Борисов Л. И.: Под флагом "Катрионы".
Часть первая. Лу. Глава вторая. Лу на маяке «Скерри-Вор»

Часть первая. Лу

Глава вторая. Лу на маяке «Скерри-Вор»

Скала была похожа на гигантского кита, чуть скрытого водой, и в том месте, где воображение рисовало его голову, стояла башня маяка высотою в сорок два метра. Шлюпка, в которой сидели сэр Томас, Лу и матрос, работавший веслами, царапая килем скалу, пристала к основанию башни. Входная дверь находилась на высоте не менее пяти метров; для того чтобы попасть внутрь маяка, нужно было подняться по трапу - своеобразной металлической стремянке, состоявшей из бронзовых скоб, вделанных в кладку.

- Первым полезу я! - сказал Лу, когда металлическая дверь наверху приоткрылась и на пороге показалась высокая, тощая фигура смотрителя маяка.

Он кивком головы поздоровался с гостями, затем присел на корточки и, обращаясь к Лу, произнес:

- Ну-с, мистер Стивенсон-младший, милости прошу!

- Я сейчас! - крикнул Лу и весело заработал руками и ногами. «Начинается настоящая тайна», - подумал он, попадая в объятия смотрителя маяка. - Здравствуйте! Пустите меня, я хочу посмотреть, как будет подниматься папа!

Сэр Томас поднимался на маяк не одну сотню раз, он с ловкостью и быстротой обезьяны буквально взбежал по скобам и задержался у самого входа, протягивая руку смотрителю:

- Добрый вечер, мистер Диксон!

- Папа, поднимайся скорей! - крикнул Лу.

- Отойди в сторону, сынок, - сказал сэр Томас. - Раз, два. Гоп-ля! - И он легко коснулся ногами гранитного пола возле поручней металлической винтовой лестницы.

Лу всегда и всюду ожидал тайн, острых и эффектных неожиданностей, событий наперекор логике. На языке взрослых всё это можно было бы назвать одним словом: сюрприз. Этих сюрпризов, неожиданных подарков, раздаваемых судьбой всем и каждому, очень много было на маяке. Смотритель его, мистер Диксон, осведомленный о любознательности единственного сына инженера Томаса Стивенсона, заготовил маленькую лекцию и немедленно приступил к ней, как только Лу положил правую руку свою на поручни лестницы. Дверь закрыли, и в полумраке необычного помещения так странно и таинственно прозвучали слова мистера Диксона:

- Мой дорогой гость, - на плечо Лу легла тяжелая, с широкой ладонью рука, - ты, наверное, не догадываешься о том, что под нашими ногами, в сплошном каменном фундаменте, находится цистерна с пресной водой и кладовая, где хранится сурепное масло.

Лу вздохнул. «Начинается», - подумал он.

- В нашей цистерне сейчас не меньше тысячи ведер воды, а в кладовой девятьсот ведер масла. Этого запаса хватает на девять месяцев работы маяка.

- А воды? - спросил Лу, чувствуя себя, как в склепе.

- Тысячи ведер воды достаточно на один месяц. Слышишь, как шумит океан?

Странно, шум океана проникал сквозь стены толщиной в три метра и, концентрируясь внутри башни, создавал впечатление ровного, слитного стона на самом нижнем «до»; этот стон порою смолкал, и тогда одну-две секунды длилась такая давящая, страшная в своем предельном безмолвии тишина, что Лу инстинктивно шагнул к отцу, прижался к его боку и столь же инстинктивно произнес то, о чем думал:

- Здесь хорошо, есть тайны…

За отцом, каждый шаг которого будил короткое, острое эхо, поднимался Лу, и на расстоянии пяти-шести ступенек от него тяжело ступал мистер Диксон.

- Жилые помещения для прислуги, - сказал он, когда слева и справа от Лу показались площадки и в глубине их металлические двери. - Кухню мы уже прошли.

- Становится светлее, - заметил Лу, задерживаясь на ступеньке. - Еще долго подниматься, сэр?

- Всего без малого сорок два метра. Мы прошли одну треть. Слышишь, как шумит океан? Фонарь уже зажжен.

- А вокруг маяка, сэр, есть тайны?

- Очень много, дружок, и одну я намерен подарить тебе.

- Спасибо, сэр! А какая тайна?

- А вот я намекну, а ты постарайся догадаться!

- Шахматное платье, сэр?

Над головой Лу громко рассмеялся сэр Томас. Шестью ступеньками ниже фыркнул смотритель.

- Ты что-нибудь слыхал о перелете птиц? - спросил он.

- Знаю, сэр!

- Хорошо. Сейчас налево от нас мастерская для мелкого ремонта. Еще двадцать ступенек - и мы достигнем склада маячных принадлежностей. Сразу же под фонарем находится дежурная комната вахтенного.

- Спасибо, сэр, всё это очень интересно, - сказал Лу, раздумывая над тем, какое отношение к тайнам может иметь осенний перелет птиц. - Позвольте спросить, сэр, а где же вы тут гуляете? Папа говорил, что вас сменяют раз в месяц. Надо же где-нибудь гулять, пройтись, размять ноги! Вы ходите по лестнице - вниз и вверх?

- Прогулка на маяке - наружная галерея фонаря, - ответил смотритель. - Уф!.. Еще тридцать ступенек - и мы пришли. Сэр Томас! - крикнул он, поднимая голову. - Вы уже достигли?

- Я уже достиг! - донесся сверху рокочущий, веселый голос. - Мне не терпится заняться моим фонарем.

- Присядем здесь, Лу, - устало произнес смотритель, опускаясь на каменную скамью в нише подле площадки, на которую вступил и Лу. Однако он не захотел садиться, его неудержимо тянуло наверх, к фонарю, к наружной галерее, по которой можно пройтись, если правда, что сам смотритель гуляет по ней…

- Устал, - тяжело вздохнул мистер Диксон. - Еще год - и я кандидат на пенсию. Тридцать лет служу я на маяках. Возле самого моего носа корабли превращались в щепки, я и мои подчиненные спасли за эти годы семь тысяч человек. На наших глазах утонуло столько же. Тяжелая работа, препротивная служба, мальчик!..

- Вы говорили о перелетных птицах, сэр, - напомнил Лу, облокачиваясь о поручни и чувствуя себя пленником некоей башни в тюрьме, о котором он читал в романе Дюма. - У вас больное сердце, сэр? Печально, - протянул он, подражая интонации Камми. - А у меня что-то с легкими, сэр. Вот и сейчас, - они хрипят, как кузнечные мехи.

- Я написал пятнадцать стихотворений, сзр, - кстати заметил Лу, вовсе не желая хвастать. - Сравнения трудная вещь, сэр. Однажды я сказал, что ночь - это когда день загораживают непроницаемыми ширмами.

- Та-ак, - протянул смотритель. - Кто же их убирает?

Лу пожал плечами. Он не сказал бы, что вопрос нелеп или глуп. Но подобные вопросы приходят в голову людям непоэтичным, лишенным выдумки, воображения, - тем людям, о которых Камми говорит: «Бог с ними!» Лу решил не распространяться о своих занятиях поэзией. Его томила тайна, связанная с перелетными птицами. Старый смотритель загородил их непроницаемыми ширмами.

- Что за шум там, наверху, сэр? - Лу поднял голову и прислушался, закрыв глаза. Фонарь как будто не шумит, свет его безмолвен. Шум этот не был слитным и ритмичным, он то нарастал, то вдруг на мгновение прекращался, а затем становился похожим на ливень, бьющий в стекла в ботаническом саду.

- Сэр, что это там? - чего-то пугаясь, спросил Лу.

- Птицы, - ответил смотритель и, обеими руками держась за поясницу, медленно поднялся со скамьи. - Пойдем, мальчик, посмотрим на бедных перелетных птиц.

То, что запросто называлось фонарем, представляло собою внушительную, сложную и любопытную конструкцию. Самый фонарь помещался наверху этой изумившей и восхитившей Лу машины - иначе ее и не назовешь. Внизу, подле каменного пьедестала, на котором покоились металлические круги, в свою очередь державшие на себе стальные высокие листы с окошечками, забранными сеткой, сидел на высоком табурете усатый человек в очках и синей шапочке с козырьком. Он крутил какое-то колесо и что-то говорил стоявшему рядом с ним сэру Томасу; он вежливо поклонился смотрителю и Лу, жестом указывая на массивную, переплетенную медными листами дверь. «Куда может эта дверь вести?» - подумал Лу. Ведь восхождение на вершину закончилось, - вот он, фонарь, дающий проблесковый свет каждые две секунды после одной секунды мрака. Не наружная ли галерея за этой дверью? Если это так (а так оно и должно быть, Лу давно знал об этом от отца и дяди Аллана), можно, следовательно, выяснить причину шума, который здесь уже не просто шум, а крик, стон и рыдания, словно души всех погибших в океане поднялись из своих подводных могил и вот сейчас требуют справедливого суда над виновниками их смерти.

К Лу подошел отец, надел на него прорезиненный плащ с капюшоном, который накинул на голову подобием башлыка, застегнул плащ на все пуговицы. Такой же смешной, неудобный костюм надел на себя и смотритель.

- Ну, мальчик, идем на улицу, - сказал он, повышая свой старческий голос. - Взглянем на окрестности, мальчик!

Он взял Лу за руку, отодвинул засов на двери и с силой потянул ее на себя. Дверь открылась. Шум и ветер ворвались в круглую башенку; Лу боком вышел на наружную галерею. Дверь за ним и смотрителем захлопнулась.

Лу коротко вскрикнул, - не от страха, а от неожиданности; ему показалось, что он выброшен на воздух, на великий простор, подброшен на огромную высоту и теперь висит между небом и землей. Он схватил руками поручни галереи, заглянул вниз и резко попятился, прижавшись к стенке. Лу поднял голову, и сердце его заколотилось в груди с той же силой, с какой темная туча птиц билась о толстые, забранные бронзовой решеткой стекла фонаря. Лу обеими руками схватился за поручни и с чувством восхищения, страха и еще с каким-то новым, ранее не испытанным чувством смотрел на плотную, плещущую крыльями массу птиц. Они на лету ударялись о решетку, жалобно вскрикивали, а на них налетали их спутники по далекому, тяжелому пути на юг, в теплые страны. Птиц было так много, что они порою совершенно закрывали своими телами свет фонаря. Маяк казался потухшим.

- Хороша тайна? - спросил смотритель. - Видишь, птицы падают вниз, на скалу? А скала вся в воде, птицы тонут.

Шум, производимый птицами, смешивался с гулом океана; волны, рыча и шипя, ползком подбирались к башне маяка и, налетая на нее, с грохотом разбивались. Лу попеременно поднимал и опускал голову, глядя то на птиц, то на толчею волн у основания башни. И оттого, что он ежесекундно менял направление взгляда и находился очень высоко над водой, у него закружилась голова, он прижался к стенке башни, закрыл глаза.

- Они летят на свет фонаря, бедняжки, - сказал смотритель, прохаживаясь по галерее. - Странно, мальчик, - у них богатейший опыт, и собственный и переданный по наследству, они должны бы, кажется, знать, что ничего хорошего маяк им не даст… Однако опыт ничему не учит.

- У вас бывают кораблекрушения? - спросил Лу, на несколько секунд открывая глаза и чувствуя озноб и страх высоты.

Должно быть, он произнес эти слова очень тихо, и смотритель не слыхал вопроса, по-прежнему прохаживаясь по галерее. Лу стоял прижавшись к стенке и думал о том, что никаких тайн пока что нет, если не считать шахматного платья, птицы - это не тайна, это всего лишь редкое зрелище, не больше. Тайна… А что такое тайна? Выдумка, оказавшаяся потом реальностью? Совпадение фантазии с действительностью? Камми говорит, что тайна - это то, чего человек не знает. Например: что происходит с нами после смерти? Где именно находится бог? Где ты был, когда тебя еще не было? Вот это - самые главные тайны.

Всё остальное не тайны: сегодня нечто тебе неизвестно, а завтра становится известным.

- Зачем птицы летят на свет маяка? - громко спросил Лу.

- Это тайна, - ответил смотритель. - Эге, да тебя трясет, мальчик! А ты ко мне с вопросами! Что скажет сэр Томас!.. Идем скорее!

… - пробормотал Лу. - Только, пожалуйста, не говорите папе. Уведите меня к себе, дайте мне кофе, я хочу в постель, побудьте около меня, чтобы я не уснул.

Смотритель склонился над своим гостем, испуганно слушая его и кивая головой.

- Если папа узнает, что мне нехорошо, он увезет меня домой, - продолжал Лу. - А так хочется на «Бель-Рок»! Дайте руку, сэр! - едва слышно произнес Лу. - Я отлежусь, я к этому привык, сэр. Вы не пугайтесь. У меня неладно с легкими…

Спустя минуту Лу лежит в постели под каменными сводами вахтенной и, превозмогая сонливость, думает. Смешное слово «легкие». Есть слова колючие, например «сэр». Имя отца - Томас - круглое, оно скачет, как мяч. Неподалеку от кровати громко тикают часы; звук у них такой, словно солдат по каменной мостовой шагает. В этом помещении для вахтенного темно, пахнет пылью, камнем, морем, звездами, проклятьем благородного отца, дочь которого покинула родной замок… Для всезнаек взрослых проклятье - это только грозное, страшное слово, но тысячи тысяч детей не старше тринадцати лет от роду, а с ними и Лу, знают, что каждое слово имеет свой запах. Проклятье… Оно пахнет тушью, что стоит на рабочем столе отца: запах горький, печальный… Запахи разговаривают, перешептываются, свистят, пищат, поют. Поет запах вереска, дикой груши, книги. Чудесно пахнут нюрнбергские оловянные солдатики, и этот кисловатый, веселый запах не только поет, но и играет марши. Ой как тяжело и больно дышать! Кажется, путешествие кончилось. Папа немедленно соберется домой.

- Почему я такой несчастный? - вслух произносит Лу и поворачивается на другой бок. Это резкое, угловатое движение вызывает острую боль в груди. - Попался, заболел, - сказал Лу и помянул черта.

- Очень хорошо! - громко расхохотался смотритель. Он только что закрыл бронзовые ставни и зажег две свечи на столе. - Ты здоров, мальчик! Больные не ругаются, если только они не умирают.

- А я умираю, сэр?

- Тьфу! - сплюнул смотритель. - Вытри губы и прикуси язык! Ты будешь жить долго.

- Что делает папа?

- Папа занят оптикой, мальчик.

- Оптикой?

Какое смешное слово… Пахнет от него лекарством. Птица - вот хорошее слово… Мальчик - похоже на вытянутый указательный палец. Мальчик - слово бледное, без единой кровинки. Как хочется спать!..

- Сэр!

- Что, мальчик?

Лу уже спит. Смотритель потушил свечи. Он должен идти наверх, исполнять свои обязанности, быть ежеминутно начеку: ночь - это рабочий день смотрителя маяка. Необходимо доложить сэру Томасу о состоянии его сына: мальчик болен, надо что-то делать, дать ему какое-нибудь лекарство - порошки, микстуру, питье. Кроме того, нельзя превращать маяк в больницу, - на этот счет имеются определенные инструкции, указания, хотя… Кроме того, завтра смотрителя сменяют - его месячная вахта кончается; а что будет с больным мальчиком? Отец, конечно, увезет его домой, иначе никак нельзя, но это очень опасно: несколько часов на шлюпке, потом на пароходе, снова на шлюпке или баркасе, от Глазго до Эдинбурга в поезде… Сколько беспокойства, тревог, суматохи! Черт!

- Черт! - крикнул во сне Лу. - Птицы! Фонарь!

Мальчик возбужден, и в этом повинен отец и он, смотритель маяка, - отец легкомысленно поступил, взяв с собою на «Скерри-Вор» малолетнего больного сына, смотритель добавил к этому преступному легкомыслию нечто от праздной, вздорной романтики. Наружная галерея, перелетные птицы, разговор всерьез, когда нужно было немедленно уложить мальчика в постель и посоветовать почтенному сэру Томасу прервать свою командировку или же поручить сына заботам смотрителя, а самому отправляться хоть на Огненную Землю.

- Пробковый шлем! - внятно произнес во сне Лу. - Сэр!..

- Ты меня? - Смотритель подошел к спящему, склонился над ним, прислушался к дыханию: хрип, бульканье, потом свист. Черт! Смотритель где-то читал о таком дыхании и только сейчас отдал должное наблюдательности автора книги: хрип, бульканье и уж только потом свист. Как жаль, что на маяке нет женщины: она знала бы, что делать. Мужчина…

«Мужчина должен всегда оставаться мужчиной, - вздохнув, подумал смотритель. - Мальчик просил меня не говорить его отцу о том, что…»

… Идиот, старый идиот! Я совсем забыл об этом! Мальчик просил уложить его в постель и сесть подле него, чтобы он не уснул… Черт! - продолжал он очень громко, настолько громко, что Лу проснулся и, задержав дыхание, прислушался. - Старая бесхвостая обезьяна! - продолжал смотритель, гневно стуча кулаком о каменную стену вахтенной. - У самого трое детей, а ведет себя, как юнга под проливным дождем на Темзе! Мальчик! Проснись! Тебе нельзя спать!

- Я не сплю, сэр! Что тут было, пока я дрался с Бобом?

- И ты ему надавал оплеух? - обрадованно залопотал смотритель, зажигая свечи. - Так его, так, мальчик! Ты не спи, сейчас я принесу горячий кофе, а потом мы поговорим!

- Благодарю вас, сэр! - сказал Лу. - У меня тоже есть кое-что для вас. Только ни слова папе!

- А как вот здесь? - смотритель похлопал себя по груди. - Свистит?

- Кто свистит? - спросил сэр Томас.

Да, сэр Томас, именно он, собственной своей персоной. Он и не думал прятаться или входить тайком, в этом не было нужды, но вот сейчас появилась необходимость выяснить, почему Лу в постели и какой-такой секрет нужно утаить от папы. Сэр Томас, спускаясь по лестнице, слышал почти всё, что неминуемо вызывает беспокойство и родительскую тревогу. Неясно только в отношении свиста. Сэр Томас повторил свой вопрос:

- Кто свистит?

- Ветер, папа, - с предельной беспечностью ответил Лу.

- Сильный ветер, мистер Стивенсон, - подтвердил смотритель. - Хрип и бульканье. Птицы, фонарь и черт. Сейчас я принесу кофе.

Смотритель вышел; он торопливо стал спускаться в самое нижнее помещение, в кухню. Сэр Томас молча, заложив руки за спину, подошел к постели, на которой сидел Лу - худой, бледный, впалощекий, с длинными, закрывающими уши волосами, разделенными прямым пробором. Сын глядел на отца - на его бакенбарды, на высокий, красивый лоб, стараясь угадать, что последует спустя несколько секунд. «Папа завтра же соберется домой», - подумал Лу. «Медицина беспомощна, врачи лгут», - подумал сэр Томас. «Оттого, что я прерву командировку и вернусь домой, Лу легче не станет», - продолжал сэр Томас свои размышления, отлично понимая, что сын читает его думы и проникает в замыслы.

- Подождем до утра, - вслух произнес сэр Томас и приложил ко лбу сына свою ладонь.

- Мне просто захотелось спать, - сказал Лу. - Мильон впечатлений, папа!

- У тебя жар, мой дорогой!

- Как всегда, папа. Ничего особенного. Я уже освоился с маяком, на «Бель-Рок» я поднимусь, как на любое дерево в нашем саду.

- Покашляй, Лу, - сказал отец.

Лу кашлянул, и тотчас в горле у него забулькало и засвистело.

- Ага! - сказал отец.

- Ничего нового, папа! Новое в том, что нет тайн. И птицы и фонарь - это… Я еще не видел кораблекрушения, - может быть, тогда…

- Покашляй, Лу! Еще, еще!

- Странно, папа, - сказал он и прижался щекой к руке отца. - Мы на маяке, кругом нас океан, птицы летят на юг, а ты такой же, как дома, и со мною то же, что и дома. Где-нибудь должно же быть иначе, папа!

- Жизнь хороша везде, Лу, - поторопился произнести сэр Томас. - Важно быть здоровым, мой родной!

Он вдруг охватил руками влажную от пота голову сына, припал к ней губами и, сдерживая слезы, коротко простонал.

- Папа! Дорогой! Мой папа, - хрипло пробасил Лу. - Я здоров! Здоров, как силач из цирка! Просто - мильон впечатлений, папа!

«Ночь на 21 сентября 1863 года. Ветер NW - слабый. Никаких происшествий, - писал он в вахтенном журнале. - На маяке инженер Томас Стивенсон со своим сыном. Продовольствия, свечей, табаку и аптекарских пособий по списку № 733 израсходовано в норме, имеется экономия. Акт о состоянии фонаря, составленный инженером Томасом Стивенсоном, при сем подклеивается…»

Сэр Томас натер спину и грудь сына уксусом, сменил ему белье. Лу выпил стакан горячего кофе, поцеловал отца в щеку.

- Доброй ночи, родной мой, - растроганно проговорил сэр Томас. - Дай мне честное слово, маленький, что ты не чувствуешь себя больным.

- Уже не чувствую себя больным, папа, честное слово, - глядя отцу в глаза, произнес Лу. - Дома я, наверное, расхворался бы как следует. Хотя бы ради сказок, которых у Камми целый мильон!

у тебя нигде не болит, мы направимся на остров Скей, а оттуда…

- «Бель-Рок»! - весело и звонко произнес Лу.

Сэр Томас улыбнулся, покачал головой.

- «Бель-Рок», Лу, это недели через две, не раньше. Мы еще побудем на семи маяках. Один из них знаменит тем, что на нем сорок лет назад десять дней жил Вальтер Скотт. И смотритель маяка - ему что-то около семидесяти - расскажет тебе о…

- Папа! Папа! Какое счастье, что я твой сын! - воскликнул Лу. - Уходи, папа! Не то я начну расспрашивать тебя о Роб Рое и Айвенго! Доброй ночи, папа! Если бы ты только знал, как я не люблю спать!

- Как можно, папа, представить, если я уже на маяке! Я лучше буду представлять, что я на «Бель-Рок»!

Утром Jly дал отцу честное слово, что он чувствует себя отлично, - ночного нота не было, снов не видел, нигде ничего не болит. В полдень отец и сын распростились с мистером Диксоном. Длинноногий, тощий старик, похожий, по определению Лу, на очинённый коричневый карандаш, долго стоял у раскрытой двери и, размахивая руками, кричал вслед баркасу:

- Эй, матросы! Передайте мистеру Кросби, чтобы сменная вахта доставила ром и мыльный порошок для бритья! Эй, матросы! Зарубите себе на носу!

- Есть зарубить себе на носу, сэр! - отозвался Лу. - Я им напомню! Две бочки рому и три ящика порошка!

- Есть бочку чернил и тысячу перьев! - в шутку отозвался один из матросов и добавил, обращаясь к сэру Томасу: - Смешной старик! Завтра будет дома, а сам о других хлопочет!

И налегли на весла. Лу сказал:

- Так держать!

Тучи висели над океаном. Было очень холодно, неприютно. Невольно думалось о тех, кто далеко от берега.

том же. Он знает, кем он не будет: ни капитаном корабля, ни строителем маяков. Он уже видел капитана корабля, он уже побывал на маяке. И еще не раз увидит капитанов и еще не раз побывает на маяках. Вероятно, разницы между ними никакой, за исключением внешнего вида и фамилии смотрителей. Кем же хотелось быть Лу?

Создателем и разоблачителем тайн. Кем-то, подобным Вальтеру Скотту, человеком, хранителем тайн, чарователем - неустанным и странным: чем чаще читаешь и перечитываешь его книги, тем драгоценнее заключенная в них тайна. Сколько раз будешь перечитывать книги? Иными словами - сколько лет проживешь?

- Я буду жить долго, - вслух произносит Лу и - неожиданно и для себя и для спутников своих - начинает читать, сосредоточенно и негромко, четкие, легко запоминающиеся стихи:

- Хорошо? - спрашивает он, обращаясь к матросам. Глаза его блестят, он вскидывает голову и победно смотрит на отца. - Хорошо, папа?

- Когда? - отрывисто спрашивает отец. - Сейчас? На маяке?

- Сейчас, папа. Вдруг кто-то нашептал, а я повторил! Только бы не забыть!.. Прочту еще раз. А вы все запоминайте, хорошо? Пристанем к берегу - запишу. Почему вы молчите?! - кричит Лу морякам. - Вам не нравится? Ну-ка, посушите весла! А теперь отвечайте: нравится? По-вашему, плохо?

- Хорошие стихи хочется петь, - отвечает один из матросов, продолжая грести, как и его товарищ.

Пожимает плечами и матрос:

- Трудно подобрать мотив, не выходит! Ведь стихи - это то же, что и песня, не правда ли?

Лу с полминуты думает о чем-то, сдвигая брови и хмурясь. Сэр Томас с нежнейшей улыбкой смотрит на сына.

- То, что я читал, не для пения, - говорит Лу. - О тайнах не поют…