| Автор: | Сю Э. М., год: 1845 |
| Категория: | Роман |
12. БУРГОМИСТР
Беспокойство Дагобера с каждой минутой возрастало. Он твердо был уверен, что Весельчак попал в сарай не по собственной воле, и чувствовал, что обязан несчастьем укротителю. Он не мог только понять причин его злобы и с ужасом думал о том, что успех дела, каким бы правым оно ни было, зависит от хорошего или дурного настроения не вовремя разбуженного судьи, который мог вынести свое решение, основываясь на обманчивых внешних данных.
Он решил как можно дольше не говорить девочкам о новой беде. Отворяя дверь, он наткнулся на Угрюма, который после тщетных усилий защитить Весельчака от Морока вернулся на обычное место.
-- Хорошо, что пес вернулся, значит, девочки не остались без присмотра, - сказал солдат, открывая дверь.
К его изумлению в комнате было совершенно темно.
-- Дети!.. - воскликнул он, - почему вы сидите в темноте?
Никто ему не ответил.
Он бросился в страшном испуге к кровати и ощупью нашел руку одной из сестер. Рука была холодна, как лед.
-- Роза!.. Девочка!.. - кричал Дагобер. - Бланш!.. Да отвечайте же... вы меня пугаете!..
То же молчание. Рука, которую он машинально продолжал держать, была холодной и безжизненной. Луна, выплывшая из-за темных облаков, осветила маленькую комнату и кровать, стоявшую напротив окна, и Дагобер увидел, что обе сестры были без чувств. Синеватый лунный свет еще более увеличивал бледность сирот; они лежали обнявшись, Роза спрятала голову на груди Бланш.
"Они со страху лишились чувств, - подумал Дагобер. - Бедняжки... Это неудивительно после треволнений сегодняшнего дня".
Солдат налил из походной фляжки несколько капель водки на кончик платка, растер девочкам виски и поднес его к их розовым носикам. Стоя на коленях около кровати, Дагобер с тревогой и волнением на загорелом лице подождал несколько секунд, прежде чем снова прибегнуть к единственному средству, остававшемуся в его распоряжении. Вдруг Роза пошевелилась и, вздохнув, повернула голову на подушке; потом вздрогнула, удивленно и испуганно открыла глаза и, узнав Дагобера, бросилась с криком "Сестра!" к Бланш на шею.
Та начала тоже приходить в себя. Крик Розы окончательно привел ее в чувство, и, бессознательно разделяя ужас сестры, она крепко прижалась к ней.
-- Наконец-то они очнулись... это главное, - сказал Дагобер, - теперь пройдет и этот безумный страх! - Смягчив по возможности голос, он прибавил: - Ну, дети... смелее... что с вами?.. ведь это я, Дагобер... успокойтесь...
Сироты разом обернулись: их лица выражали волнение и страх, но, увидав солдата, они протянули ему руки в нежном порыве и воскликнули:
-- Ах, это ты, Дагобер!.. Теперь мы спасены!
-- Я, дети, я, - говорил ветеран, радостно пожимая им руки. - Вы так испугались потому, что я ушел? Страшно бедняжкам стало?..
-- Страшно!.. До смерти страшно!..
-- Если бы ты знал, что было!.. если бы ты знал!
-- Почему потухла лампа?
-- Ее потушили не мы!..
-- Ну, успокойтесь, бедняжки, и расскажите, как все было... Подозрительна эта гостиница... к счастью, мы ее покинем скоро... Да будет проклят тот час, когда мы в нее вошли! Впрочем, другой в деревне нет. Что же произошло?
-- Только ты ушел, окно растворилось со страшным шумом, лампа упала и раздался ужасный треск...
-- Мы просто обмерли со страху... обнялись... и, услыхав, что как будто кто-то ходит по комнате, закричали изо всей силы...
Убежденный, к несчастью, что рама разбита порывом ветра, Дагобер и второе происшествие приписал ему, подумав, что, наверно, он плохо запер задвижку, а испуг сирот отнес на счет их разыгравшегося воображения.
-- Ну, теперь все прошло... Забудем все, и постарайтесь успокоиться... - сказал он.
-- А почему ты нас так внезапно покинул, Дагобер?
-- Да, да. Я вспомнила... Не правда ли, сестрица, послышался страшный шум, и Дагобер убежал на лестницу, повторяя: "Моя лошадь... Что делают с моей лошадью?"
-- Так это ржал Весельчак?
Этот вопрос напомнил Дагоберу о случившемся несчастье, и, не зная, как на него ответить, он пробормотал в замешательстве:
-- Да... это он ржал... но ничего особенного не случилось. Да что это мы в потемках сидим?.. Куда я вечером засунул свое огниво?.. Вот оно, в кармане, я совсем голову потерял... Где свечка? Надо ее зажечь и достать из сумки нужные бумаги.
Дагобер высек огонь и зажег свечку. При свете он увидел, что окно приоткрыто, стол опрокинут, а лампа и сумка лежали на полу. Он закрыл окно, поднял стол и, положив на него сумку, развязал ее, чтобы достать из бокового кармана бумажник, где лежали документы, крест и деньги. Сумку, казалось, никто не трогал, ремни были стянуты по-старому.
Солдат засунул руку в боковое отделение. В нем ничего не было.
Пораженный и удивленный, он побледнел и, отступив на шаг, воскликнул:
-- Как!!! Ничего?
-- Что с тобой, Дагобер? - спросила Бланш.
Он не ответил. Его рука все еще оставалась в кармане сумки, а сам он точно окаменел... Потом, уступая слабой надежде - так ужасна и жестока казалась ему действительность, - он поспешно выложил на стол из сумки все, что в ней находилось: жалкие изношенные тряпки, старый мундир конно-гренадерской императорской гвардии (святыня для солдата). Но напрасно развертывал и осматривал он каждую вещь: не было ни кошелька, ни креста, ни бумажника, ни писем генерала Симона.
С особенной, можно сказать, безнадежной тщательностью ветеран еще раз осмотрел все, наконец взял сумку за углы и встряхнул ее изо всей силы: из нее ничего не выпало. Сироты с беспокойством переглядывались, не понимая молчания и поступков Дагобера, стоявшего к ним спиной. Наконец Бланш решилась застенчиво спросить его:
-- Что с тобой?.. Отчего ты не отвечаешь?.. Что ты ищешь в сумке?
Продолжая молчать, Дагобер быстро выворачивал карманы. Ничего!!!
Быть может, в первый раз в жизни его девочки, как он их называл, напрасно ждали ответа.
У них на глаза навернулись крупные слезы... Думая, что солдат рассердился, они не осмеливались с ним заговорить.
-- Да нет же... нет!.. не может быть! - говорил ветеран, потирая рукой лоб и стараясь припомнить, куда он мог запрятать столь ценные для него вещи, не будучи в состоянии примириться с мыслью об их потере. Вдруг радость мелькнула в его глазах... Он бросился к чемодану сестер, где лежали два скромных черных платьица, немного белья и деревянная шкатулка, содержавшая шелковый платок их покойной матери, ее локоны и черную ленту, которую та носила на шее. Это было единственное наследство, оставшееся после нее, так как то немногое, что она имела, было конфисковано русским правительством при обыске. Ветеран лихорадочно перебирал вещи, обыскивая каждый уголок чемодана... ничего... ничего.
тряслись. Говорят, что утопающий хватается за соломинку: то же происходит с отчаявшимся человеком, не желающим дойти до последней степени отчаяния; Дагобер поддался еще одной абсурдной надежде, безумной и невозможной... Он быстро обернулся к девушкам и спросил их, забыв скрыть волнение, выражавшееся на лице и в голосе:
-- Я не отдал вам их... на хранение?.. скажите!
Роза и Бланш, испуганные бледностью и выражением отчаяния на его лице, вместо ответа только вскрикнули.
-- Боже!.. Боже!.. что с тобой? - прошептала Роза.
-- У вас они или нет?.. Да или нет? - загремел, окончательно потеряв голову, солдат. - Если нет, так мне остается только запустить себе в грудь первый попавшийся нож!
-- Ты ведь любишь нас... ты не захочешь причинить нам зло!
И сироты залились слезами, протягивая к Дагоберу умоляющие руки. А тот, ничего не видя перед собой, устремил на них безумный взор. Затем, когда это состояние, сходное с головокружением, рассеялось, он сложил руки, рухнул всем телом на колени около их кровати и прижался к ней лбом. Сквозь раздирающие душу рыдания, потрясавшие этого железного человека, можно было разобрать только отрывистые слова:
-- Простите меня... простите... я знаю... Какое несчастье... о! какое несчастье... простите... простите...
При этом взрыве горести, причин которой они не понимали, но которая раздирала им сердце, Роза и Бланш обвили своими руками седую голову Дагобера и повторяли, заливаясь слезами:
В это время на лестнице послышался шум шагов.
Вслед за этим раздался свирепый лай Угрюма, остававшегося за дверью. Чем ближе слышались шаги, тем отчаяннее лаяла собака, сопровождая, очевидно, лай и другими проявлениями неприязни, потому что тотчас же послышался гневный голос трактирщика:
-- Эй, вы там... уберите свою собаку или велите ей замолчать... Здесь господин бургомистр... он желает подняться к вам...
-- Дагобер, слышишь?.. бургомистр! - сказала Роза.
Слово "бургомистр" напомнило Дагоберу все, что произошло, и ему представилась полная картина его бедствий. Лошадь убита, пропали деньги, документы... все, а между тем даже день промедления уничтожал последнюю надежду сестер и делал бесполезным долгое и тяжелое путешествие.
Люди сильные и мужественные - а Дагобер принадлежал к их числу - предпочитают настоящую опасность, положение, хотя и тяжелое, но где все ясно, неопределенным и мучительным предчувствиям, томительной неизвестности.
Солдат был здравомыслящим человеком и хорошо понимал, что все зависит теперь только от правосудия бургомистра и что все усилия следует направить на то, чтобы склонить его на свою сторону. И потому, отерев глаза постельным бельем, он встал и спокойным решительным тоном сказал девушкам:
-- Не бойтесь, дети... Нужно, чтобы он стал нашим спасителем.
бед! Говорю вам, господин бургомистр желает вас допросить... Он уже выслушал Морока, теперь ваша очередь.
Чувствуя, что участь сирот зависела от его беседы с деревенским судьей, Дагобер постарался придать себе вид, внушающий доверие. Он пригладил волосы и усы, застегнул на все пуговицы куртку и почистил ее.
С замирающим сердцем он взялся за ручку двери и, обратясь к девушкам, перепуганным всем, что случилось, сказал:
-- Заберитесь, девочки, поглубже в кровать... прикройтесь хорошенько... Если будет нужно впустить кого-нибудь сюда, то я не допущу никого, кроме бургомистра.
Затем, отворив дверь, солдат вышел на площадку с криком:
Собака повиновалась весьма неохотно. Дагобер должен был повторить приказание дважды, чтобы она отказалась от зловредных намерений в отношении трактирщика, который с фонарем в одной руке и колпаком в другой почтительно шел впереди бургомистра, важная физиономия которого тонула в сумерках лестницы. Сзади, несколькими ступенями ниже, видны были озаренные светом фонаря любопытные лица нескольких служителей гостиницы. Загнав Угрюма в комнату девушек, Дагобер закрыл дверь и остался на площадке лестницы, где могло поместиться несколько человек и где стояла в углу деревянная скамья со спинкой.
Бургомистр, поднявшись на последнюю ступеньку, казалось, был удивлен тем, что Дагобер закрыл дверь комнаты, как бы намереваясь запретить ему вход в нее.
-- Зачем вы закрываете дверь? - спросил он грубо.
-- Во-первых, потому, что девушки, порученные моим заботам, лежат в постели, а во-вторых, этот допрос может их встревожить, - отвечал солдат. - Садитесь на скамейку, господин бургомистр, и расспрашивайте меня здесь... Я думаю, ведь вам все равно, где это делать.
-- О, я не указываю ничего, господин бургомистр! - поторопился сказать солдат, боясь дурно настроить судью. - Только девочки уже в постели, и без того напуганные... Вы докажете доброту своего сердца, если допросите меня здесь...
-- Гм, гм! Здесь! - проворчал судья в сердцах. - Стоило будить меня среди ночи... Нечего сказать, приятное дельце!.. Ну, ладно, я допрошу вас здесь... - Затем, обратившись к хозяину, он прибавил: - Поставьте фонарь на скамейку и можете идти.
Хозяин повиновался довольно неохотно: ему не меньше, чем слугам, хотелось присутствовать при допросе.
Ветеран остался с судьей наедине.