытаращил на него глаза.

Фэттс испугался, странные мысли напали на него. Он посмотрел на молодого доктора и, наконец, с дрожью посмотрел в лицо. Он почти предвидел то, что теперь увидел, и все же удар был жестокий. Перед ним на грубой парусине лежал голый окоченелый труп того человека, которого он так недавно видел полным жизни и греха, хорошо одетого в таверне; как ни был безчувствен Фэттс, совесть в нем заговорила. "Завтра придет твой черед", подсказал ему внутренний голос, ведь уже двое людей, которых он знал, попали на эти холодные столы. Но это, впрочем, были только второстепенные мысли. Первая его мысль была: а что же Макферлан? Фэттс не успел подготовиться, вызов был брошен черезчур неожиданно, и он не решался взглянуть своему товарищу в глаза; голос и язык отказывали ему в повиновении.

Тогда Макферлан сделал первый шаг. Он тихонько подошел сзади к Фэттсу и дружески, но твердо положил ему руку на плечо.

-- Ричардсону можно, пожалуй, дать голову, - сказал он.

Этот Ричардсон был студент, давно уже стремившийся отпрепарировать человеческую голову. Ответа, однако, не последовало, и убийца продолжал, переходя к делу:

Фэттс заговорил, но не своим, как ему показалось, а каким-то замогильным голосом.

-- Заплатить вам? Заплатить вам за это?

-- Как же, конечно, вы должны заплатить. Что бы то ни было и что бы вы ни думали, вы обязаны, - возразил Макферлан. - Я не имею права уступать это даром, а вы не имеете права принимать труп даром; мы оба были бы скомпрометированы, если бы поступили так. Это второй случай, вроде случая с Жанной Гальбрейс. Чем хуже дело, тем более должны мы делать вид, что поступаем правильно. Где наш почтенный К. держит деньги?

-- Там, - ответил Фэттс, указывая на шкап в углу комнаты.

Минутное колебание, и жребий был брошен. Макферлан не мог удержаться от нервной судороги, едва заметного признака бесконечного облегчения, когда он почувствовал ключ в своих руках. Он отпер шкап, достал перо и чернила, счетную книгу и отсчитал обычную сумму.

-- Посмотрите, - сказал он, - деньги уплачены - первое доказательство вашей благонамеренности и первый шаг к вашей безопасности. Вам остается только закрепить свою позицию вторым шагом. Внесите расход в свою книгу, и тогда вы, по крайней мере, можете бросить вызов хоть самому дьяволу.

Еще несколько секунд колебания, и Фэттс решился; все страхи в будущем казались ему пустяками сравнительно с ужасом перед Макферланам. Страх перед ближайшей опасностью пересилил. Он поставил свечу, которую все еще держал в руке, на стол и твердой рукой вписал число, качество покупки и уплаченную сумму.

-- А теперь, - сказал Макферлан, - вам остается только положить в карман барыш; я уже получил свою долю. Между прочим, если человеку повезло, и у него завелось несколко лишних шиллингов в кармане, то - мне стыдно об этом говорить - здесь нужно соблюдать некоторые правила: не следует устраивать угощений, покупать дорогих книг, уплачивать старые долги. Можно брать в долг, но не следует давать в долг.

-- Оказать мне услугу? - воскликнул Вольф. - Подите вы! Вы, насколько я могу судить, сделали то, что вы, очевидно, должны были сделать из чувства самосохранения. Представим себе, что со мной случилась бы какая-нибудь неприятность. Куда бы вы попали? Это второе небольшое дело ясно вытекает из первого. Господин Грей - продолжение госпожи Гальбрейс. Нельзя останавливаться на полдороге; раз вы начали, вы должны продолжать - это истина. Грешникам нет отдыха.

Ужасное сознание безповоротности и предательства судьбы охватило несчастного студента.

-- Боже мой, - воскликнул он, - что же я сделал и когда я начал? Получил место ассистента, ведь в этом нет преступления? Ведь Сервис тоже добивался этого места; и он мог получить его. Неужели он тоже дошел бы до того, до чего я теперь дошел?

-- Милый друг, - заметил Макферлан, - какой вы ребенок! Да что же с вами случилось? Что может с вами, наконец, случиться, если вы будете держать язык за зубами? Да знаете ли вы, что такое жизнь? Есть два сорта людей: львы и овцы. Если вы овца, вы попадете на этот стол, как Грей и Жанна Гальбрейс; если вы лев, вы будете жить и ездить на собственной лошади, как я или как К., как великий человек, у которого есть мужество. Вы испугались сначала, но посмотрите на К. Милый мой, ведь вы умны, вы храбры. Вы нравитесь и мне, и К., вы рождены руководителем; и я скажу вам, клянусь честью и житейским своим опытом, через три дня вы будете смеяться над всеми вашими страхами, как гимназист в оперетке.

он запутался. Невыразимый ужас охватил его, когда он убедился, что нет пределов его слабости, и что, уступая Макферлану одну партию за другой, он превратился из судьи в подкупленного и безсильного соучастника. Он бы, казалось, отдал весь мир, чтобы проявить больше мужества во время переговоров с Макферланом, но ему и в голову не приходило, что он и теперь мог бы еще проявить мужество. Тайна дела Жанны Гальбрейс и запись в книгу зажали ему рот.

Прошло несколько часов; студенты собрались; части тела злосчастного Грея были розданы, и никто при этом не сделал никаких замечаний. Ричардсон был счастлив, получив голову, и еще до окончания занятий Фэттс, дрожа от волнения, увидел, как далеко уже они с Макферланом продвинулись по пути безопасности.

Два дня с возрастающей радостью он следил за ужасных процессом, сделавшим тело неузнаваемым.

На третий день появился Макферлан. Он сказал, что он был болен: но он наверстал потерянное время, руководя студентами с необыкновенной энергией. Особенно ценную помощь он оказывал Ричардсону, и этот студент, подбодряемый похвалой своего руководителя, пылал от честолюбивых надежд и мысленно держал уже в руке медаль.

Не прошло и недели, как пророчество Макферлана исполнилось. Фэттс пережил свои страхи и забыл свою гнусность. Он начал даже гордиться своей храбростью и мысленно так повернул дело, что вспоминал пережитое с чувством нездоровой гордости. Своего сообщника он видел теперь редко, они встречались, разумеется, за дедом в классе и вместе получали поручения от К. Когда им случалось обменяться двумя-тремя словами, Макферлан бывал необыкновенно любезен и весел, но было ясно, что он избегал упоминания об общей тайне; и даже, когда Фэттс однажды сказал ему шепотом, что он связал свою судьбу со львами к отстал от овец, он улыбаясь показал ему знаком: молчите.

было известие о похоронах на сельском кладбище в Гленкорсе. Время мало отразилось на этом кладбище: тогда оно, также как и теперь, было расположено у перекрестка двух дорог, человеческий голос не долетал туда от ближайших жилищ. Тишина нарушалась только блеянием овец на соседних холмах, журчанием двух ручейков, протекавших по обеим сторонам кладбища, ту нем ветра в листве старых каштанов и раз в неделю колоколом и старым церковным напевом пономаря. Похитители трупов, или "воскресители", как их тогда называли, не смущались святостью преданий. Им уже в силу самого ремесла приходилось презирать и осквернять памятники и украшения на могилах, перерывать тропинки, протоптанные молящимися и горюющими близкими, пренебрегать их подарками и надписями со словами скорби по прошлой привязанности.

Похитители трупов предпочитали работать на сельских кладбищах; хотя в деревне узы родства и дружбы теснее связывают членов прихода, зато добыча достается здесь гораздо легче. И вот тут-то случалось, что тело, покоящееся мирно в земле в ожидании совсем другого пробуждения, внезапно при свете фонаря, поспешных ударах лопаты и кирки возставало из мертвых. Грубые руки взламывали гроб, разрывали саван, и печальные останки, засунутые в мешок, после тряской езды по темным проселкам выставлялись на позор перед классом зевак-мальчишек.

Как два ястреба на мертвую овцу, напустились Фэттс и Макферлан на свежую могилу тихого зеленого кладбища. Жена фермера, прожившая на свете 60 лет и известная только тем, что она делала хорошее масло и любила по хорошему поговорить, должна была быть вырыта - таков был план - из могилы в полночь и, обнаженная, мертвая отвезена в отдаленный город, куда она являлась только по воскресеньям в своем лучшем платье; её место среди близких должно было опустеть до второго пришествия; её почтенные останки подвергнуться тщательнейшему исследованию анатома.

Поздно вечером приятели, закутанные в плащи и забрав с собой основательных размеров бутылку, отправились в путь. Дождь лиц не переставая - холодный, частый и хлесткий дождь. Изредка налетал шквал, но дождевые потоки задерживали его. Несмотря на бутыль и все прочее, путешествие было не из веселых, пока они доехали до Пеникуйка, где они намеревались подождать ночи. Они один раз остановились по пути, чтобы запрятать неподалеку от кладбища свои инструменты в густых кустах, а другой раз у Фишер-Трайста, чтобы закусить, погреться у печки и поразнообразит виски, которое они пили прямо из горлышка, стаканом пива. Когда они, наконец, доехали до конечного пункта - Пеникуйка, они поставили кабриолет в сарай, задали лошади корма, а сами, расположившись в отдельной комнате, заказали себе лучший обед и лучшого вина. Яркий свет, огонь в камине, стук дождя в стекла, холодное отвратительное предприятие, предстоявшее им, придавали особый привкус их пирушке. С каждым стаканом беседа становилась сердечнее. Скоро Макферлан вручил своему товарищу небольшую кучку золотых монет.

-- Пожалуйста, - проговорил он, - оказать такое небольшое одолжение другу так же легко, как дать закурить.

-- Вы ведь философ, - воскликнул он, - а я был осел, пока не был с вами знакомъи В обществе вас и К., клянусь честью, я сделаюсь человеком.

-- Конечно, сделаетесь, - подтвердил Макферлан. - Человеком? Вот что я вам скажу: мне нужен был человек в помощники тогда утром. Иной здоровенный сорокалетний детина-хвастун заболел бы на вашем месте при виде той штуки, будь она проклята, а вы нет, вы сохранили присутствие духа. Я наблюдал за вами.

-- Ну так что жь такого? - заговорил хвастливо Фэттс. - Ведь меня это дело не касалось: с одной стороны я мог ожидать только неприятностей, а с другой мог разсчитывать на вашу благодарность, разве не так? - и он похлопал себя по карману, так что золото зазвенело.

Макферлан почувствовал некоторое безпокойство при этих откровенных словах. Может быть, он даже пожалел, что молодой ученик его оказался таким успешным, но ему не удалось остановить его, так как Фэттс снова громко заговорил в том же хвастливом тоне:

могут нагнать страху на мальчишек, но настоящие люди, вроде нас с вами, плюют на них. Выпьем за упокой души Грея.

Было уже довольно поздно. Они велели подать кабриолет с ярко зажженными фонарями к крыльцу, расплатились по счету и отправились в путь. Они сказали, что они отправляются в Пибльс, и действительно поехали в этом направлении, пока не оставили за собой последняго дома города; затем они погасили фонари, вернулись назад и проселком отправились к Гленкорсу. Среди черного мрака раздавался только стук кабриолета и непрерывный резкий шорох дождя. Они узнавали направление по белым воротам, просвечивавшим кое-где через тьму, по белым камням в стене; но большею частью они могли ехать только шагом, почти ощупью продвигаясь по гулкому мраку к благочестивому уединенному кладбищу. В роще перед кладбищем они очутились в полной тьме, и им пришлось снова зажечь один из фонарей кабриолета. Между мокрыми деревьями, среди огромных движущихся теней они добрались до места своей проклятой работы. Оба они имели уже достаточно опыта в этих делах и ловко работали лопатой; не прошло и двадцати минут, как глухой стук о крышку гроба показал им, что труды их не пропали даром. Как раз в эту минуту Макферлан ушиб себе руку о камень; он схватил камень и бросил его небрежно через голову. Могила, скрывавшая их почти до плеч, находилась почти на краю косогора; фонарь оны прислонили, чтобы лучше видеть свою работу, к дереву у самого обрыва, спускавшагося в речке. Случайно камень, брошенный Макферланом, попал в фонарь. Раздался звон стекла; ночь внезапно окутала их; то глухой, то звонкий стук, по мере того, как фонарь, скатываясь вниз, налетал на деревья. Шорох камня, увлеченного им вниз, а затем тишина и ночь; сколько бы они ни напрягали свой слух, они не услышали бы ничего, кроне шума от дождя, то увлекаемого ветром, то отвесно падавшого на пространстве многих миль кругом. Они почти уже закончили свое отвратительное дело, поэтому они решили не зажигать другого фонаря и продолжали работу в темноте. Они вырыли и взломали гроб, завернули тело в мокрый мешок и стащили его в кабриолет. Один из них влез в экипаж поддерживать тело, а другой, взяв лошадь под уздцы, ощупью пробирался вдоль стены и деревьев, пока они не попали на более широкую дорогу у Фишер-Трайста. Здесь уже появился слабый, разсеянный отблеск, которому они обрадовались, как дневному свету; они пустили лошадь рысью и весело двинулись вперед по направлению к городу.

Оба они промокли до костей во время работы; теперь каждый раз, когда экипаж подбрасывало на глубокой колее, предмет, находившийся между ними, прислонялся то к одному, то к другому. Отвратительное прикосновение заставляло их инстинктивно отталкивать тело; и этот процесс, хотя в нем не было ничего противоестественного, начал действовать на их нервы. Макферлан отпустил несколько скверных шуток по адресу жены фермера, но язык плохо ему повиновался, и ответа не последовало. Между тем их странный груз качался из стороны в сторону; то голова доверчиво склонялась им на плечи, то мокрый мешок хлестал их по лицу ледяным ударом. Незаметно подкравшийся страх охватил душу Фэттса. Он стал внимательно всматриваться в груз, и ему показалось, что он стал больше. Со всех сторон на большом разстоянии раздавался печальный вой собак; и все сильнее и сильнее овладевала им мысль, что случилось что-то сверхъестественное, что какая-то непонятная перемена совершилась в мертвом теле, и что собаки выли от ужаса перед трупом.

-- Ради Бога, - проговорил он с трудом, - ради Бога, зажгите огонь!

у Оученклинни. Дождь продолжал лить, точно готовился потоп. Зажечь огонь в такой бездне воды и мрака было нелегко. Когда, наконец, удалось маленькое синеватое пламя перенести на фитиль, и оно начало отбрасывать широкий туманный круг вокруг экипажа, молодые люди получили возможность видеть друг друга и предмет, ехавший с ними. Дождь промочил суровую парусину, так что формы тела явственно вырисовывались; можно было различить голову, туловище и плечи; что-то призрачное и в то же время человеческое заставило их впиться глазами в отвратительного спутника. Несколько минут Макферлан стоял неподвижно, подняв фонарь. Несказанный ужас, как белое покрывало, окутывал тело и судорогой сжимал бледное лицо Фэттса; безпричинный страх, страх того, что не могло быть, овладел его сознанием. Еще секунда, и он бы заговорил. Но товарищ предупредил его.

-- Но ведь, когда мы клали ее в мешок, она была женщина, - прошептал Фэттс.

-- Подержите фонарь, - сказал Макферлан. - Я посмотрю лицо.

Фэттс взял фонарь, а Макферлан развязал веревку и снял мешок с головы. Яркий свет упал на тонкия черты лица и гладко выбритые щеки смуглого, слишком хорошо знакомого лица. Этот миг часто потом повторялся в сонных видениях обоих молодых людей. Дикий вопль прозвенел среди ночи; оба в ужасе бросились с экипажа на дорогу; фонарь упал, разбился и погас; а лошадь, напуганная страшным шумом, шарахнулась и понеслась вскачь в Эдинбургу, унося с собой кабриолет с одним только седоком - телом мертвого, давно уже изрезанного Грея.