| Автор: | Сю Э. М., год: 1845 |
| Категория: | Роман |
36. ПОСЕЩЕНИЕ
Бесполезно указывать, что Габриель, спасая господина Гарди, пользовался, с присущим ему достоинством, самыми благородными средствами, чтобы вырвать его из-под убийственного влияния святых отцов. Ему, с его чистой и прекрасной душой, было противно открывать низкие интриги злодеев, и он решился бы на это средство только в крайнем случае, если бы его проникновенные и дружеские слова были бессильны перед ослеплением господина Гарди.
-- Труд, молитва и прощение! - с восторгом проговорил господин Гарди. - Этими тремя словами вы вернули меня к жизни и надежде...
Не успел господин Гарди произнести эти слова, как дверь отворилась, и в комнату вошел слуга. Он молча подал молодому священнику письмо.
Габриель с удивлением взглянул на объемистый пакет, но, увидав в углу небольшой условный знак, быстро его распечатал и вынул лист бумаги, сложенный в форме министерских депеш, с красной восковой печатью.
-- Боже! - невольно вырвался у него крик горестного изумления.
И, обратившись к господину Гарди, он сказал:
-- Извините...
-- Что такое? Какая-нибудь неприятная весть? - с участием спросил фабрикант.
-- Да... очень грустная! - уныло отвечал Габриель.
Затем он прибавил про себя:
-- Так вот зачем меня вызывали в Париж... и даже не захотели выслушать... Удар наносится без возможности оправдаться! - И с глубоким вздохом он покорно прибавил: - Нечего делать... я должен повиноваться... и повинуюсь... так предписывают мне... мой обет.
Господин Гарди, не сводивший с Габриеля беспокойного, удивленного взора, участливо спросил его:
-- Хотя моя дружба и благодарность еще так новы... но не могу ли я вам быть полезен? Я столь многим вам обязан... и был бы счастлив, если бы мог что-нибудь для вас сделать.
-- Вы много для меня сделаете, брат мой, оставив мне счастливое воспоминание об этом дне... Это облегчит мою покорность жестокому горю.
-- У вас есть горе? - с живостью сказал господин Гарди.
-- Скорее... тяжелая весть... - и Габриель, отвернувшись, смахнул слезу. - Но добрый и справедливый Бог меня не оставит своими утешениями... Немалым утешением является уже то, что я вижу вас на хорошем, благом пути... Прощайте, брат мой... до скорого свидания...
-- Вы меня покидаете?
-- Так нужно. Во-первых, я должен узнать, как сюда попало это письмо... затем я обязан тотчас же повиноваться полученному приказу... Агриколь скоро явится к вам... он передаст мне ваше решение и сообщит ваш адрес... и мы увидимся, когда вы только захотите.
Из скромности господин Гарди не пытался узнать причину внезапного огорчения Габриеля. Он сказал:
-- Тогда до завтра, дорогой брат, - сказал Габриель, пожимая руку господину Гарди, который невольно, быть может инстинктивно, ухватился за его руку, точно боялся отпустить Габриеля от себя.
Молодой священник с удивлением посмотрел на господина Гарди, и тот, улыбаясь, отпустил его руку, говоря:
-- Простите меня, брат мой, но из-за всего того, что я здесь выстрадал... я стал словно ребенок... боюсь остаться один.
-- А я теперь спокоен относительно вас... я оставляю вас с утешительными мыслями и пробудившимися надеждами. Их хватит, чтобы занять ваш досуг до прихода Агриколя, который, верно, не запоздает... До свидания... до завтра, брат мой.
-- До завтра, дорогой мой спаситель. Приходите же непременно, потому что мне необходима ваша благожелательная поддержка при первых шагах на солнечном свете... Я так долго жил во мраке!
-- До завтра, - сказал Габриель, - а пока мужайтесь, надейтесь и молитесь.
-- Мужаться, надеяться и молиться! - повторил господин Гарди. - С этими словами чувствуешь себя сильным.
И он остался один.
Странное дело: невольный страх, овладевший им, когда Габриель уходил, принял теперь новую форму: господину Гарди стало казаться, что какая-то мрачная тень заполняет комнату вместо чистого и нежного сияния, которое излучало присутствие Габриеля. Вполне понятная реакция, если принять в соображение нравственное и физическое состояние господина Гарди, потрясенного в течение одного дня столь различными впечатлениями.
Спустя четверть часа по уходе Габриеля в комнату вошел слуга, обязанный обслуживать пансионеров преподобных отцов, и подал письмо.
-- От кого это письмо? - спросил господин Гарди.
-- От одного из пансионеров этого дома, сударь, - сказал слуга, поклонившись.
У этого человека было хитрое, насмешливое лицо ханжи, гладкие волосы; он говорил тихо, глаза его были постоянно потуплены. В ожидании ответа господина Гарди, он сложил руки и стоял, перебирая пальцами.
Господин Гарди распечатал письмо и прочитал следующее:
"Милостивый государь!
Я только сейчас случайно узнал, что мы с вами вместе находимся в этом почтенном доме. Продолжительная болезнь и полное уединение, в котором я живу, пояснят, почему я не знал о нашем соседстве. Хотя мы виделись только один раз, но серьезность обстоятельств, вызвавших это свидание, вероятно, не позволила вам меня забыть..."
Господин Гарди старался припомнить что-нибудь, но абсолютно ничего не нашел, что навело бы его на мысль.
"При том свидании я почувствовал к вам такую глубокую и полную уважения симпатию, что, услыхав от моего достойного друга, аббата Габриеля, человека, которого я почитаю и люблю больше всего на свете, о вашем пребывании здесь, я не мог себе отказать в удовольствии засвидетельствовать вам свое почтение безотлагательно, ибо аббат Габриель передал мне, что вы уезжаете сегодня же.
Позвольте надеяться, что вы исполните просьбу больного старика, обреченного на полное уединение и не питающего надежды на встречу с вами среди круговорота света, покинутого им навсегда.
Ожидая вашего ответа, прошу принять уверение в глубоком почтении и величайшем уважении вашего покорнейшего и смиреннейшего слуги
".
Кончив письмо и прочитав подпись, господин Гарди все-таки не мог припомнить ни имени Родена, ни того важного обстоятельства, на которое он намекал. Наконец он спросил слугу:
-- Вам это письмо отдал господин Роден?
-- Да.
-- Кто же такой этот господин Роден?
-- Добрый старичок, только что оправившийся после очень опасной болезни, от которой он чуть не умер. Он еще так слаб и печален, что на него жалко смотреть. Очень жалко, потому что лучше его у нас, кажется, во всем доме нет человека... кроме вас, конечно... - прибавил слуга с льстивым почтительным поклоном.
-- Господин Роден... - задумчиво повторял Гарди. - Не могу припомнить ни этого имени, ни события, которое с ним связано.
-- Если вам угодно послать со мной ответ, я сейчас же пойду к отцу д'Эгриньи, - сказал слуга. - Господин Роден пошел к нему прощаться.
-- Прощаться?
-- Да, уже привели почтовых лошадей.
-- Для кого?
-- Для отца д'Эгриньи.
-- Разве он, уезжает куда-нибудь? - спросил удивленно господин Гарди.
Письмо Родена было так любезно, он с таким уважением говорил о Габриеле, что господин Гарди, заинтересованный, не счел нужным отказаться от встречи, тем более что думал сегодня же уехать. Поэтому он сказал слуге:
-- Потрудитесь передать господину Родену, что, если ему угодно пожаловать, я его жду.
-- Сейчас, - отвечал слуга с поклоном и вышел.
В ожидании посетителя и стараясь припомнить, где он мог с ним познакомиться, господин Гарди, не желая ни минуты лишней оставаться в этом доме, начал собирать вещи. Он невольно повторял утешительные евангельские слова Габриеля, как верующие повторяют молитвы, чтобы не впасть во искушение.
-- Господин Роден.
-- Просите.
Слуга исчез.
Господин Гарди пошел навстречу Родену, черты которого он не мог еще различить. Но когда преподобный отец вступил в полосу света, идущую от окна, господин Гарди его узнал, и невольный вскрик, вызванный удивлением и горьким воспоминанием, вырвался из его груди. Победив первое движение горя и изумления, фабрикант проговорил взволнованным голосом, обращаясь к Родену:
-- Вы здесь... сударь? Вы были правы... упомянув, что обстоятельства, вызвавшие наше первое свидание, были очень серьезны...
-- Ах, - произнес Роден, - я был уверен, что вы меня не забыли!