| Автор: | Сю Э. М., год: 1845 |
| Категория: | Роман |
4. РАЗОБЛАЧЕНИЕ
Во время посещения Анжели и Агриколем общежития шайка волков, увеличившаяся по дороге, так как к ней присоединились кабацкие завсегдатаи, продолжала шествие по направлению к фабрике, куда медленно двигался и экипаж Родена.
Господин Гарди, выйдя из кареты со своим другом господином де Блессак, вошел в гостиную дома, который он занимал рядом с фабрикой.
Господин Гарди был среднего роста, изящный и хрупкий, что свидетельствовало о нервной и впечатлительной натуре. У него был открытый, широкий бледный лоб, кроткие и в то же время проницательные черные глаза, честное, умное и располагающее выражение лица. Одно слово вполне может обрисовать характер господина Гарди: мать прозвала его Мимозой! Действительно, это была одна из тех тонких, чутких, деликатных натур, открытых и любящих, благородных и великодушных, но в то же время до такой степени чувствительных, что при малейшем неприятном прикосновении она разом съеживалась и уходила в себя. Если мы прибавим, что с этой повышенной чувствительностью соединялась еще страстная любовь к искусству, изысканный ум, утонченный, рафинированный вкус, то становится почти непонятным, как мог не сломиться тысячу раз этот нежный, хрупкий человек, вынужденный постоянно бороться с чуждыми ему интересами: господин Гарди не раз становился жертвой самых бесчестных поступков, самых горьких разочарований на поприще промышленника. Страдать ему пришлось очень много: вынужденный заняться промышленностью, чтобы спасти имя своего отца, отличавшегося образцовой прямотой и честностью, дела которого после событий 1815 года оказались запутанными, господин Гарди собственным трудом, благодаря блестящим способностям достиг одного из самых почетных мест в промышленном мире. Но для достижения этой цели ему пришлось перенести множество тайных козней и коварных нападок со стороны бессовестных конкурентов, одолеть множество ненавистных соперников! При своей впечатлительности господин Гарди не выдержал бы этой борьбы, впал бы в скорбное негодование, вызванное низостью врагов. Он изнемог бы в горькой борьбе с нечестными людьми, если бы у него не было твердой и мудрой поддержки матери. После дня тягостной борьбы и невыносимого разочарования возвращаясь домой, он попадал в атмосферу такой благодетельной чистоты, такой ясной тишины, что разом забывал постыдные вещи, терзавшие его весь день; раны сердца вмиг излечивались при одном соприкосновении с великой и прекрасной душой матери, его любовь к ней доходила до настоящего обожания. Когда она умерла, горесть сына была так глубока и тиха, каковы всегда неизлечимые горести, делающиеся вечными спутницами человека, частью самой его жизни и даже имеющие в себе иногда минуты грустного очарования. После этого страшного несчастья господин Гарди сблизился со своими рабочими; он всегда был добр и справедлив к ним, но, хотя смерть матери оставила в сердце неизгладимую пустоту, - потребность в привязанности и желание сделать других счастливыми возросли соразмерно глубине страдания. Улучшения нравственного и материального благосостояния окружающих вскоре стали не просто развлечением, но захватили настолько, что уже не давали ему углубляться в горе. Постепенно он совсем покинул свет и всецело отдался трем привязанностям: нежной дружбе к мужчине, в преданности к которому сосредоточилась вся жажда дружеской близости; страстной и искренней, как последняя любовь, любви к женщине и отеческой привязанности к рабочим... Вся его жизнь протекала в этом маленьком мирке, полном уважения и глубокой благодарности к нему, в мирке, который он, можно сказать, создал по своему образу и подобию, чтобы найти в нем убежище от ужасов печальной действительности, и где он окружил себя добрыми, умными людьми, счастливыми и способными отозваться на все благородные помыслы, ставшие частью его души. Итак, пережив много горя, господин Гарди к зрелым годам мог считать себя совершенно счастливым, - насколько это дозволяла ему любовь к умершей матери, память о которой вечно жила в нем, - так как у него был верный друг, достойная любви возлюбленная и страстная привязанность рабочих.
Господин де Блессак, близкий друг господина Гарди, долгое время был достоин его трогательной братской привязанности. Мы знаем, к какому дьявольскому способу прибегли Роден и отец д'Эгриньи, чтобы сделать из этого прямого и искреннего человека орудие своих интриг.
Слегка озябнув от резкого северного ветра, друзья грелись у ярко пылавшего камина в маленькой гостиной господина Гарди.
-- А знаете, милейший Марсель, я явно начинаю стареть! - улыбаясь, заметил господин Гарди, обращаясь к господину де Блессак. - Я все более и более чувствую потребность в возвращении домой... Мне становится трудно покидать привычные места, и я проклинаю все, что принуждает меня уезжать из этого счастливого уголка Земли.
-- И подумать только, - слегка краснея, заметил господин де Блессак, - подумать только, что вы из-за меня должны были недавно предпринять столь долгое путешествие!
-- А вы разве не сопровождали меня, милый Марсель, в свою очередь, в путешествии, которое благодаря вам было так же приятно, как было бы несносно без вас?
-- Друг мой, но есть разница! Ведь я ваш вечный неоплатный должник!
-- Полноте, дорогой!.. Разве между нами возможны разговоры о твоем и моем? Ведь что касается доказательств преданности, то давать их не менее приятно, чем получать...
-- О, благородное... благородное сердце!
-- Скажите - счастливое! Да, счастливое благодаря последним привязанностям, для которых оно бьется!
-- А кто же больше вас заслуживает такого счастья?
-- Своим счастьем я обязан людям, которые после смерти моей матери, составлявшей всю мою поддержку и силу, явились мне на помощь, когда я чувствовал себя слишком слабым, чтобы перенести превратности судьбы.
-- Это так, но признаюсь, чем я становлюсь старше, тем больше отвращения внушают мне низкие и постыдные поступки: я чувствую себя не в силах бороться с ними.
-- Нужно будет, у вас будет больше мужества, друг мой!
-- Дорогой Марсель! - продолжал господин Гарди со сдержанным сердечным волнением. - Я вам часто повторял: моим мужеством была моя мать! Видите ли, друг мой, когда я приходил к ней с растерзанным неблагодарностью сердцем или возмущенный какой-нибудь грязной интригой, она брала в свои почтенные руки мою руку и нежным, серьезным голосом говорила: "Дорогой мальчик! Отчаиваться должны сами неблагодарные и бесчестные! Пожалеем злых, забудем зло; помнить надо только о добре..." Тогда мое болезненно сжимавшееся сердце отходило под влиянием святых слов матери, и каждый день я черпал подле нее силы для новой жестокой борьбы против печальной необходимости, что неизбежно в моей жизни. К счастью, по воле Господа, потеряв дорогую матушку, я смог обрести любовь, привязывающую меня к жизни, без которой я остался бы слабым и обезоруженным. Вы не знаете, какую драгоценную поддержку я нахожу в вашей дружбе, Марсель!
-- Не будем говорить обо мне, - заметил, скрывая смущение, господин де Блессак. - Поговорим лучше о другом чувстве, почти столь же нежном и глубоком, как любовь к матери.
-- Я вас понимаю, Марсель, - сказал господин Гарди. - Я ничего не могу от вас скрывать; поэтому в сложных обстоятельствах я обратился за советом к вам... Да... мне кажется, что с каждым днем мое восхищение этой женщиной все увеличивается... Ведь только ее я страстно люблю: ни до нее, ни после я никого никогда не любил и не полюблю... Знаете, Марсель, что делает эту любовь священной в моих глазах? Моя мать, не подозревая, чем была для меня Маргарита, постоянно хвалила мне ее!
-- Кроме того, в ваших характерах так много поразительного сходства... Госпожа де Нуази, так же как и вы, обожает свою мать!
-- Это правда, Марсель... ее самоотречение в данном случае часто для меня мучительно... Сколько раз со своей обычной искренностью она мне говорила: "Я всем для вас пожертвовала... хотя для матери я пожертвую и вами!"
-- Но, слава Богу, друг мой, вам нечего бояться столь жестокого испытания... Вы сами мне сказали, что ее мать отказалась от мысли ехать в Америку, где господин де Нуази, по-видимому, прекрасно устроился и нисколько не беспокоится о жене... Благодаря скромной преданности той превосходной женщины, которая воспитала Маргариту, ваша любовь окружена непроницаемой тайной... Что же может нарушить эту тайну теперь?
-- Ничто, о да, ничто! - воскликнул господин Гарди. - Я теперь почти уверен в этом...
-- Что хотите вы сказать, друг мой?
-- Я не знаю, должен ли я говорить об этом...
-- Неужели я позволил себе нескромность?
-- Вы... дорогой Марсель?.. Как вы могли так подумать? - с дружеским упреком заметил Гарди. - Нет... это совсем не то... я люблю говорить о своем счастье, когда я вполне в нем уверен, а моему некоему очаровательному проекту не хватает еще...
Вошедший слуга помешал ему окончить и доложил:
-- Сударь, там какой-то пожилой господин желает вас видеть по очень спешному делу...
-- Уже!.. - с легким нетерпением воскликнул господин Гарди. - Вы позволите, друг мой? - обратился он к господину де Блессак и, заметив, что последний хочет удалиться в соседнюю комнату, прибавил, улыбаясь: - Нет, нет, оставайтесь... в вашем присутствии разговор быстрей закончится!..
-- Но если это деловой разговор?
-- Мои дела ведутся открыто, вы знаете... Попросите этого господина войти.
-- Извозчик спрашивает, можно ли ему уехать, - оказал слуга.
Слуга вышел и тотчас же возвратился с Роденом, с которым господин де Блессак не был знаком, так как переговоры о его предательстве велись через третье лицо.
-- Господин Гарди? - спросил Роден, почтительно кланяясь и вопросительно глядя на обоих друзей.
-- Это я, что вы желаете? - приветливо отвечал фабрикант.
Жалкий вид плохо одетого старика навел его на мысль, что тот пришел с просьбой о помощи.
-- Господин... Франсуа Гарди? - повторил Роден, как бы желая удостовериться в полном тождестве.
-- Я имел честь сказать вам, что это я...
-- Я должен сделать вам конфиденциальное сообщение, - сказал Роден.
-- Можете говорить... этот господин мой друг, - отвечал Гарди, указывая на господина де Блессак.
-- Все-таки... я желал бы поговорить... наедине...
Господин де Блессак хотел уже выйти, но взгляд господина Гарди его остановил. Фабрикант ласково обратился к Родену, подумав, что, быть может, присутствие постороннего лица стесняет его в его просьбе:
-- Простите, дело это касается вас или меня? Для кого из нас вы желаете сохранить разговор втайне?
-- Для вас... исключительно для вас!
-- Тогда... - с удивлением сказал господин Гарди, - прошу вас начинать... у меня нет тайн от моего друга...
После нескольких минут молчания Роден заговорил, обращаясь к господину Гарди:
-- Я знаю, что вы достойны тех похвал, которые раздаются в ваш адрес, поэтому... вы заслуживаете симпатии любого честного человека...
-- Надеюсь...
-- И, как честный человек, я пришел оказать вам услугу.
-- Какую услугу?
-- Я пришел открыть вам ужасное предательство, жертвой которого вы стали.
-- У меня есть доказательства.
-- Доказательства?
-- Да, письменные доказательства... той измены, которую я хочу вам открыть... Они здесь... со мною. Человек, которого вы считаете своим другом... вас бесчестно предал...
-- Его имя?
-- Господин Марсель де Блессак, - отвечал Роден.
При этих словах де Блессак задрожал. Мертвенно бледный, словно пораженный громом, он едва мог прошептать прерывающимся голосом:
-- Ме... месье...
Не взглянув на друга, не замечая ужасного смущения, господин Гарди схватил его за руку и воскликнул:
-- Тише... молчите... друг мой... - А затем с блестящим от негодования взором, не сводя с Родена глаз, он произнес презрительно и уничтожающе:
-- А!.. вы обвиняете господина де Блессак?
-- Обвиняю! - ясно произнес Роден.
-- А вы его знаете?
-- Я его никогда не видел...
-- В чем же вы его упрекаете?.. Как осмеливаетесь вы говорить, что он мне изменил?
должен крикнуть: берегись... душат?
-- Конечно... но какое отношение...
-- По-моему, иногда предательство столь же преступно, как и убийство... Поэтому я и решился стать между палачом и его жертвой...
-- Палач? Жертва? - все с большим и большим удивлением переспрашивал господин Гарди.
-- Почерк господина де Блессак вам, конечно, знаком? - спросил Роден.
-- Тогда прочтите это...
И Роден подал господину Гарди письмо, вынув его из кармана.
В эту минуту фабрикант в первый раз взглянул на своего друга... и невольно отступил на шаг, пораженный смертельной бледностью этого человека, который, не обладая обычным для изменников наглым бесстыдством, вынужден был молчать.
-- Марсель! - с ужасом воскликнул господин Гарди, лицо которого исказилось от неожиданного удара. - Марсель!.. как вы бледны!.. отчего вы не отвечаете!..
-- Да разве вы не слышите, Марсель, что говорит этот человек? - воскликнул фабрикант. - Он утверждает, что вы мне подло изменили...
И он схватил руку друга. Рука была холодна как лед.
-- О Боже! Он молчит... он не отвечает ни слова! - и господин Гарди в ужасе отступил.
-- Раз я нахожусь в присутствии господина де Блессак, - сказал Роден, - то я принужден спросить его, осмелится ли он отрицать, что несколько раз писал в Париж, на улицу Милье-дез-Урсен, на имя господина Родена?
Господин Гарди, не веря собственным ушам, судорожно развернул поданное ему Роденом письмо... и прочитал несколько строк, прерывая чтение восклицаниями горестного изумления. Ему не нужно было читать письмо до конца, чтобы убедиться в ужасном предательстве своего друга. Господин Гарди пошатнулся... При этом страшном открытии, заглянув в эту бездну низости и подлости, он почувствовал, как закружилась его голова, и он едва устоял на ногах. Проклятое письмо выпало из его дрожащих рук. Но вскоре гнев, презрение и негодование вернули ему силы, и он бросился, побледневший и страшный, на господина де Блессак.
-- Негодяй!!! - воскликнул он, уже занеся для удара руку, но, опомнившись вовремя, с ужасающим спокойствием промолвил: - Нет... это значило бы замарать свою руку!.. - И, обернувшись к Родену, он прибавил: - Не коснуться щеки предателя должна моя рука... а пожать благородную руку, решившуюся мужественно сорвать маску с изменника и подлеца...
Растерявшись от стыда, господин де Блессак пробормотал:
-- Я... готов дать вам удовлетворение... я...
-- Я говорю вам, что мне необходимо видеть вашего господина немедленно...
Услыхав этот голос и увидав бледную, заплаканную, испуганную женщину, господин Гарди забыл об изменнике, Родене, о гнусном предательстве и, со страхом отступив назад, воскликнул:
-- Госпожа Дюпарк! вы здесь? что случилось?
-- Ах! страшное несчастье...
-- Она уехала.
-- Уехала? - повторил Гарди, пораженный как громом. - Маргарита?.. уехала?..
-- Все открыто... Ее мать увезла ее третьего дня! - слабым голосом отвечала несчастная женщина.
-- Маргарита уехала!.. Неправда!.. меня обманывают!.. - воскликнул господин Гарди. - И, ничего не слушая, он бросился, как помешанный, из дома, вскочив в карету, которая ждала господина де Блессак, и крикнул кучеру:
В ту минуту, когда карета стрелой помчалась к Парижу, сильный порыв ветра донес звуки боевой песни, с которой волки поспешно шли к фабрике.