| Автор: | Сю Э. М., год: 1840 |
| Категория: | Роман |
ВОЗВРАЩЕНИЕ
По дороге к своему стану Кавалье страшно волновался. Он любил войну и власть. Он с бешенством говорил себе, что вот теперь, после победы над одним из самых замечательных полководцев нового времени, ему приходится самому спасаться, чуть не бежать в свой стан. Уже давно наступил день. Кавалье, за которым следовал его отряд, стал подыматься по склону горы, когда издали заметил на крутом скате женщину, одетую в белое платье. Севенец узнал Психею. Его сердце усиленно забилось. В первую минуту он хотел бежать, но сейчас же невольно направился к ней.
Присутствие Кавалье еще не было необходимо в стане, который был расположен так, что мог быть захвачен только последним в случае, если бы Капильяк напал на него с тылу. Молодой полководец мог безопасно замешкаться около Туанон в ожидании своей пехоты, оставшейся позади. Отдавши несколько приказаний одному из офицеров, который повел отряд дальше, молодой камизар подошел к Психее. В последние три дня, опьяненный военными действиями, он забыл про свою любовь, теперь же она проснулась снова сильнее прежнего. Психея почти с ужасом узнала Кавалье. Она горько упрекала себя в том, что не могла скрыть своего негодования, когда увидела его в одежде Флорака. Чичисбей представил ей все опасности, которым могла подвергнуть Танкреда ее выходка. Теперь Туанон охотно воспользовалась случаем загладить свою ошибку. Жан сошел с коня в нескольких шагах от нее, привязал его к густому дроку и, сняв шляпу, несколько смущенный подошел к красавице.
- Где же это вы пропадали целых три дня, господин генерал? - спросил Табуро. - Что нового? Графиня ужасно беспокоится. Однако, черт возьми, что я вижу? Ваш рукав весь в крови.
- Вы ранены? - громко вскричала Психея, останавливая на минуту свои чудные грустные глаза на Кавалье, с видимой тревогой.
- Не знаю, я не обратил внимания, сударыня, - ответил севенец, смущенный этим взглядом, проникшим ему в самое сердце.
Совершенно не думая о своей ране, он продолжал любоваться Психеей, которая никогда еще не казалась ему такой красивой.
- Да, это ясно: наш дорогой генерал ранен! - воскликнул Клод. - Его рукав рассечен ударом сабли. А эти две дыры в шляпе? Черт возьми! Король Франции чуть не лишился своего самого страшного врага.
- Была, значит, битва? - спросила Туанон.
- Да, была битва, сударыня, - ответил Кавалье с мрачным видом. - И все, что осталось от католических войск, в самом отчаянном беспорядке бросилось по направлению к Монпелье.
- В полном беспорядке? - воскликнул Клод. - Маршал Вилляр, значит, не командовал армией?
- Он сам лично ею командовал. И...
- Вы разбили знаменитого Вилляра! - повторял Клод, сложив руки. - Так позвольте же вам сказать, что немало людей в Европе позавидуют вам: принц Евгений и Мальборо никогда не простят вам этого.
- Что с вами, сударь? - спросила вдруг Туанон испуганным голосом, заметив, что Кавалье побледнел и, шатаясь, оперся на руку чичисбея.
- Простите, пожалуйста! - промолвил севенец. - Я со вчерашнего утра на коне... Эта рана, которую я и не заметил... Я не знаю, но чувствую себя таким слабым...
- Не пугайтесь! - сказал чичисбей. - Дайте вашу руку. Наш дом в двух шагах отсюда. Сестрица, иди скорей распорядись.
Туанон понеслась, легкая и быстрая, как птичка, и, спустившись по крутому скату, скрылась за громадной глыбой гранита.
Кавалье следил за ней глазами, полными любви. Затем, опираясь на руку Клода, ведшего лошадь под уздцы, он направился к уединенному домику. Табуро сначала помог г-же Бастьен перевязать легкую рану камизара, потом привел его в гостиную, где была уже приготовлена закуска. Кавалье хотел было сесть на стул, но Туанон, указав ему на большое мягкое кресло, сказала с очаровательной улыбкой:
- Садитесь сюда: здесь вам будет удобнее отдохнуть после такой ужасной работы. Прошу вас... Умоляю.
Эти слова сопровождались таким чарующим взором, что Кавалье повиновался.
Чудный освежающий полумрак воцарился в этой комнате, наполненной запахом цветов, которыми Туанон позаботилась наполнить несколько больших ваз. Бастьен поднесла к креслу Кавалье маленький столик, уставленный серебром, хрусталем и тонким фаянсом, взятыми из дорожной шкатулки Туанон.
Психея была так приветлива и внимательна, а Табуро так сердечен и весел, что мало-помалу Кавалье забыл о своем смущении и кончил тем, что принялся за закуску. Когда Клод, наполнив стакан, предложил ему выпить за мир во Франции и за прекращение гражданской войны, камизар с большим удовольствием приветствовал эту здравицу. Севенец не мог не сравнить мысленно гостеприимство, оказанное ему этими врагами, с тем приемом, который встретил он у своих сподвижников, у Ефраима и Ролана. Немудрено, что даже грубая лесть Клода показалась ему изящной и милой. Психея с радостью видела, что снова понемногу овладевает севенцем.
Желая окончательно его покорить, она знаком указала чичисбею на свою лютню. Табуро понял ее мысль и сказал:
- Я думаю, милая сестрица, что г. генерал с удовольствием послушал бы твое пение. После шума ружейной пальбы, после криков сражавшихся, такая противоположность, наверно, будет ему по душе.
- Да? Хотите, я спою вам что-нибудь? - спросила Туанон с удивительно милой простотой.
- О, сударыня, можете ли вы сомневаться в этом? - воскликнул восхищенный севенец.
Взяв лютню в руки, Психея, сыгравши с большим вкусом и умением короткое вступление, запела из оперы "Армида" следующие слова, выбор которых Кавалье приписал самому нежному чувству: "Любите же Ролана: ведь нет страны, куда не долетела бы его слава. Но слава покоряет любви всякую гордость. Увы, и я невольно задумываюсь об его редкой доблести и бесконечной любви. И боюсь, что забудусь и я, что отныне и мое сердце ему покорится".
Туанон сумела придать своему пению выражение какого-то целомудрия, робости и в то же время страсти. Она казалась такой смущенной, кончая стих, что севенец не мог не предположить, что слова песни были выбраны не без намерения.
Чтобы избавить Кавалье от похвал, а может быть, чтобы подольше держать его под охватившим его впечатлением, Психея продолжала играть на лютне, но больше не пела. Казалось, своими грустными, мечтательными звуками она выражала тайное чувство, волновавшее ее.
Необыкновенное наслаждение, которое испытывал Кавалье, созерцая и слушая эту соблазнительную красавицу, заставляло его забыть свое горе, грозившие опасности, саму славу. Он не мог произнести ни слова, ему казалось, что все это сон. Он боялся, что одно какое-нибудь слово, одно движение могло рассеять все это очаровательное видение. Звуки лютни становились все глуше, все медленнее и таинственнее. Нервы севенца слабели, мысли смешивались, глаза смыкались. Наконец, после слабой борьбы с дремотой, он заснул. И представились ему чудные видения. Он присутствовал сам на военном торжестве, о котором пела ему Психея. Вот он полковник гвардейского полка, одетый в великолепный мундир, подарок Людовика XIV. Среди всеобщих ликований, проходит он перед ложей, наполненной благородными дамами и кавалерами, и Туанон, самая красивая из всех дам, посылает ему улыбку, полную любви.
Кавалье проспал до заката солнца. Табуро разбудил его только тогда, когда один из его офицеров явился из стана и настойчиво требовал видеть своего начальника, Иоас получил позволение войти. Ему-то было поручено проводить пехоту из Тревьеса до стана.
- Что же наши ущелья? - спросил его Кавалье. - Охраняются ли они, как я приказал?
- Ни один неприятель еще не появился, брат. Я проводил пехоту до стана.
- Поставил ли ты своих людей на место часовых, которых я велел сегодня утром поместить у входа в ущелья? Моя стража нуждается в отдыхе.
- Так как теперь единственные вооруженные люди - эта ваша стража, я и оставил ее в ущельях, - ответил с некоторым смущением лейтенант.
- Что ты хочешь сказать? Почему же мои люди только одни вооружены?
- Брат-генерал, я ни в чем не виноват, - промолвил камизар с видом отчаяния. - Это все Ефраим наделал.
- Ефраим все наделал? Что же он еще такое сделал?- вскричал Кавалье.
и не счел нужным ставить часовых при оружии. А пока мы спали, горцы Ефраима унесли его.
Кавалье вскочил, как бешеный.
- Больше двадцати человек наших убиты, очень многие ранены: они желали отнять свое оружие. Отряд Ролана поддержал горцев. Мы должны были уступить: нас было меньше. Ефраим, уходя, сказал мне: "Кавалье осмелился поднять руку на меня, избранника Божия: он изменник. А воины изменника должны быть обезоружены. Если филистимляне нападут на вас и если Предвечный считает вас достойным защищать Его святое дело, Он сумеет вас и так защитить. А я и Ролан, мы средь бела дня двинемся на Монпелье, который падет при пении солдат Предвечного, как пал Иерихон. Господь не одобряет всех этих военных затей, хитростей и планов".
- Но этот человек взбесился! - вскричал Кавалье. - До такого сумасбродства он еще никогда не доходил. Идти на Монпелье средь бела дня! Да ведь это значит совершенно напрасно дать перебить всех людей и воинов Ролана!.. Слушай, вернись в стан и пошли отряд людей в наши походные кладовые: там у нас есть оружие. Хватит на то, чтобы вооружить батальон, с которым я, прежде всего, пущусь в погоню за Ефраимом, тысяча чертей! Иди! Вечером я приеду в стан. При первой тревоге, дай мне сейчас же знать и пришли мне коня.