| Автор: | Сю Э. М., год: 1845 |
| Категория: | Роман |
8. УГОЛОВЩИНА
Конечно, Дагобер только на одну минуту мог устрашиться тайных коварных интриг черных ряс, по его выражению, интриг, направленных против тех, кого он любил. Он только минуту мог колебаться в своем намерении освободить Розу и Бланш. Письмо генерала Симона разом покончило со всякими колебаниями: оно напомнило солдату его священный долг, и минутное уныние Дагобера сменилось спокойной, уверенной решимостью.
-- Который час, Агриколь? - спросил он у сына.
-- Только что пробило девять.
-- Мне необходим крепкий железный крюк... такой, чтобы он мог выдержать тяжесть моего тела и которым можно было бы в то же время зацепиться за выступ стены. Эта печь послужит тебе наковальней, молоток, верно, где-нибудь найдется, а что касается железа... - солдат огляделся и, увидав довольно толстые железные щипцы для углей, подал их сыну, - то вот и железо... Ну, так скорее, сынок, принимайся за работу и сделай мне живо, что нужно...
При этих Словах Франсуаза и Агриколь с удивлением переглянулись. Кузнец, ничего не подозревая о решении отца и не зная о сделанных уже с помощью Горбуньи приготовлениях, ничего не понимал и молчал.
-- Да ты что, не слышишь, что ли? - говорил Дагобер, все еще протягивая сыну щипцы. - Понимаешь, мне надо сейчас же сковать крюк.
-- Крюк?.. Зачем, батюшка?
-- Чтобы привязать его к веревке. Надо на конце его сделать ушко, чтобы продеть и хорошенько закрепить веревку.
-- Но зачем эта веревка, этот крюк?
-- Чтобы перелезть через монастырскую стену, если через дверь нельзя будет попасть.
-- Какую монастырскую стену? - спрашивала Франсуаза у сына.
-- Как, батюшка! - воскликнул Агриколь. - Вы все еще думаете... об этом?
-- А то как же?
-- Но ведь это невозможно... Вы не можете этого сделать... не стоит и пытаться...
-- В чем дело, сын мой? - с беспокойством допрашивала Франсуаза. - Куда хочет идти твой отец?
-- Он хочет сегодня ночью пробраться в монастырь, куда заперли сестер Симон, и похитить их...
Дагобер, чувствуя, что его сейчас осадят мольбами и просьбами, решил не уступать и разом покончить со всем этим, чтобы не терять драгоценного времени и показать, что его решение непоколебимо. Серьезным, строгим, почти торжественным тоном он сказал, обращаясь к жене и сыну.
-- Слушайте, друзья мои: когда человек моих лет решается на что-нибудь, он хорошо знает, на что идет... и тут уж ни сын, ни жена не могут повлиять на его решение... Всякий обязан делать то, что должно... и я решился исполнить свой долг... Избавьте же меня от лишних слов... Вы обязаны были употребить все старания, чтоб удержать меня... вы это сделали - и довольно: я хочу быть сегодня хозяином в своем доме...
Оробевшая Франсуаза не смела вымолвить ни слова и только умоляющим взором взглянула на сына.
-- Батюшка... - сказал тот. - Позвольте мне сказать одно только слово...
-- Говори... - с нетерпением сказал отец.
-- Я не хочу оспаривать ваше решение... но мне кажется, вы не знаете, какой опасности подвергаете себя!
-- Я все знаю, - резко возразил солдат. - Я знаю, что это очень серьезно... Но пусть никто не скажет, что я не пошел на все, чтобы исполнить свое обещание...
-- Берегитесь, отец! Еще раз повторяю: вы не подозреваете, на какое опасное дело идете! - с тревогой повторял Агриколь.
-- Ну, поговорим об опасности... о ружье привратника, о косе садовника... - презрительно пожимая плечами, сказал Дагобер. - Ну, хорошо... положим, моя старая шкура там и останется, в этом монастыре... Так что же? Ведь у матери есть ты... двадцать лет жили же вы без меня?.. лишней обузой будет меньше...
-- И я... я всему виной! - воскликнула бедная старуха. - Прав был Габриель, когда упрекал меня!..
-- Успокойтесь, госпожа Франсуаза, - шепотом уговаривала ее Горбунья. - Агриколь не допустит этого!
Кузнец после минутного колебания продолжал взволнованным голосом:
-- Я слишком хорошо вас знаю, батюшка, чтобы думать, что вас может остановить страх перед смертельной опасностью...
-- А о какой же опасности ты говоришь?
-- О такой, перед которой и вы отступите, несмотря на свою храбрость... - убежденным голосом, поразившим отца, проговорил молодой человек.
-- Агриколь, - строго и резко сказал солдат. - Вы говорите низости и наносите мне оскорбление.
-- Отец!!
-- Да, низости... - с гневом продолжал старый воин. - Разве не низость стараться отговаривать человека от исполнения его долга угрозами? Разве вы не оскорбляете меня, думая, что меня можно запугать?
-- Ах, господин Дагобер! - воскликнула Горбунья. - Вы не поняли Агриколя!
Потрясенный суровыми словами отца, но решившись, несмотря на его гнев, исполнить сыновний долг, Агриколь продолжал с сильно бьющимся сердцем:
-- Простите меня, батюшка, за ослушание, и пусть вы меня даже возненавидите, но я должен вам сказать, чему вы подвергаетесь, врываясь ночью в монастырь.
-- Как, вы осмеливаетесь продолжить? - закричал Дагобер, покраснев от гнева.
-- Агриколь! - молила плачущая Франсуаза. - Муж мой!
-- Господин Дагобер, выслушайте Агриколя... необходимо для всех нас, чтобы он объяснился! - сказала Горбунья.
-- Ни слова больше!.. - гневно топнул ногою солдат.
-- Я говорю, батюшка... что вы почти наверняка рискуете попасть на каторгу!!! - воскликнул побледневший, как смерть, кузнец.
-- Несчастный! - сказал Дагобер, схватив сына за руку. - Не лучше ли было скрыть от меня это... чем позволить сделаться изменником и предателем!.. - Затем солдат повторил, содрогаясь от ужаса: - Каторга!!!
И он склонил голову, убитый грозным словом.
-- Да... проникнуть ночью тайно в жилище... По закону за это полагается каторга... - говорил Агриколь, которого отчаяние отца в одно и то же время пугало и радовало.
-- Да, батюшка, каторга... если вас поймают на месте преступления... а десять против одного, что это случится, так как Горбунья сказала, что монастырь будут тщательно стеречь... Если бы вы это сделали среди бела дня, быть может, эта честная отвага еще явилась бы сколько-нибудь смягчающим обстоятельством... Но забраться ночью, через стену... Повторяю: вы рискуете попасть на каторгу... Теперь, батюшка, решайте сами... что мы должны делать... Я, конечно, последую за вами... я не позволю вам идти одному... Скажите слово - я сейчас же сделаю крюк... у меня есть и молот и щипцы... Через час можно будет отправляться...
За словами кузнеца наступила глубокая тишина, прерываемая только рыданиями Франсуазы. Несчастная не переставала шептать с горьким отчаянием:
-- И вот что случилось из-за того... что я послушалась аббата Дюбуа!
Напрасно Горбунья старалась ее утешить: она сама дрожала от страха. Она знала, что солдат способен идти даже на гибель, и тогда Агриколю придется разделить предстоящие опасности.
Дагобер, несмотря на энергичный и решительный характер, все еще не мог опомниться от изумления. В качестве военного человека он смотрел на ночную экспедицию, как на военную хитрость, вполне простительную в сложившихся обстоятельствах, тем более что право было на его стороне. Но страшные слова сына возвращали его к действительности и ввергали в ужасное затруднение.
Или надо было нарушить долг по отношению доверенных ему отцом и умирающей матерью девочек, или подвергнуться опасности вечного позора, да еще не одному, а вместе с сыном, и все это даже без твердой уверенности, что удастся освободить сирот.
Вдруг Франсуаза, пораженная внезапной мыслью, воскликнула, вытирая глаза:
-- Боже мой... мне пришло в голову... Быть может, есть возможность освободить этих милых девушек без всякого насилия.
-- Как это, матушка? - с живостью спросил Агриколь.
-- Ну уж Родена уговорить добром невозможно, милая матушка!
-- Не его, а этого могущественного аббата, начальника Габриеля, покровительствовавшего ему со времени его поступления в семинарию.
-- Какого аббата, матушка?
-- Господина аббата д'Эгриньи.
-- Это мысль... Прежде чем сделаться священником, он был военным... быть может, он покладистее... хотя...
-- Д'Эгриньи! - с ужасом и ненавистью воскликнул Дагобер. - В этих интригах замешан, значит, д'Эгриньи... бывший военный, а затем сделавшийся священником?
-- Да, батюшка, маркиз д'Эгриньи до Реставрации служил в России, а в 1815 году Бурбоны дали ему полк...
-- Это он! - глухим голосом сказал Дагобер. - Опять он! Всегда он, всюду!! Злой гений всей семьи... отца, матери и детей!
-- Что ты говоришь, батюшка?
-- Маркиз д'Эгриньи! - воскликнул Дагобер. - Знаете ли вы, что это за человек? Прежде чем сделаться священником, он был мучителем матери Розы и Бланш, отвергшей его любовь. Прежде чем сделаться святошей... он сражался против своей страны и два раза сталкивался лицом к лицу с генералом Симоном... Пока генерал, покрытый ранами в битве при Ватерлоо, мучился в плену в Лейпциге, маркиз-предатель торжествовал вместе с русскими и англичанами. При Бурбонах изменник, покрытый почестями, еще раз столкнулся с преследуемым офицером императорской армии. Тут произошла между ними свирепая дуэль... Маркиз был ранен, а генерал Симон, приговоренный к смерти, бежал... Так предатель стал священником... говорите вы? Теперь я уверен, что мои девочки похищены именно им, чтобы выместить на них ненависть к их отцу и матери... Если они в руках этого подлого человека... то речь идет не только о защите их состояния, но и жизни... Понимаете ли... их жизни!
-- Неужели, батюшка, вы считаете этого человека способным на...
-- Изменник родины, сделавшийся подлым клерикалом, на все способен. Быть может, в эту минуту они убивают детей медленной смертью, - с отчаянием говорил солдат. - Ведь довольно их разлучить, чтоб убить.
Дагобер продолжал с невыразимым ожесточением:
-- Дочери маршала Симона в руках маркиза д'Эгриньи и его шайки, а я стану колебаться, сделать ли попытку их спасти... из страха каторжных работ! Каторга! - судорожно захохотал он. - Ну, так что же, что каторга? Да разве у меня не останется возможности размозжить себе голову, если мне не удастся эта попытка? Что же, они мой труп потащат на каторгу, что ли? Куй железо, сын мой... куй скорее... куй крюк!.. Время не терпит.
-- Но ведь вместе с тобой арестуют и нашего сына! - воскликнула с отчаянием мать, бросаясь к ногам мужа. - Ведь он идет с тобой!
-- Чтобы избавиться от каторги, у него остается тоже средство: со мной будут два пистолета...
-- А я! - воскликнула несчастная мать, простирая руки. - Без тебя... без него... я останусь одна!..
-- Ты права... я эгоист... я пойду один!
-- Один вы не пойдете! - возразил Агриколь.
-- Горбунья сходит к господину Гарди, моему хозяину, и расскажет ему все: это самый великодушный человек в мире... у матери будет приют и хлеб до ее последнего дня...
-- И я... я виной всему этому... - с отчаянием ломая руки, плакала Франсуаза. - Боже мой... покарай меня одну... я виновата... я выдала детей, и наказанием за это явится смерть моего сына...
-- Агриколь! Ты не пойдешь... я тебе запрещаю! - сказал Дагобер, горячо обнимая сына.
-- Я не пойду?.. После того как объяснил вам всю опасность предприятия? Вы так не думаете, батюшка! Да разве мне самому некого освобождать? А мадемуазель де Кардовилль, которая была ко мне так добра и великодушна, которая хотела меня спасти от тюрьмы, - разве она не в заточении? Я пойду за вами, отец: это мое право, моя обязанность... я так хочу!
Говоря это, Агриколь сунул в огонь щипцы, из которых он должен был выковать крюк.
-- Боже, пощади всех нас! - молила рыдающая мать, продолжая стоять на коленях, в то время как солдат все еще находился во власти сильной внутренней борьбы.
-- Не плачь так, матушка! Ты надрываешь мне сердце! - говорил Агриколь, поднимая мать с помощью Горбуньи. - Успокой ее, Горбунья, - я нарочно преувеличивал опасность, желая удержать отца; вдвоем же с ним, действуя осторожно, мы можем достигнуть успеха без всякого риска. Не правда ли, батюшка? - сказал Агриколь, подмигнув отцу. - Право, матушка... успокойся... Я отвечаю за все... Мы освободим сестер Симон и мадемуазель де Кардовилль... Дай-ка сюда клещи и молоток, Горбунья: они внизу, под шкафом!
Пока девушка, отирая слезы, подавала требуемые вещи, Агриколь мехами раздувал огонь.
-- Вот они, Агриколь! - сказала Горбунья глубоко взволнованным голосом, подавая дрожащими руками инструменты.
Агриколь захватил клещами раскаленное добела железо и, пользуясь печью, как наковальней, начал работать молотком. Дагобер молчал и размышлял. Вдруг он поднялся с места, подошел к жене, взял ее за руку и сказал:
-- Ты знаешь своего сына: помешать ему следовать за мной нельзя никакими силами! Но успокойся, дорогая, мы добьемся успеха... я твердо на это надеюсь... А в случае чего... нас арестуют... нет никакой низости: мы не покончим с собой... Мы гордо... рука об руку, с высоко поднятой головой пойдем вместе в тюрьму, как два честных человека, исполнивших свой долг... Наступит день суда, и мы громко, честно и прямо заявим, что, не найдя защиты у закона, доведенные до последней крайности... мы прибегли к насилию... Куй железо, сын мой, куй без боязни... Судьи - честные люди, они оправдывают честных людей! - заключил Дагобер, обращаясь к Агриколю, который ковал молотом раскаленное железо.
-- Да, дорогой батюшка! Вы правы... Матушка, успокойся... Судьи поймут разницу между перелезающим ночью через стену разбойником, явившимся воровать, и старым солдатом, который с опасностью для жизни, свободы и чести решается вместе с сыном освободить несчастные жертвы.
-- Если они не поймут, - продолжал Дагобер, - тем хуже! Опозоренными в глазах честных людей останутся не муж твой и не сын... Если нас сошлют на каторгу... если у нас хватит мужества жить... Ну, так что же? и старый, и молодой каторжники будут с гордостью носить цепи... А изменник-маркиз... бессовестный священник будет более пристыжен, чем они! Куй же железо без боязни, сын мой... Есть нечто, чего не опозорить и каторге: чистая совесть и честь!.. А теперь время приближается... Скажите нам, Горбунья, вы не заметили, высоко ли от земли окно?
-- Не очень высоко, господин Дагобер, особенно с той стороны, которая обращена к больнице умалишенных, где заключена мадемуазель де Кардовилль.
-- Каким образом удалось вам поговорить с мадемуазель де Кардовилль?
-- Она была в саду больницы; там есть место, где стена сломана и оба сада разделяются только решеткой.
-- Превосходно... - сказал Агриколь, продолжая стучать молотком. - Значит, мы можем легко попасть из одного сада в другой... Быть может, из больницы легче будет и выйти на улицу... К несчастью, ты не знаешь, где комната мадемуазель де Кардовилль!
-- Нет, кажется, знаю... - начала Горбунья, стараясь припомнить. - Она находится в квадратном павильоне; над ее окном я заметила нечто вроде навеса, белого с синими полосами.
-- Ладно, не забудем.
После минутного размышления Горбунья отвечала:
-- Они должны быть против окна мадемуазель де Кардовилль, так как она с ними переговаривается знаками через окно. Мадемуазель Адриенна мне сообщила, насколько я помню, что комнаты эти одна над другой. Одна на первом этаже, а другая на втором.
-- Есть на окнах решетки? - спросил кузнец.
-- Этого не знаю.
-- Дай, малютка, воды, - обратился к Горбунье Агриколь, - надо охладить железо. Ну, хорош ли крючок? - спросил он отца.
-- Отлично! Как только железо остынет, мы приладим веревку.
Между тем Франсуаза на коленях горячо молилась Богу за мужа и сына, собиравшихся, по своему неведению, совершить страшный грех. Она молила Создателя обратить на нее одну Свой небесный гнев, так как она вовлекла их в это опасное дело.
Дагобер и Агриколь молча закончили приготовления. Они были оба очень бледны и торжественно-сосредоточенны. Несомненно, оба сознавали всю опасность рискованного предприятия. На колокольне Сен-Мерри пробило десять. Ветер и шум дождя заглушали бой часов.
-- Сейчас, батюшка!
Поднимая мешок, Агриколь быстро шепнул Горбунье, еле стоявшей на ногах от волнения:
-- Если завтра утром мы не вернемся, я тебе поручаю мать... Сходи к месье Гарди, быть может, он уже вернулся. Ну, сестра, будь мужественнее, обними меня... я оставляю на тебя бедную мать!
При этом глубоко взволнованный кузнец дружески обнял девушку, которая боялась потерять сознание.
груди, солдат, пытаясь казаться вполне спокойным и почти веселым, прибавил: - Ну, жена, старайся быть благоразумной... Растопи хорошенько печку... часа через два-три мы явимся с девочками и с красавицей Адриенной... Ну, поцелуй же меня на счастье...
Франсуаза бросилась ему на шею, не говоря ни слова. Немое отчаяние, судорожные, глухие рыдания разрывали сердце. Дагобер, высвободившись из объятий жены, скрывая волнение, сказал сыну изменившимся голосом:
-- Пойдем... пойдем скорее... Она надрывает мне сердце... Голубушка Горбунья, поберегите ее... Агриколь, идем!
И солдат, укладывая в карманы пальто пистолеты, направился к дверям в сопровождении Угрюма.
-- Сын мой... дай обнять тебя еще раз... быть может, в последний раз... - молила несчастная мать, не будучи в состоянии двинуться с места. - Простите меня... я одна во всем виновата...
-- Прощай, матушка... Успокойся... До скорого свиданья!
И, вырвавшись из объятий Франсуазы, он догнал отца уже на лестнице.
Франсуаза Бодуэн глухо застонала и упала без чувств на руки Горбуньи.
Дагобер и Агриколь вышли на улицу в самый разгар бури и поспешно направились к бульвару Госпиталя. Угрюм следовал за ними.