| Автор: | Сю Э. М., год: 1845 |
| Категория: | Роман |
7. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Как только началась борьба между Агриколем и каменоломом, общая свалка приобрела страстный, страшный и беспощадный характер. Осаждающие, следом за своим предводителем, с безудержной яростью бросились к двери. Остальные, не будучи в состоянии пробиться сквозь ужасную давку, где даже самые сильные спотыкались и задыхались, давя более слабых, обежали дом с другой стороны, сломали садовую решетку и зажали рабочих фабрики меж двух огней. Последние защищались отчаянно, но некоторые из них, увидав, что Цыбуля во главе нескольких мегер и зловещих бродяг побежала в главное здание общежития, где окрылись женщины и дети, бросились вдогонку за шайкой. Однако товарищи Цыбули обернулись и задержали рабочих фабрики у входа на лестницу, а Цыбуля с тремя или четырьмя товарками и таким же числом сопутствовавших негодяев ринулась по квартирам рабочих грабить и разрушать все, что попало.
Одна дверь долго не поддавалась их усилиям, но наконец ее выбили, и Цыбуля, растрепанная и разъяренная, опьяненная шумом и борьбой, ворвалась в комнату, размахивая палкой. Прелестная молодая девушка (это была Анжель), казалось, одна защищала вход. Увидав перед собой Цыбулю, бедняжка упала на колени и, вся бледная, протянула к ней руки с мольбой:
-- Не делайте зла моей матери!
-- А вот я сперва тебя угощу, а там и за твою мать примемся! - хрипела мегера, стараясь вцепиться ногтями в лицо молодой девушки, пока одни бродяги разбивали зеркало и часы, а другие хватали разные тряпки.
Анжель, болезненно вскрикнув, боролась с Цыбулей, стараясь защитить дверь в другую комнату, где ее мать, высунувшись из окна, призывала на помощь Агриколя, который продолжал борьбу со страшным каменоломом. Они отбросили молоты и, вцепившись друг в друга, с налитыми кровью глазами, со стиснутыми зубами, тяжело дышали, обвивая, как змеи, друг друга и стараясь свалить с ног один другого. Кузнец, наклонившись, сумел схватить правой рукой левую ногу великана и таким образом уберечь себя от страшных ударов ногой, но, несмотря на это, геркулесова сила вождя волков была так велика, что он, стоя на одной ноге, все-таки не позволял себя повалить и даже не пошатнулся. Свободной рукой, - другую как в клещах держал Агриколь, - он старался снизу разбить челюсть кузнеца, который, наклонив голову, уперся лбом в грудь своего противника.
-- Подожди... волк разобьет пожирателю зубы... больше никого кусать не будешь! - говорил каменолом.
-- Ты не настоящий волк, - отвечал кузнец, удваивая усилия. - Настоящие волки - хорошие товарищи... они вдесятером на одного не пойдут!..
-- Настоящие или нет, а зубы тебе разобью!..
-- А я тебе лапу сломаю!..
С этими словами Агриколь так загнул ногу волка, что тот заревел от боли и, вытянув шею, как дикий зверь вцепился зубами в шею кузнеца.
При этом жгучем укусе Агриколь сделал движение; благодаря чему каменолому удалось высвободить ногу, и, навалившись всей тяжестью на молодого рабочего, великан сбил его наконец с ног и подмял под себя.
-- Помогите!.. Агриколь!.. помогите!.. мою дочь убивают!
-- Пусти меня, - задыхаясь, проговорил Агриколь. - Как честный человек... я готов буду драться с тобой... завтра... когда хочешь!..
-- Я не люблю разогретого... горячее мне больше по вкусу... - отвечал каменолом и, схватив кузнеца за горло, старался наступить коленом ему на грудь.
-- Помогите... убивают мою дочь! - отчаянно кричала мать Анжели.
-- Пощады... я молю о пощаде... пусти меня! - говорил Агриколь, стараясь освободиться с неимоверными усилиями.
-- Нет... я слишком оголодал! - отвечал противник.
Агриколь, приведенный в отчаяние опасностью, угрожавшей Анжели, напряг все свои силы. Вдруг каменолом почувствовал, что в ляжку ему впились чьи-то острые зубы, а на голову посыпались здоровенные палочные удары. Он невольно выпустил из рук свою добычу, упал на колено и, опираясь левой рукой о землю, правой старался оградить себя от ударов, которые тотчас Же прекратились, как только Агриколь вскочил.
-- Батюшка... вы меня спасли... Только бы не опоздала помощь Анжели! - воскликнул кузнец, поднимаясь с земли.
-- Беги... торопись... обо мне не заботься! - проговорил Дагобер.
И Агриколь бросился к общежитию.
Дагобер вместе с Угрюмом провожал внучек Симона, приехавших навестить деда, как мы уже сказали. Старому солдату удалось с помощью нескольких рабочих защитить вход в комнату, куда внесли умирающего старика. Оттуда солдат и увидел, что сыну грозит опасность.
Толпа оттеснила Дагобера от каменолома, потерявшего сознание на несколько минут.
Агриколь в два прыжка был у общежития, оттолкнул преграждавших ему вход и вбежал в комнату Анжели в ту самую минуту, когда бедное дитя машинально защищало свое лицо от Цыбули, которая, набросившись на нее, как гиена, старалась ее изуродовать.
Быстрее мысли схватил Агриколь желтую гриву отвратительной мегеры, с силой отдернул ее назад и одним ударом сапога в грудь повалил на пол.
Однако Цыбуля, хотя удар был сильным, тотчас же вскочила на ноги, задыхаясь от злости. Но ею занялись другие рабочие фабрики, вбежавшие за Агриколем, а молодой кузнец поднял девушку, почти лишившуюся сознания, и отнес ее в соседнюю комнату, пока его товарищи выгоняли Цыбулю и ее шайку из этого крыла здания.
Между тем, после первого же залпа камнями, очень небольшая часть настоящих волков, о которых упомянул Агриколь и которые оставались, в сущности, честными рабочими, позволившими только по слабости увлечь себя в это предприятие под предлогом ссоры компаньонажей, эти рабочие, видя свирепые бесчинства бродяг, которым им пришлось против своей воли сопутствовать, эти, повторяем, храбрые волки неожиданно перешли на сторону пожирателей.
волков, ни пожирателей! - сказал один из самых решительных волков своему противнику Оливье, с которым только что сурово и добросовестно бился изо всех сил. - Здесь есть только честные рабочие, которым необходимо соединиться против кучки негодяев, явившихся сюда для грабежа и насилия.
-- Да, - подхватил другой, - бить ваши окна начали помимо нашего желания.
-- Это все каменолом нас взбаламутил, - сказал третий. - Настоящие волки от него отрекаются... мы с ними еще посчитаемся.
-- Можно хоть каждый день драться... но нужно уважать друг друга [32].
Эта неожиданная помощь, хотя, к несчастию, и очень незначительной части рабочих, разделив осаждающих, придала, однако, энергии рабочим фабрики, и они с новой силой, вместе с волками, бросились на бродяг и разбойников, собравшихся заняться самыми грязными делами.
Шайка негодяев, подстрекаемая маленьким пронырой с лицом хорька, эмиссаром барона Трипо, ринулась прямо в мастерские господина Гарди. Обезумев от жажды разрушения, эти люди безжалостно разбивали самые дорогие машины, самые сложные станки, уничтожали начатые работы, и вскоре дикое соревнование варваров, опьяневших от разрушения, превратило эти мастерские, некогда образец порядка и экономии, в развалины; дворы были усеяны всевозможными предметами, которые под адские крики и зловещие взрывы хохота выкидывали из окон. Торговые книги господина Гарди, промышленные архивы, необходимые всякому коммерсанту, были брошены по ветру и изорваны; их топтал ногами сатанинский хоровод, объединивший все, что было самого грязного в этом сброде; мужчины и женщины, мерзкие, кошмарные, в лохмотьях, взявшись за руки, кружились, испуская ужасные возгласы.
Странный и грустный контраст! Среди всего этого адского гама и сцен ужасного разрушения, в комнате отца маршала Симона происходила другого рода сцена, полная величественного и мрачного спокойствия. Несколько преданных рабочих охраняли дверь. Старый рабочий лежал на кровати, с повязкой на голове, из-под которой выбивались окровавленные седые волосы. Лицо его было мертвенно бледно, дыхание затруднено, а глаза смотрели остановившимся взглядом. Маршал Симон, стоя у изголовья склонившись над отцом, с отчаянием ловил малейшие проявления сознания у умирающего, за ослабевающим пульсом которого следил врач. Роза и Бланш, приехавшие с Дагобером, преклонили колени около кровати, молитвенно сложив руки и заливаясь слезами. В стороне, скрытый в полумраке комнаты, так как приближалась ночь, скрестив на груди руки, стоял Дагобер с выражением мучительной боли на лице. В комнате царила глубокая, торжественная тишина, прерываемая только тяжелым дыханием раненого и заглушаемая рыданиями внучек. Глаза маршала были сухи и горели мрачным огнем... Он отводил взор от отца, только чтобы взглядом спросить врача.
Странные, роковые бывают случайности... Этот врач... был доктор Балейнье. Его больница находилась ближе всего к заставе, к фабрике господина Гарди, и так как он был известен в округе, к нему и побежали за помощью.
Вдруг доктор сделал движение: маршал Симон, не сводивший с него глаз, воскликнул:
-- Есть надежда?
-- По крайней мере, господин герцог, пульс усиливается.
-- Он спасен! - проговорил маршал.
-- Не питайте ложных надежд, господин герцог, - серьезно возразил доктор. - Пульс усилился благодаря сильным средствам, которые я пустил в ход... но я не отвечаю за исход кризиса...
Действительно, старик открыл глаза... и в них сиял ум.
-- Батюшка!.. ты жив... ты меня узнаешь?.. - вырвалось у маршала, опьяневшего от радостной надежды.
-- Ты здесь... Пьер?.. - слабым голосом проговорил старик. - Руку... дай...
И он сделал легкое движение.
-- Вот она, батюшка! - проговорил маршал, сжимая в своих руках руку старика.
Затем, невольно уступив порыву восторга, он бросился к отцу и, покрывая его руки, лицо и волосы поцелуями, воскликнул:
-- Жив... Боже!.. жив... спасен!
В это время до ушей умирающего донеслись крики борьбы, начавшейся между бродягами, с одной стороны, и волками вместе с пожирателями, с другой.
-- Шум... какой... шум! - оказал раненый. - Разве еще дерутся?
-- Стихает, кажется, - сказал маршал, желая успокоить отца.
-- Пьер... - слабым и прерывистым голосом проговорил последний. - Не надолго... меня... хватит...
-- Батюшка!
-- Подожди... сынок... дай мне сказать тебе... только бы... успеть... сказать все...
Доктор Балейнье чинно заметил старому рабочему:
-- Небо, может быть, совершит чудо... Выкажите себя достойным этого, и пусть священник...
-- Священник?.. Нет, спасибо... у меня есть сын, - сказал старик. - На его руках я отдам душу, которая всегда была честной и прямой...
-- Пьер! - начал старик сперва довольно твердым голосом, но потом все слабее и слабее. - Ты сейчас... просил... совета... очень важного... Мне кажется... желание... указать тебе... на твой долг... меня и вернуло к жизни... Я умер бы... глубоко... несчастным... если бы... знал... что ты... пошел по недостойному... пути... И слушай... сын... мой честный сын... в эту страшную минуту... твой отец... не может ошибаться... ты должен... исполнить долг свой... иначе ты... поступишь... нечестно... и не исполнишь... последней... воли отца... Ты... не... колеблясь... должен...
Последние слова были почти непонятны, старик совсем ослабел. Единственно, что мог разобрать маршал, это были слова:
-- Наполеон II... Клятва... бесчестие... сын мой... Затем несколько судорожных движений губами, и все было кончено.
В ту минуту, когда старик испустил последнее дыхание, наступила ночь, и снаружи раздались страшные крики:
-- Горим!.. Горим!
Огонь появился в одном из отделений фабрики, наполненном легко воспламеняющимся материалом. Туда перед этим прокрался человек с лицом хорька. В то же время послышался барабанный бой, извещавший о прибытии воинской части из предместья.
Несмотря на все усилия, вот уже больше часа, как огонь пожирал фабрику.
Ночь светла и холодна. Порывисто дул сильный северный ветер.
Какой-то человек медленно приближался к фабрике по полю, складки местности еще скрывали от него пожар. Это господин Гарди. Он думал, что ходьба успокоит его лихорадку... ледяную лихорадку, похожую на озноб умирающего, и решил вернуться из Парижа пешком. Его не обманули: обожаемая возлюбленная, благородная женщина, которая одна только могла утешить его в горьком разочаровании, покинула Францию.
Сомнений больше не было: Маргарита уехала по воле матери в Америку. В искупление ее вины, мать потребовала от нее, чтобы она не оставила ни слова прощания тому, ради кого она пожертвовала супружеским долгом. Маргарита повиновалась...
Она, впрочем, не раз говорила ему сама:
-- Между матерью и вами я не буду колебаться в выборе!
Так она и сделала... Надежды больше не оставалось... никакой надежды... Не океан разделяет их - это не препятствие, а слепое повиновение матери, которому она никогда не изменит... Все... все кончено!
Что же остается тебе, бедная Мимоза, как звала тебя твоя нежная мать? Чем ты утешишься, утратив последнюю любовь... дружбу, убитую низостью друга?
О! тебе остается созданный по твоему подобию уголок мира, маленькая, тихая, цветущая колония, где благодаря тебе труд приносит награду и радость. Тебе остаются достойные ремесленники, которых ты сделал счастливыми, добрыми и благородными... Это тоже святая и великая привязанность... Пусть же она послужит тебе убежищем посреди страшных потрясений и крушения всего, во что ты свято верил... Спокойствие этого тихого, веселого пристанища, счастье твоих ближних - вот что успокоит твою скорбящую, кровоточащую душу, в которой живет только страдание!
И вот господин Гарди на вершине холма.
В эту минуту пламя пожара, временно притихшее, с новой яростью охватило общежития. Яркий свет, сначала беловатый, потом рыжий и затем медно-красный залил весь горизонт.
Господин Гарди смотрел... и не верил своим глазам. Его изумление перешло в какое-то тупое недоумение. В это время громадный сноп пламени вырвался из дымного столба и устремился к небу, окруженный тучей искр, осветив пылающим отблеском всю долину до самых ног господина Гарди. Сильный северный ветер, то вздымая огненные языки, то расстилая их по земле, донес до ушей господина Гарди учащенные звуки набата с его фабрики, охваченной пламенем.
Примечания
же постепенно изживаются, мы не собираемся приписывать такие качества, как дикая враждебность, только одной секте, именно волкам, а не пожирателям. Волки, члены компаньонажа каменотесов, обычно трудолюбивые и очень толковые рабочие, положение которых заслуживает внимания, так как их трудная и суровая работа требует почти математической точности, в продолжении двух-трех месяцев в году они остаются без заработка; их тяжелая профессия, к сожалению, является одною из тех, по которым бьет неизбежная зимняя безработица. Большая часть волков, желая усовершенствоваться в своем ремесле, посещает каждый вечер курсы начертательной геометрии, применяемой при обтесывании камней. Некоторые из каменотесов компаньонажа на последней выставке экспонировали архитектурные модели из гипса.