Павильон на дюнах.
Глава шестая. Рассказывает о том, как я был представлен старику

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Рассказывает о том, как я был представлен старику

Мы были впущены в павильон Кларой, и при этом меня поразила тщательность и надежность обороны. Очень крепкая, но легко отодвигаемая баррикада ограждала дверь от всякого вторжения, а ставни столовой, как я это разглядел при слабом свете лампы, были укреплены еще старательней: доски были подперты брусьями и поперечинами, которые укреплялись, в свою очередь, целой системой скреп и подпорок. Это было прочное и хорошо рассчитанное устройство, и я не мог скрыть своего восхищения.

- Это я орудовал, - сказал Норсмор. - Помните, в саду были толстые доски? Ну так вот они. Узнаете?

- Я и не подозревал в вас таких талантов.

- Вы вооружены? - спросил он, указывая на целый арсенал ружей и револьверов, в образцовом порядке стоявших у стен и лежавших на буфете.

- Спасибо, - сказал я. - Со времени нашей последней встречи я хожу вооруженным. Но, сказать по правде, я больше думаю о том, что со вчерашнего дня ничего не ел.

Норсмор достал холодного мяса, за которое я рьяно принялся, и бутылку старого бургундского, от которого я, промокший до нитки, тоже не отказался. Я всегда принципиально придерживался крайней умеренности, но неразумно доводить принцип до абсурда, и на этот раз я осушил бутылку на три четверти. За едой я все еще продолжал восхищаться тем, как подготовлена оборона.

- Мы способны выдержать осаду, - сказал я.

- Пожалуй, - протянул Норсмор. - Недолгую осаду - пожалуй. Пугает меня не слабость обороны павильона, а полная безвыходность положения. Если мы начнем стрелять, то, как ни пустынна эта местность, кто-нибудь наверное услышит, а тогда не все ли равно - умереть за тюремной решеткой или под ножом карбонария? Таков выбор. Чертовски плохо у нас иметь против себя закон, я это много раз говорил старому джентльмену. Он, впрочем, сам того же мнения.

- Кстати, - спросил я, - что он за человек?

- Это вы о Хеддлстоне? - спросил Норсмор. - Порочен до мозга костей. По мне, пусть хоть завтра же ему свернут шею все черти, какие только есть в Италии! В это дело я впутался не ради него. Вы меня понимаете? Я уговорился получить руку этой барышни и своего добьюсь!

- Конечно, понимаю, - сказал я. - Но как отнесется мистер Хеддлстон к моему вторжению?

- Предоставьте это Кларе, - сказал Норсмор.

Я чуть было не отвесил ему пощечину за эту грубую фамильярность, но я был связан перемирием, как, впрочем, и Норсмор, так что, пока не исчезла опасность, в наших отношениях не было ни облачка. Я отдаю ему должное с чувством самого искреннего удовлетворения, да и сам не без гордости вспоминаю, как вел себя в этом деле. Ведь вряд ли можно было представить себе положение настолько же щекотливое и раздражающее.

Как только я покончил с едой, мы отправились осматривать нижний этаж. Мы перепробовали все подпорки у окон, кое-где сделали незначительные исправления, и удары молотка зловеще раздавались по всему дому. Я, помнится, предложил проделать бойницы, но Норсмор сказал, что они уже проделаны в ставнях верхнего этажа. Этот осмотр был мало приятен и привел меня в уныние. Надо было защищать две двери и пять окон, а нас, считая и Клару, было только четверо против неизвестного числа врагов. Я поделился своими опасениями с Норсмором, который невозмутимо уверил меня, что полностью разделяет их.

- Еще до наступления утра, - сказал он, - все мы будем погребены в Грэденской топи. Мой приговор подписан.

Я не мог не содрогнуться при упоминании о зыбучих песках, но напомнил Норсмору, что наши враги пощадили меня ночью в лесу.

- Не обольщайтесь надеждой, - сказал он. - Тогда вы не были в одной лодке со старым джентльменом, а теперь в нее уселись. Всех нас ожидает топь, помяните мое слово.

Я еще больше испугался за Клару, а тут как раз ее милый голосок позвал нас наверх. Норсмор указал мне дорогу и, поднявшись по лестнице, постучал в дверь комнаты, которую называли «спальней дядюшки», так как строитель павильона предназначал ее специально для себя.

- Входите, Норсмор, входите, дорогой мистер Кессилис, - послышался голос.

Распахнув дверь, Норсмор пропустил меня вперед. Входя, я увидел, что Клара выскользнула через боковую дверь в смежную комнату, где была спальня. На кровати, которая не стояла уже возле окна, где я ее в последний раз видел, а была сдвинута к задней стене, сидел Бернард Хеддлстон, обанкротившийся банкир. Я только мельком видел его в колеблющемся свете фонаря на берегу, но узнал без труда. Лицо у него было продолговатое и болезненно желтое, окаймленное длинной рыжей бородой и бакенбардами. Приплюснутый нос и широкие скулы придавали ему какой-то калмыцкий вид, а его светлые глаза лихорадочно блестели. На нем была черная шелковая ермолка, перед ним на кровати лежала огромная библия, заложенная золотыми очками, а на низкой этажерке у постели громоздилась кипа книг. Зеленые занавеси отбрасывали на его щеки мертвенный отблеск. Он сидел, обложенный подушками, согнув свое длинное туловище так, что голова перегибалась ниже колен. Я думаю, что не умри он другой смертью, его все равно через несколько недель доконала бы чахотка.

Он протянул мне руку, длинную, тощую и до отвращения волосатую.

- Входите, входите, мистер Кессилис, - сказал он. - Еще один покровитель, гм… еще один покровитель. Всегда желанный для меня как друг моей дочери, мистер Кессилис. Как они собрались вокруг меня, друзья моей дочери! Да благословит и наградит их за это небо!

Конечно, я протянул ему руку, я не мог не сделать этого, но та симпатия, которую я готов был питать к отцу Клары, была развеяна его видом и неискренним, льстивым тоном.

- Кессилис очень полезный человек, - сказал Норсмор. - Один стоит десяти.

Нам всем надо будет предстать перед судом всевышнего, мистер Кессилис. Я и то запоздал, но явлюсь на суд с покорностью и смирением…

- Слышали, слышали! - грубо прервал его Норсмор.

- Нет, нет, дорогой Норсмор! - закричал банкир. - Не говорите так, не старайтесь поколебать меня. Не забудьте, дорогой, милый мальчик, не забудьте, что сегодня же я могу быть призван моим создателем.

Противно было смотреть на его волнение, но я начинал возмущаться тем, как Норсмор, взгляды которого мне были хорошо известны и вызывали у меня только презрение, продолжал высмеивать покаянное настроение жалкого старика.

- Полноте, дорогой Хеддлстон, - сказал он. - Вы несправедливы к себе. Вы душой и телом человек мира сего и обучились всем грехам еще до того, как я родился. Совесть ваша выдублена, как южноамериканская кожа, но только вы позабыли выдубить и вашу печень, а отсюда, поверьте мне, и все ваши терзания.

- Шутник, шутник, негодник этакий! - сказал мистер Хеддлстон, погрозив пальцем. - Конечно, я не ригорист^[10] и всегда ненавидел эту породу, но и в грехе я никогда не терял лучших чувств. Я вел дурную жизнь, мистер Кессилис, не стану отрицать этого, но все началось после смерти моей жены, а вы знаете, каково приходится вдовцу. Грешен - каюсь. Но ведь есть же и снисхождение, я твердо в это верю. И уж если на то пошло… Что это? - внезапно прервал он себя, подняв руку, растопырив пальцы, напряженно и боязливо вслушиваясь. - Нет, слава богу, это только дождь, - помолчав немного, добавил он с невыразимым облегчением.

Несколько секунд он лежал, откинувшись на подушки, близкий к обмороку. Потом немного пришел в себя и несколько дрожащим голосом снова принялся благодарить меня за участие, которое я собирался принять в его защите.

- Один вопрос, сэр, - сказал я, когда он на минуту остановился. - Скажите, правда ли, что деньги и теперь при вас?

Вопрос этот ему очень не понравился, но он нехотя согласился, что небольшая сумма у него есть.

- Так вот, - продолжал я: - ведь они добиваются своих денег? Почему бы их не отдать им?

- Увы! - ответил он, покачивая головой. - Я уже пытался сделать это, мистер Кессилис, но нет! Как это ни ужасно, они жаждут крови!

- Хеддлстон, не надо передергивать, - сказал Норсмор. - Вам следовало бы добавить, что вы не предлагали и восьмидесяти из двухсот восьмидесяти тысяч. О разнице стоило бы упомянуть: это, как говорится, кругленькая сумма. И эти итальянцы, как мне кажется, рассуждают по-своему вполне резонно.

- А деньги здесь, в павильоне? - спросил я.

- Тут. Но лучше бы им быть на дне моря, - сказал Норсмор и внезапно закричал на мистера Хеддлстона, к которому я обернулся спиной: - Что это вы мне строите гримасы? Вы что, думаете, что Кессилис предаст вас?

Мистер Хеддлстон поспешил уверить, что ничего такого ему и в голову не приходило.

- Ну то-то же! - угрюмо оборвал его Норсмор. - Вы рискуете, в конце концов, наскучить нам. Что вы хотели предложить? - обратился он ко мне.

- Я собирался предложить вам на сегодня вот что, - сказал я. - Давайте-ка вынесем эти деньги, сколько их есть, и положим перед дверьми павильона. И если придут карбонарии - ну что ж, деньги-то ведь принадлежат им…

- Слушайте, Хеддлстон, - сказал Норсмор, - к чему эти небылицы?

- Но как же моя дочь? - стонал презренный старик.

- О дочери можете не беспокоиться. Перед вами два жениха, из которых ей придется выбирать, - Кессилис и я, и оба мы не нищие. А что касается вас самих, то, по правде говоря, вы не имеете права ни на грош, и к тому же, если я не ошибаюсь, вы на пороге смерти.

Без сомнения, жестоко было так говорить, но мистер Хеддлстон не вызывал к себе сочувствия, и хотя он дрожал и корчился, я не только одобрил в душе эту отповедь, но прибавил к ней и свое слово.

Видно было, как он боролся с собой, чтобы не поддаться гневу, но осторожность победила.

- Мои дорогие друзья, - сказал он. - Делайте со мной и моими деньгами все, что хотите. Я всецело доверяюсь вам. А теперь дайте мне успокоиться.

И мы покинули его, признаюсь, с большим облегчением.

10

Ригорист - человек, чрезмерно требовательный к себе и другим.