| Автор: | Сю Э. М., год: 1845 |
| Категория: | Роман |
15. ХОРОШАЯ НОВОСТЬ
По бледности и изменившимся чертам отца д'Эгриньи, по слабости его походки видно было, что сцена у собора Парижской Богоматери сильно повлияла на его здоровье. Однако его физиономия сияла радостью и торжеством, когда, входя в комнату Родена, он воскликнул:
-- Великолепная новость!
При этих словах Роден вздрогнул. Несмотря на слабость, он приподнял голову. В его глазах блеснули любопытство и тревога. Исхудавшей рукою он сделал отцу д'Эгриньи знак приблизиться и сказал ему прерывистым, еле слышным голосом:
-- Я чувствую себя очень худо... кардинал меня... почти доконал... Но если эта новость хороша и касается дела Реннепонов... мысль о котором... меня пожирает... и о котором мне... ничего не говорят... мне кажется... я буду спасен...
-- Будьте же спасены! - воскликнул отец д'Эгриньи, забывая наставления доктора Балейнье. - Будьте спасены: читайте и гордитесь. То, что вы предсказывали, начинает исполняться.
Говоря это, он протянул Родену бумагу, и тот схватил ее дрожащей, алчной рукой. Иезуит, казалось, находился на пороге смерти, он был так слаб, что не мог прочитать ни строчки, но при словах отца д'Эгриньи в нем проснулись такие надежды, такой подъем, что страшным усилием воли он приподнялся на кровати и его глаза ясным, разумным взглядом быстро прочли бумагу, поданную аббатом.
Кардинал с изумлением спрашивал себя, тот ли это человек, который сейчас был при смерти.
Только что Роден прочел бумагу, он испустил радостный крик и с непередаваемым выражением проговорил:
-- Один готов!.. Началось... пошло!.. - И, закрыв глаза в каком-то экстатическом упоении, он торжествующе улыбнулся. Волнение его было так сильно, что бумага выпала из его дрожащих рук.
-- Он теряет сознание! - воскликнул отец д'Эгриньи. - Это моя вина! Я забыл, что доктор не велел ему говорить о серьезных делах.
-- Нет, нет... не упрекайте себя, - тихо сказал Роден. - Эта неожиданная радость, быть может, меня исцелит. Я... не знаю... что... я испытываю... Но взгляните на... мои щеки... мне кажется... что в первый раз, как я прикован... к постели... они зарумянились... Мне кажется... они даже горят!..
Роден говорил правду. Влажный румянец появился на его ледяных и помертвелых до той поры щеках, и он воскликнул с выражением такого экзальтированного возбуждения, что отец д'Эгриньи и прелат даже вздрогнули:
-- Первый успех повлечет за собой другие... Я читаю в будущем... все члены этой проклятой семьи... будут раздавлены... и скоро... вы увидите... вы! - Затем Роден откинулся на подушку, говоря: - О! Радость душит... меня... у меня не хватает голоса...
-- В чем дело? - спросил кардинал у отца д'Эгриньи.
Последний отвечал лицемерным голосом:
-- Один из наследников семьи Реннепонов, нищий, ремесленник, пьяница и развратник, третьего дня умер, после отвратительной оргии, во время которой он насмехался над холерой со святотатственным нечестием. Вследствие своей болезни я только сегодня узнал об этом. Слова его преподобия сбываются: "Злейшие враги наследников изменника - их порочные страсти: они больше всего помогут нам в борьбе с проклятым родом". Так и вышло с Жаком Реннепоном.
-- Видите, - сказал Роден невнятным голосом, - наказание... уже начинается... Один... из них... уже умер... И подумайте... это свидетельство... о смерти... дает... сорок миллионов... обществу Иисуса... и это потому, что... я... вас...
Уже в течение нескольких минут звук его голоса был так невнятен, что в конце концов он стал неуловим и погас окончательно. Судорожно сведенная от крайнего волнения гортань не пропускала больше ни звука. Иезуит, не беспокоясь об этом, закончил, так сказать, свою фразу выразительной пантомимой. Гордо и надменно подняв голову, он два или три раза стукнул себя пальцем по лбу, указывая, что этим счастливым результатом обязаны только его уму.
Но вскоре Роден по-прежнему сделался недвижим в постели. Счастливая новость его не излечила. Лицо его снова помертвело, а временно утихшие страдания возобновились с такой страшной силой, что он извивался от боли под одеялом. Он уткнулся ничком в подушку, протянул под головой свои судорожно сцепленные, негнущиеся руки, подобные железным палкам. После мучительного припадка, когда кардинал и аббат хлопотали около него, Роден, по лицу которого струился холодный пот, сделал знак, что ему легче, и показал на лекарство, стоявшее на ночном столике. Отец д'Эгриньи пошел за лекарством, в то время как кардинал с явным отвращением поддерживал Родена, Отец д'Эгриньи дал больному несколько ложек лекарства, и оно сразу же оказало успокоительное действие.
-- Не угодно ли вам, чтобы я позвал господина Русселе? - спросил отец д'Эгриньи, когда Роден снова растянулся на постели.
Роден отрицательно покачал головой и, собравшись с силами, показал знаком, что хочет писать, так как говорить не может.
-- Я понимаю, ваше преподобие, - отвечал на это отец д'Эгриньи, - но сперва успокойтесь. Сейчас я сам подам, чем и на чем писать.
Два удара в дверь первой комнаты прервали эту сцену. Отец д'Эгриньи, не желая, чтобы его разговор с Роденом подслушали, не пустил господина Русселе даже в соседнюю комнату. Теперь он-то и стучался в дверь, чтобы передать аббату толстый, только что полученный пакет. Доктор Русселе сказал при этом:
-- Прошу прощения за беспокойство, отец мой, но мне поручили немедленно передать вам эти бумаги.
-- Благодарю вас, - сказал отец д'Эгриньи. - А вы не знаете, в котором часу вернется доктор?
доктор Русселе, указывая на большой и странный аппарат, вызвавший испуганный взгляд отца д'Эгриньи.
-- Не знаю, насколько этот симптом важен, - сказал иезуит, - но отец Роден совсем потерял голос.
-- Это уже в третий раз в течение недели, - сказал Русселе. - Но операция должна подействовать на гортань, так же как и на легкие.
-- А болезненная эта операция? - спросил отец д'Эгриньи.
-- Я не думаю, чтобы в хирургии была другая более тяжелая, - отвечал Русселе. - Оттого-то доктор Балейнье и скрыл ее серьезность от отца Родена.
-- Прошу вас прислать к нам доктора, как только он приедет, - добавил аббат, возвращаясь в комнату больного.
Усевшись у изголовья Родена, он сказал ему, указывая на полученный пакет:
-- Вот несколько разнородных донесений о различных членах семейства Реннепонов, за которыми я приказал установить наблюдение во время своей болезни, так как сегодня я ведь встал в первый раз. Но не знаю, дозволит ли ваше состояние...
Роден сделал такой умоляющий и отчаянный жест, что аббат понял, насколько опасно противиться этому желанию.
Обратившись с почтительным поклоном к кардиналу, все еще не утешившемуся после своей неудачи, д'Эгриньи сказал, указывая на письмо:
-- Ваше преосвященство позволит?
-- Ваши дела касаются и нас, дорогой отец, - отвечал кардинал. - Церковь всегда радуется успехам вашего славного общества!
Отец д'Эгриньи распечатал пакет, где заключалось несколько донесений от разных лиц. После прочтения первого из них его лицо омрачилось, и он произнес:
-- Это несчастье... большое несчастье...
Роден смотрел на него тревожным, вопросительным взглядом.
-- Флорина умерла от холеры, - продолжал отец д'Эгриньи. - И очень досадно, - добавил преподобный отец, комкая в руках донесение, - что перед своей смертью эта низкая тварь призналась мадемуазель де Кардовилль, что давно служила шпионкой вашего преподобия.
Это известие было неприятно Родену и, видимо, сильно противоречило его планам, потому что он пробормотал что-то невнятное и на лице его, несмотря на утомление, выразилось сильное неудовольствие. Переходя к другому донесению, отец д'Эгриньи сказал:
-- Это донесение относительно маршала Симона нельзя назвать плохим, но и хорошего в нем мало, потому что оно указывает на некоторое улучшение его состояния. Из других источников мы увидим, можно ли этому верить.
Роден нетерпеливым жестом требовал, чтобы аббат читал дальше, и преподобный отец прочел следующее:
"Уверяют, что уже несколько дней маршал Симон кажется гораздо спокойнее. Недавно он провел два часа со своими дочерьми, чего давно уже не бывало. Физиономия Дагобера все больше и больше проясняется, что может служить признаком улучшения состояния духа маршала, Дагобер перестал принимать от почтальона анонимные письма, узнавая их по почерку. Предполагается доставлять их иным путем".
Взглянув на Родена, аббат сказал:
-- Не правда ли, отец мой, это донесение могло быть более благоприятным?
Роден наклонил голову; видно было, как он досадовал, что не может говорить. Раза два он хватался за горло, с отчаянием глядя на отца д'Эгриньи.
Роден взглядом и жестами требовал объяснения; кардинал, разделяя его беспокойство, обратился к отцу д'Эгриньи с вопросом:
-- Что же заключается в этом донесении, дорогой отец?
-- Мы предполагали, что о пребывании господина Гарди в нашем доме никому не известно, - начал аббат, - а теперь оказывается, что Агриколь открыл его убежище и передал ему письмо через одного из служителей дома. Итак, - с гневом прибавил д'Эгриньи, - в течение трех дней, когда я не мог побывать у господина Гарди, один из служителей позволил себя подкупить! Там один кривой давно внушает мне опасения. Негодяй! Но нет, я не могу этому поверить: последствия подобной измены были бы слишком гибельны... Я знаю состояние духа господина Гарди и хорошо представляю себе, какой вред может принести подобное письмо. Все мои труды могут разом погибнуть, если в господине Гарди сумеют пробудить те воспоминания, какие я старался в нем усыпить. Но, к счастью, в этом донесении речь идет только о предположениях. Посмотрим, что будет в другом.
-- Ну, посмотрим теперь последнее донесение, - сказал аббат. - Я вполне доверяю человеку, который его составлял. Хорошо, если бы оно противоречило первым.
Чтобы не прерывать рассказа о событиях, изложенных в последнем донесении, которое, несомненно, должно было ужасно повлиять на действующих лиц этой сцены, мы попросим читателя дополнить в своем воображении восклицания гнева, ненависти и страха отца д'Эгриньи и жуткую пантомиму Родена во время чтения этого документа, являвшегося результатом наблюдений верного тайного агента преподобных отцов.