| Автор: | Сю Э. М., год: 1845 |
| Категория: | Роман |
11. УБИЙЦЫ
Подбежав к Габриелю во главе своей шайки, каменолом, сверкая от ярости глазами, закричал:
-- Где отравитель?.. Он нам нужен!..
-- А кто вам сказал, что он отравитель, братья мои? - начал Габриель своим проникающим в душу звонким голосом. - Отравитель!.. А где же доказательства?.. Где свидетели?.. Где жертвы?..
-- Довольно... ведь мы здесь не на исповеди... - грубо отвечал каменолом, угрожающе наступая. - Подайте нам этого человека... надо с ним покончить... или вы заплатите за него...
-- Да... да! - закричало несколько голосов.
-- Они заодно!
-- Нам надо того или другого!
-- Тогда берите меня! - сказал Габриель, поднимая голову и выходя вперед со спокойствием, полным величия и покорности. - Я или он! - прибавил юноша. - Ведь вам все равно? Вы жаждете крови: берите мою, братья мои; ведь ваши головы затуманены роковым безумием!
Слова Габриеля, его смелость, благородство осанки, красота произвели глубокое впечатление на нападающих. Но вдруг чей-то голос закричал:
-- Эй друзья!.. Вон где отравитель... за решеткой!..
-- Где он?.. Где?
-- Да вон глядите... лежит врастяжку на полу!
При этих словах стоявшие толпой люди рассыпались по церкви, заглядывая за решетку хор, последнюю и единственную преграду, которая защищала отца д'Эгриньи.
Между тем каменолом, Цыбуля и еще несколько человек с злобной радостью наступали на Габриеля, восклицая:
-- А, попался!.. Теперь он в наших руках! Смерть отравителю!
Габриель позволил бы себя убить здесь, у дверей решетки, лишь бы спасти отца д'Эгриньи; но так как решетка была высотой всего в четыре фута, через нее можно было перелезть или разрушить; потеряв всякую надежду на спасение иезуита, миссионер все же закричал:
-- Остановитесь, несчастные безумцы!
Бросившись вперед, он поднял руки к толпе.
Снова раздались крики, еще более яростные.
-- Смерть! Смерть ему!
-- Вы хотите его смерти? - сказал Габриель, бледнея.
-- Да!.. Да!..
-- Хорошо! Пусть он умрет!.. - воскликнул миссионер под наитием какого-то вдохновения. - Да... пусть умрет сейчас же...
Эти неожиданные слова так поразили толпу, что она, не двигаясь с места, смотрела на молодого священника, молча, точно парализованная.
-- Вы говорите, он виноват? - продолжал Габриель дрожащим от волнения голосом. - Вы его осудили без доказательств... без свидетелей?.. Ничего!.. Пусть он умрет!.. Вы говорите, что он отравитель?.. А где его жертвы? Вы не знаете... но это все равно! Он осужден... у него отнято даже святое право всякого обвиняемого - право самозащиты! Вы не хотите его выслушать?.. Ничего... это все равно! Приговор произнесен!.. Вы разом являетесь и обвинителями, и судьями, и палачами?.. Хорошо, пусть будет так! Вы никогда не видали этого несчастного, он вам не сделал никакого зла, вы даже не знаете, причинил ли он кому-нибудь зло... но вы берете на себя ужасную ответственность за его смерть... слышите ли... за гибель человека! Но как бы там ни было, это дело вашей совести... она вас оправдывает... Я хочу верить, что это будет так... Обвиняемый умрет!.. Он умрет, и святость дома Божьего не спасет его...
-- Нет... не спасет... нет! - кричали остервенелые голоса.
-- Нет, не спасет! - с еще большим жаром продолжал Габриель. - Вы хотите крови и хотите пролить ее в храме Божьем! Вы говорите, что это ваше право... Вы произносите приговор... Но зачем же столько сильных рук, для того чтобы добить умирающего? Зачем крики... ярость... насилие? Разве так должен происходить суд сильного и справедливого народа? Нет... нет: если он, уверенный в своей правоте, наносит удар врагу, он наносит его со спокойствием судьи, произносящего приговор по совести и по чести!.. Нет, сильный, справедливый народ не будет в слепой ярости, с криками гнева наносить удары, словно он хочет забыться, совершая подлое и ужасное убийство!.. Нет... не так должен быть исполнен ваш приговор, если вы хотите пользоваться вашим правом, как вы говорите.
-- Да... мы хотим им воспользоваться, - кричали каменолом, Цыбуля и еще несколько безжалостных людей, между тем как большинство онемело от ужаса при словах Габриеля, ярко обрисовавшего им истинную картину ужасного преступления, которое они готовы были совершить.
-- Да... - продолжал каменолом. - Это наше право!.. Мы хотим убить отравителя!
И, говоря это, негодяй, с налитыми кровью глазами, с горящим лицом, во главе нескольких товарищей сделал шаг вперед и хотел оттолкнуть Габриеля, продолжавшего стоять перед решеткой.
Вместо того чтобы сопротивляться разбойнику, миссионер выступил ему навстречу и, взяв его за руку, твердым голосом произнес:
-- Идем...
И, увлекая за собой изумленного каменолома, дружки которого, ошеломленные неожиданным поступком Габриеля, не осмелились за ним следовать, Габриель быстро пробежал пространство, отделявшее их от хор, отворил решетку и, подведя каменолома, руку которого он не выпускал, к телу отца д'Эгриньи, распростертому на плитах, воскликнул:
-- Вот жертва... она приговорена... Бейте ее!
-- Я?.. - колеблясь, возразил каменолом. - Я... один?
-- О! - продолжал Габриель с горечью. - Опасности нет... вы скоро с ним покончите... Он совершенно измучен... еле дышит... сопротивляться не будет. Не бойтесь ничего!!!
Каменолом не двигался с места, между тем как толпа, на которую все это произвело сильное впечатление, робко подступала к решетке, но не осмеливалась за нее перейти.
-- Нет! - воскликнул каменолом, отступая и отводя глаза. - Я не палач... нет!!!
Толпа молчала, онемев... Ни одно слово, ни один крик не нарушали в течение нескольких секунд торжественной тишины собора.
В этом отчаянном положении Габриель действовал с глубоким знанием человеческого сердца. Когда толпа, под влиянием слепого гнева, бросается, издавая яростные крики, на жертву и всякий, наносит ей удар, - подобное ужасное убийство сообща кажется менее страшным, потому что все разделяют взаимную ответственность... кроме того, крики, вид крови, отчаянная самозащита человека, которого убивают, влекут своего рода свирепое опьянение. Но если из всей этой толпы яростных безумцев, участников такого убийства, взять одного, поставить его перед жертвой, неспособной защищаться, и сказать ему: "Бей!", - почти никогда ни один не решится ударить. Негодяй задрожит при мысли об убийстве, совершенном им одним и с полным хладнокровием.
Предыдущая сцена произошла очень быстро. Между товарищами каменолома, стоявшими ближе к решетке, некоторые не поняли того впечатления, какое и они бы испытали, подобно этому неукротимому человеку, если бы им, как и ему, сказали: "Возьмись за дело палача". А другие принялись даже ворчать и громко порицать каменолома за слабость.
-- Не смеет покончить с отравителем! - говорил один.
-- Трус!
-- Боится!
-- Отступает!
Услыхав этот ропот, каменолом подбежал к решетке, открыл дверь во всю ширину и, показывая на тело д'Эгриньи, воскликнул:
-- Если здесь есть кто храбрее меня, пусть он идет и прикончит его... пусть он будет палачом... Ну-ка!..
При этом предложении ропот стих. Снова в соборе воцарилась глубокая тишина. Все эти люди, которые до сих пор были разъярены, сразу стали сконфуженными, почти испуганными. Заблуждающаяся толпа начинала понимать свирепую низость поступка, который она хотела совершить. Никто не осмеливался в одиночку ударить умирающего.
В эту минуту отец д'Эгриньи испустил предсмертный хрип, руки его судорожно вытянулись, голова приподнялась и снова упала на плиты, как будто он умирал...
Габриель воскликнул с тревогой, падая на колени возле отца д'Эгриньи:
-- Великий Боже! Он умер...
Странное непостоянство толпы, одинаково восприимчивой как к худому, так и к хорошему! При раздирающем возгласе Габриеля те же люди, которые несколькими минутами раньше, громко крича, требовали смерти этого человека, почувствовали себя почти растроганными... Слова "он умер" передавались из уст в уста с легкой дрожью, шепотом, в то время как Габриель одной рукой приподнимал отяжелевшую голову отца д'Эгриньи, а другой искал пульс на похолодевшей руке.
-- Господин аббат, - сказал каменолом, наклоняясь к Габриелю. - В самом деле нет больше надежды?
Ответа Габриеля ожидали с тревогой среди глубокой тишины; стоявшие едва осмеливались обмениваться вполголоса несколькими словами.
-- Да будет благословен Бог! - воскликнул вдруг Габриель. - Сердце его бьется.
-- Сердце его бьется, - повторил каменолом, повертывая голову к толпе, чтобы сообщить ей радостную весть.
-- Есть надежда... мы сможем его спасти, - прибавил Габриель с выражением безграничного счастья.
-- Мы сможем его спасти, - повторил машинально каменолом.
-- Его можно спасти, - тихо бормотала толпа.
-- Скорее, скорее, - сказал снова Габриель, обращаясь к каменолому. - Помогите мне, брат мой, перенесем его в соседний дом... Там ему окажут первую помощь.
Каменолом с готовностью повиновался. В то время как миссионер поднимал отца д'Эгриньи за плечи, каменолом взял это почти безжизненное тело за ноги, и они вдвоем вынесли его с хор.
При виде грозного каменолома, помогавшего молодому священнику спасать человека, которого недавно толпа преследовала криками с требованием смерти, многие почувствовали вдруг прилив жалости... Побежденные глубоким влиянием, слова и примера Габриеля, эти люди смягчились... Кончилось тем, что всякий старался предложить свои услуги.
-- Господин аббат, на кресле его будет удобнее нести, чем на руках, - предложила Цыбуля.
-- Хотите, я пойду поищу носилки в больнице? - сказал другой из толпы.
-- Господин аббат, я вас заменю: тело слишком тяжело для вас.
-- Не трудитесь, пожалуйста, - прибавил один силач, почтительно приближаясь к миссионеру. - Я его понесу сам.
-- Не сбегать ли мне поискать карету, господин аббат? - сказал отчаянный гамен, приподнимая свою греческую шапочку.
-- Ты хорошо придумал, - сказал каменолом. - Беги скорее, малыш.
-- Но сперва спроси у господина аббата, хочет ли он, чтобы ты бежал за каретой, - сказала Цыбуля.
-- Это верно, - подхватил один из присутствующих. - Мы здесь в церкви, и господин аббат должен распоряжаться. Он у себя.
-- Да, да, идите скорее, дитя мое, - сказал Габриель услужливому гамену.
В то время как он проходил через толпу, чей-то голос произнес:
-- У меня есть бутылка с водкой; может быть, она пригодится?
-- Конечно, - живо отвечал Габриель. - Давайте ее, давайте. Мы разотрем виски больного и дадим ему понюхать спирта.
-- Давайте бутылку, - кричала Цыбуля, - а главное не суйте в нее нос!
миссионер давал ему нюхать водку. Через несколько минут крепкий напиток благотворно подействовал на иезуита: он сделал несколько движений, и глубокий вздох приподнял сдавленную грудь.
-- Он спасен, он будет жить, братья мои! - закричал Габриель торжествующим голосом. - Он будет жить!
-- А! Тем лучше, - сказали многие голоса.
-- О да! Тем лучше, братья мои, - повторил Габриель, - потому что вы, вместо того чтобы терзаться угрызениями совести, будете вспоминать о справедливом и трогательном поступке.
Говоря это, Габриель склонил колени, и все благоговейно последовали его примеру, - так были могущественны простые, убежденные слова. В эту минуту странный случай усилил величие этой сцены. Мы говорили, что за несколько минут до того, как компания каменолома вторглась в церковь, многие служители, находившиеся там, попрятались. Двое из них забрались в орган и, скрываясь в этом убежище, невидимо присутствовали при происходившей сцене. Один из них был молодой человек, которому поручено было содержать в порядке орган; он был хороший музыкант и мог на нем играть. Глубоко тронутый неожиданной развязкой этой сцены, такой трагической поначалу, молодой человек, уступая порыву при виде коленопреклоненной толпы, не мог удержаться, чтобы не сесть за орган. И тогда что-то вроде гармоничного вздоха, сперва почти неуловимого, точно испускаемого самим огромным собором, нечто нежное, как Божественное дыхание, и легкое, как дым благовонного ладана, - поднялось и растаяло в звучных сводах. Мало-помалу эти слабые и нежные аккорды, все столь же неопределенные, перешли в неизъяснимо прелестную мелодию, религиозную, меланхолическую и вместе с тем нежную, которая поднималась к небесам, как песнь благодарности и любви. Эти аккорды были сначала так слабы, так неясны, что толпа, даже не удивляясь, постепенно стала отдаваться неодолимому влиянию восхитительной гармонии. И тогда многие глаза, сухие и суровые перед тем, оросились слезами... и много ожесточенных сердец тихо забилось, отзываясь на слова, произнесенные так нежно Габриелем.
на устах преследовала его криками о смерти до самого святого храма... Иезуит вновь открыл глаза...
Несколько минут спустя Габриель, которого толпа несла на руках, почти с триумфом садился в карету, куда уже положили отца д'Эгриньи, понемногу совершенно пришедшего в себя. Карета, по приказанию иезуита, остановилась перед дверью одного дома на улице Вожирар. Аббат д'Эгриньи имел достаточно силы и мужества, чтобы войти одному в это жилище, куда Габриель не был допущен и куда мы проведем нашего читателя.