Стихотворения

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Стихотворения (старая орфография)

1) Варьяции старых тем.

2) Переписка.

3) Викентию Воротынскому.

Варьяции старых тем.

I.

То лаской, то силой, то просьбой в отчизне С людьми я съумел бы поладить, конечно, Достиг бы богатства и почестей в жизни; Но я не тщеславен, привык жить безпечно, Довольный своею житейскою долей - Безвестностью, песней сердечной и волей. Но люди иначе на дело взглянули (Беда, кто не хочет плясать под их дудку!), Мой взгляд осмеяли, над песней заснули, Злословием стали мне мстить не на шутку, И так как Мамон - их кумир неизменный, Они разорили мой угол смиренный. Зачем неумел я, толпе подражай, Молиться Ваалу? Сердца смутив страхом, Строптивых и гордых сравнял бы я с прахом И, в силе врага их успев убедиться, Они над мною-б не смели глумиться.

II.

                                        Niepodobnym obyczajem

                                        Nie począwszy źyć przeslajem.

                                        Jan Kochanowski.

Каждый день болтаем звонко, Каждый день живем как трупы, Каждый день толкуем тонко, С жаром взрослого ребенка, Что вперед не будем глупы, Что свое прославим племя, Обновленье обещаем... А меж тем проходит время: Не живя, мы умираем. Ждет сохи наш край безплодный- Наши мысли и желанья Рвутся к цели благородной, В сердце-жь - плевелы, негодный Из развалин жалких смело Рай устроить мы мечтаем, Но в могилу сходит тело: Не живя, мы умираем. Как в степи в час непогоды Странник спит, - мир сном забылся И, как он, ждет дни и годы, Чтобы высохли все воды, Чтобы путь сухой открылся. "Дай напьюсь еще, река мне, Блого, жажду утоляет!" И опять заснет на камне И, не живши, умирает.

Переписка.

(Zamiana myśli).

1.

От д'Оффремонда в Сырокомли.

(Перевод с французского Кондратовича.)

Когда зима с деревьев сорвет убор зеленый, Когда застонет вьюга над нивой обнаженной, И чудная окрестность покажется пустыней, - Кто, увидав такое везде опустошенье,                У духа истребленья                Потребует ответа: О, Боже, жизнь ли это? О, Боже, смерть ли это? Когда душа страдает и все еще ей мало, Безхитростное сердце болеть и жить устало, Когда над нами скорби как призраки летают И гаснувшия силы в нас тихо, тихо тают, - Кто станет добиваться: зачем я так страдаю?                Чего я ожидаю?                Откуда ждать привета? О, Боже, жизнь ли это? О, Боже, смерть ли это? Когда пророка гений чуть светит, догорая, И струны вещей лиры трепещут, замирая, Когда лежат недвижно опущенные руки, Когда, в разладе с сердцем, стихают песен звуки, - Пытать ли прежний пламень святого вдохновенья?               Кто оживит поэта               О, Боже, жизнь ли это? О, Боже, смерть ли это? А если нет ответа душе на все призывы, Измученные песни безсильны, или лживы, И нет надежды в сердце, от мук нет обороны, - К чему послужат песен болезненные стоны? И что же петь? Чем вызвать опять людей вниманье, Когда нет прежних звуков и сдавлено дыханье?... О, Боже, сам же видишь, что мы напрасно-б пели, Что у подобных песен ни смысла нет, ни цели!... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Нет, будем молчаливо страдать и скорби повесть Не станем разбирать мы, искать скорбей причину. Бог знает нашу душу, Бог знает нашу совесть, А нам к чему тревожить сердец своих кручину?               Что-жь делать? Жду совета.               Петь жалобно? - Но света Не тронуть наши вопли... Бездушный и коварный,               Глух свет неблагодарный...                             Молчать мы лучше будем.

II.

Ответ Сырокомли.

Брат мой по несчастью и Мой брат по лире! Оба мы - поэты и, страдая в мире,             Недовольны судьбой своей оба. Предложил вопрос ты горький на решенье: Нужно-ль нам терпенье, нужно-ль песнопенье?             И не лучше-ль умолкнуть до гроба? Трудно мне ответить... В мире, как в могиле, Холодно и мрачно; в нем сердца застыли,            Сперта всякая мысль, как дыханье, И от зимней стужи костенеют руки И могучих песен замирают звуки...             Да, действительно, лучше молчанье. Но Творец небесный, сердце людямъдавший, В неразрывный узел скорбь и стон связавший,             Завещал человеку терпенье. Нас пославши людям в дни невзгод и гнёта, Дал он нашим песням силу водомёта,             Так не грех ли с властью высшею*бороться? Заглушая песню, сердце разорвется:             Сердцу будет в груди нашей тесно. Так гремите-ж песни эхом этой масти, Вызванные смой горечи и страсти:             Ваша цель Саваофу известна. Брось разсчет холодный! Песня лед, быть-может, Где-нибудь растопит, скалы уничтожит, -             Поражай! Бог направит удары... Может-быть тебе он лиру дал поэта Для борьбы с бездушьем и с безумьем света...              Свету нужен огонь твоей кары. Скорбь и муки жизни - долг наш и задача. Петь переставая, мы в юдоли плача               Все-жь от горя не знаем отбою. Под ножом ли стыдно нам стонать от боли? Не стыдись орудьем быть Господней воли               И доволен своей будь судьбою. Разве ты не знаешь песни обаянье?               Отравляет она, исцеляя... Мученик, привыкнув к горю и к терпенью, Полную свободу дай ты вдохновенью,               Песней муки души услаждая!

III.

Ответ на ответ.

(С французского перевел Кондратович.)

Я, в напрасных порывах все убивший желанья, Для сердечного друга прерываю молчанье. И в меня луч надежды западал, но сбывалась Она редко и только впереди улыбалась. Только Бог один знает мои стоны и слезы, И безсонные ночи, и безумные грёзы, Так беззвучно, безследно промелькнувшия мимо... Только горечь страданья на земле уловима. Всех нас будущность дразнит, - в ней и свет, и опора, - Но минут настоящих нет без мук, без укора... Все прекрасное в мире колыбель осеняет, Но грядущее только скорби жизни скрывает... Обмануться в надеждах - это чувство вдовицы,               Я, как дерево, прежде, чем вихрь его сгубит, Думал петь и жить сердцем, если сердце полюбит,               На родимой груди отдыхая; Но потухла зарница светлых снов и, в надежде Обманувшись однажды, я не знаю, как прежде,              Петь ли, вопли свои испуская?... Друг мой! вызов, с которым ты.но.мне обращался И вдохнуть в меня веру, свет надежды старался, Облегчил бы мне душу, душу полную муки...               Но я глух на призывные звуки. Я надежде не верю и ужь лучше молчанье, Чем, скопив по крупице горечь слез щ страданья,               Воспевать их потом сладкогласно. Но когда чары звуков вдруг меня отуманят И слеза на реснице затрепещет и ваяет,                То лишь сердце взволнует напрасно. Но довольно об этом!... Вот истории книга:                Муж великий жил в Риме когда-то. Он не вынес изгнанья безпощадного ига, - Нет, не песни - молчанье истомило поэта, Что был лучшей звездой всего Рима и света; Его яркую славу схоронил Рим при жизни И не смел на чужбине он мечтать об отчизне. На Днестре жил Овидий, позабытый, без хлеба, - Жил в изгнаньи, не видя больше римского неба... Что-жь могло его цепи облегчить и несчастье? -               Слезы братския, слово участья. В дни, когда только голод его грудь рвал на части И напрасно молился он царице вселенной, Для чего ты с ним не был, как собрат неизменный, Чтоб понять его сердце, вызвать чувства и страсти? Для чего ты с ним не был, чтоб разжечь в нем желанье               Воспевать свои муки для света? Тебе был бы обязан целый мир за поэта,               За могучия песни страданья... Все мы жизнь изучаем в изысканиях строгих, А предсмертная доля занимает не многих. Но Овидия слава поднялась над могилой, О, зачем ты с ним не был и не пел с ним в дни горя? Он, как я перед тобою, не хотел бы скрываться И, с улыбкою горькой и болезненной споря,               Так сказал бы тебе, может статься: - "Брат! как часто, как часто под ярмом тяжкой жизни Поверял скорбным песням я душевные муки И в тоске безысходной в вашей грустной отчизне               Поднимал к небесам свои руки. "Сколько раз я молился и мольба уходила В небеса фимиамом, словно дым от кадила, И своими слезами обливал я пороги Алтарей, где стояли ваши славные боги. "Брат! как часто, как часто в тишине ночи темной Я горел и метался, истомленный борьбою, И тебя понимая, как изгнанник бездомный, Свои муки хотел бы разделить я с тобою. "Что-жь нашел я в изгнаньи? - Горе с лютой тоскою. Где же песен натрада?... Словно червь сердце точит... В грудь свою направляю меч дрожащей рукою,               "Я для вас кинул братьев, край милый... В тревоге, С благодарностью хлеб ваш я ем на чужбине; По напрасно молился я богам вашим, - боги               Были глухи в молитвам доныне. "Мои речи, по правде, для тебя не родные, - Так какие же гимны буду петь в вашем храме? С каждым днем угасают мои силы больные... Дай мне руку... О, скоро смерть станет меж нами. "Наши души и мысли породнило страданье, Голоса наши тоже стали вместе сливаться... Рим, ты вспомнишь поэта! Буду петь я в изгнаньи,              Но не буду к тебе обращаться..." Так закроем, брат, очи и смотреть в мир не будем, Чтоб не знать преступлений, в мире свойственных людям, И войдем в храм с тобою, где кадилы курятся,             Где горячия слезы струятся, Где Христос, свое знамя развернув, смотрит с неба...             Будем петь, если есть в том потреба. Так, петь вместе мы будем... Ничего ты не просишь,             Ты терновый венец с себя сбросишь             И наденешь - лавровый.

Викентию Коротынскому.

(При издании "Cźem chata bogata".)

Иди, певец юный! Расправь, птенчик, крылья! Пусть жар твоих песен растет без усилья... Кто песню литовскую с нами затянет, Для добрых людей, значит, петь ее станет. Любви нашей стоят те добрые люда: Поешь - не жалеешь для них своей груди. Ведь,каждая нота и все, что споется, Глубоко в их сердце всегда отзовется. Я знаю сердца их: во имя любви лишь Стучись и сейчас недоверье осилишь И в душу проникнешь соседа и брата, Поставив пред ними - *чем ". Ты беден... Над бедным они не смеются, За стол твой отвсюду толпы соберутся, С тобою духовную пищу вкушая Так верь же, певец, им: нет помыслов чище, - Они не ославит твой хлеб и жилище; А если, подчас, клеветнин и найдется, То сам же в ловушку свою попадется И люди зашивают так пустослова, Что он клеветать не осмелится снова... Сердца Литвы крепки. На них опираясь, Пой смело, но зорко кругом озираясь, И пб ветру песни родного поэта Наш край облетят, словно ласточки в лето. Над каждым окошком, под кровлею хаты Гнездо и жилище найдешь для себя ты. В полях твоим песням есть где разгуляться И чуткому эхо есть где отозваться. Заглянешь в деревню, - под крышей любою Живет народ бедный, довольный судьбою. В сердца их проникнешь, - богатство какое! Как много в них силы, любви и покоя!... Над каждою хатой дым черный клубится... И вымоли в небе ты с жарким моленьем Все то, что так нужно убогим селеньям... Кресты на могилах, румяные груши, Да башни костелов, да добрые души - Какие все краски для кисти литвина! На холст так и просится эта картина. Скорей же, художник, - слезу только вытри, - За кисть принимайся, дай дело палитре! О, добрые люди Литвы моей чудной! Радушно примите поэта дар скудный... Как он, к вам и сам я стучался когда-то, Без всяких заслуг, только с чувствами брата, И - вам благодарен до ныне за это - С улыбкой пожали вы руку поэта... Широкая нива открыта для песен, Повсюду - раздолье, мир божий не тесен. И многое можно теперь, как и прежде, Воспеть в нем, бросаясь от горя к надежде... Ох, как не мешает, чтоб звуки иные, И вам будет дюбо, внимая мм с жаром, Что новые песни прибавились к старым. Примите же братския песни от брата, - Для них пусть откроется каждая хата! Взгляни-ка в пространство, за горные кручи: На небе - то солнце, то хмурятся тучи... Певец! приготовься же к доле суровой: Тебя ждут цветы и венок ждет терновый. Дай сердцу ты волю, пой песни по селам, В минуту веселья умей быть веселым, С несчастным плачь вместе в минуту несчастья, Оказывай братьям любовь и участье, Указывай высшия цели им в жизни - И, верь, твоя песня не сгинет в отчизне.

Д. Минаев

Стихотворения: Освобождение крестьян. - Что я могу нарисовать. - Старые часы. - Ранний мотылек.

Освобождение крестьян.

По воле священной Царя-исполина, И был я уверен, что жертв не считают Тяжелыми в доброй отчизне литвина. В тот год я пророчил при новом порядке Обильную жатву общественной нивы; Смотреть ежедневно ходил я в рогатке, Как шляхта отвсюду спешит на призывы. Когда меня пыль от колес осыпала И лица знакомые часто мелькали, Я плакал... Ужели же пыль вызывала Град слез, иль из сердца оне выступали? Не знаю... Но волю слезам давши чистым, Я знаю, что крепко люблю свою братью, Что прадед мой старый литвином был истым, Что шляхтич я родом с гербовой печатью. Я думал: "Напрасно враги так шумели, Шляхетское имя порочили с жаром: Не нынче, так завтра увижу на деле, Что шляхтой до ныне зовут нас не даром; Россия и Польша узнают с восторгом, Что мы, добровольно сняв цепи с холопа, Преступным себя не позорили торгом; А те, что примером для родины были, Являлись главою и сердцем собраний, - Те люди, что маршальский жезл *) заслужили, - Они отрекутся по собственной воле От рабства, бичи предавая проклятью..." Гордиться мне было в то время грешно ли, Что шляхтич я родом с гербовой печатью? Со шляхтою месяц назад тому ровно Я в Гродне пил тост за великое дело, Читал я горячее слово из Ковно, Как брат писал в брату: "Работа приспела! Хоть грунт наш безплоден и деньги мне, право, Теперь очень нужны, но, Бог хочет видно, - Отрекся я, братец, от панского права: Мне рабовладельцем грешно быть и стыдно". И думал я: "Спесь-то в вас, братцы, какая! И Вильна, в великое дело вникая, Наверно, окончит его благородно. Там к общему благу пылают любовью... Я знаю литовскую добрую братью И в праве гордиться литовскою кровью, Как шляхтич природный с гербовой печатью. "Из старых Ошмян, и из Трок, и из Лиды, С Дисны и с Вилейки вся шляхта родная Вопрос о народе решит без обиды, Все нужды, невзгоды крестьянския зная. Цвет власти губернской, еще так недавно Встречаемый с шумным восторгом, всеобщим, Ужели отстаивать будет безславно Ужасное рабство и все мы возропщем?..." Однако, свершилось... О, край мой, измяли Венец твой, запачкав его преступленьем!... Отцы твои цепи народа спаяли, Свои имена подписав под решеньем О панской опеке над бедным народом... Мне стыдно за Вильно... Не шляхтич я родом... Позор мне с моею шляхетской печатью!...

*) В Западном крае маршалами зовут предводителей дворянства. Примеч. переводчика.

Что я могу нарисовать.

Карандаш взявши в руки (у меня есть повадка), На-обум начинаю ставить черточки рядом, И невольно выходит иль литовская хатка, Или дворик литовский, или храм с сельским садом. То, что в свете всего мне милей и дороже, Начертить на бумаге я съумею заочно; А начну рисовать замок панский и - что же? - Карандаш мой ломаться начнет, как нарочно. То ли дело вид хаты! Я простыми штрихами Стены выведу, окна, бревна, ветхую крышу И под крышей той, словно, смех ребяческий слышу, Слышу юношей говор и старух с стариками, - Слышу юность, что терпит, и верит, и любит, Слышу старость, что в прошлом живет постоянно. Хотя ветер поет о нужде безпрестанно... То ли дело храм сельский с колокольней убогой! Я его нарисую и легко, и проворно. И мне чудится пастырь, добродетельно-строгий, Разсевающий в пастве добродетели зерна. Вместе с ним будто вижу органиста седого: Пред вечерней молитвой он звонить начинает И в дрожании звуков, в звуках эхо святого Голос Бога он чует и Его созерцает. Вот и дворик шляхетский, и гумно с огородом! Сам невольно рисует карандаш мой летучий Скромный дворик и, ветви пораскинувший сводом, С головою поникшей, у крыльца дуб могучий. Вот и весь-то ничтожный мой талант, и не смею Даром этим гордиться, - ведь, немного в том чести... Да еще крест могильный начертить я умею, Под каким лечь желал бы со отцом своим вместе.

Старые часы.

Вот искусное изделье: человеческая сила             И с тех пор, словно сердце, в нем бьется. Медный ящик оживила неустанная работа, Что-то двигает в нем стрелку и шипит, и шепчет что-то,             Точно пульс, звонкий бой раздается. Сколько этими часами было пробито мгновений, Сколько вызвонено ими и смертей, и дней рождений,             Перемен, нас давивших, как бремя. А железная пружина безпощадно, неуклонно, В металлической груди их нам твердит неугомонно,              Что вперед подвигается время. На короткия минуты тонкой стрелкой размеряя Годы целой нашей жизни, то грозя, то укоряя,              Воркотню она вдруг поднимает: --"Не теряйте жизни даром, не бездействуйте... За дело, За работу принимайтесь! Нет иного вам удела,              Иль позор впереди ожидает. "Долго старые куранты на стене протяжно били И отцам служили вашим, к мысли, к делу их будили,               Звон бакалов, взрывы смеха заглушали их ворчанье, Но раздался звук внезапный, как предсмертный стон страданья, -               Часовая сломалась пружина". Снова гири подтянули, стрелку сдвинули и снова Время новой эры стрелка нам указывать готова,              Но часы не поют ужь так звонко, И пружина тише бьется, тише двигаются гири, Чтоб великих дум эпохи не вспугнуть невольно в мире              И чтоб сна не нарушить ребенка. Что-то выдумает мудрость? Что во сне увидят дети? Как воспользуется жизнью человечество на свете?              То - великие дни созиданья. Мир очнулся, словно сотни он коней, своих седлает, За его горячим пульсом бой часов не поспевает, -              Их давно прекратилось ворчанье. Время двигается тихо, а прогресс орлом несется, - С визгом пара, машин громом, как титан, вперед он рвется,              Как титан, поднимает он плечи, Шар земной сбираясь сдвинуть с оси старой, в бой вступает,              С тьмой и злом не пугается встречи. Боже, в час его полета соколиного пред битвой, Пусть чело свое крестом он осенит, склонясь с молитвой!              Подкрепи его светлые мысли, Помоги его порывам, чтобы сердце не смутилось, Чтоб над безднами пространства голова не закружилась              И чтоб крылья его не повисли. Пусть крылатая дружина, видя добрые стремленья И благую цель прогресса, даст ему благословенье              С новой силой для новых открытий. Ты же милостив будь, Боже, в бесконечной благостыне, К день, когда часы ударят переход к иной године,              Накануне великих событий! Бьют часы секунду - новый человек на свет родится, Бьют часы секунду - в мире кто-нибудь да в гроб ложится, -              Мир безпечно не дремлет на ложе. Поколение сменяет постоянно поколенье, - Вносят в мир иные мысли, идеалы и волненья              Твои дети земные, о, Боже!... Дай наставников ей мудрых, охраняющих сурово              Добродетели зерна благия... Вдохнови их! Д кто свято исполнял свое призванье, Справедливо награди их - о, Создатель! - за деянья              Для прогресса земли дорогия.

Ранний мотылек.

Мальчик, потише! Не грех тебе, что ли? Бабочке этой так весело в поле,            Жизнь ей теперь так сладка!... Дай ей весельем вполне насладиться... Вот она в солнечном блеске кружится...            Лучше не тронь мотылька! Пусть он порхает и землю целует. Счастье его так не долго балует, -            Жизнь его так коротка! Крылушки блещут, горят его глазки, - Любы ему поля вешния краски...            Лучше не тронь мотылька! Что для нас час, то для бедного вечность.             С каждой былинки, с цветка, Непостижимую чувствуя радость, Он бы по капле хотел выпить сладость...             Лучше не тронь мотылька! Пьет он цикуту, о розах мечтая, Страшные яды безвредно глотая...              Пусть же их пьет он, пока Прелесть находит в цветочном бальзаме И перед нашими вьется глазами...              Мальчик, не тронь мотылька! Если-жь давно он, как мы, прозябает, То, что мы знаем, и он тоже знает, -              Знает, что значит тоска, - Пусть не дождется зари он вечерней И не узнает всех жизненных терний, -              Мальчик, убей мотылька!

Д. Минаев.