Вильсон Мякинная голова.
Глава V.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Вильсон Мякинная голова. Глава V. (старая орфография)

ГЛАВА V.

Супруга достопочтенного судьи Иорка Дрисколля целых два года наслаждалась счастьем, которое доставил ей подарок деверя. Этот подарок, в лице Тома, по временам немножко отдавал горечью, но всетаки несомненно являлся для нея счастьем. Затем г-жа Дрисколль умерла, а её супруг с бездетной своей сестрою, г-жей Пратт, продолжал пользоваться тем же счастьем на прежнем основании. За Томом ухаживали, его ласкали и баловали до того, что он сам чувствовал себя довольным или почти довольным. Так продолжалось вплоть до достижения им девяенадцатилетняго возраста, после чего его отправили в Яльскую коллегию. Там за него хорошо платили и снабжала его солидными карманными деньгами. Других отличий ему там не удалось снискать. Пробыв в коллегии два года, он признал свое образование законченным и вернулся домой, значительно улучшив свои манеры. Том утратил прежнюю назойливую грубость и резвость и стал молодым человеком, довольно приятным к обращении, которое отличалось теперь у него мягкостью и покладливостью. Исподтишка, а иногда даже открыто он позволял себе легонькую иронию, причем затрогивал иной раз своего собеседника за живое, но делал это всегда с добродушным и как бы невполне сознательным видом, благодаря которому такое задирание безнаказанно сходило ему с рук. Он остался таким же лентяем, как и прежде, и не обнаруживал сколько-нибудь заметного желания приискать себе заработок. Отсюда заключали, что в ожидании, пока дядюшке Тома угодно будет отправиться к праотцам, племянник имеет в виду жить на его счет. Том привез с собою парочку модных привычек, которых перед тем у него не было. Одной из них он предавался совершенно открыто, напиваясь от времени до времени до пьяна, а другую, именно страсть к азартным играм, тщательно скрывал, зная как нельзя лучше, что ему не сдобровать, если дядя узнает о существовании за ним такой слабости.

Приобретенная Томом в восточных штатах внешняя полировка не доставила ему популярности среди молодежи на Даусоновой пристани. Молодежь эта могла бы еще, пожалуй, отнестись к ней снисходительно, если бы Том на этом и остановился. Но он вздумал носить перчатки, чего, разумеется, уже нельзя было перенести хладнокровно. При таких обстоятельствах Том оказался фактически без товарищей. Он привез с собою несколько костюмов превосходнейшого покроя из самых модных материй. Эти необычайные модные костюмы вызывали на Даусоновой пристани нечто вроде ужаса и считались чем-то вроде оскорблений общественных приличий. Том сперва наслаждался сильным впечатлением, производимым его костюмами, и по целым дням безмятежно разгуливал в них по городу. Местной молодежи это, наконец, надоело и она заказала портному сшить за ночь подобный же костюм, так что, когда Том вышел на другой день прогуляться по городу, ему на встречу попался старый уродливый негр, состоявший звонарем и одетый в костюм совершенно такого же покроя, но только из обойного ситцу самых ярких цветов. В довершение иронии негр этот подражал, по мере сил и возможности, в своей походке грациозным манерам, приобретенным Томом в восточных штатах.

Это послужило юному щеголю уроком и он стал после того одеваться по местной моде. При всем том он очень скучал в глухом провинциальном городке после того, как ему удалось познакомиться с оживленной столичной жизнью. Скука одолевала его с каждым днем все сильнее, так что он начал уезжать, дабы немножко освежиться, от времени до времени в Сен-Луи, где нашел более подходящих для себя товарищей и удовольствия, приспособленные к своему вкусу и где, кроме того, пользовался в некоторых отношениях сравнительно большей свободой, чем дома. В продолжение следующих двух лет он ездил все чаще в Сен-Луи и пребывания его там становились все продолжительнее. Он все более погружался в омут и позволял себе подчас такия рискованные выходки, которые могли поставить его в очень неприятное положение, что с ним на самом деле и случилось.

Судья Дрисколль вышел в отставку и удалился в 1850 г. от всякой профессиональной деятельности. С тех пор он уже три года жил, как говорится, на покое. Он состоял председателем общества "Свободомыслящих", другим членом которого был Вильсон Мякинная Голова. Еженедельные заседания этого общества главным образом и скрашивали теперь жизнь престарелого юриста. Мякинная Голова, несмотря на ревностные усилия выкарабкаться наверх, все еще обретался на нижних ступенях лестницы общественного благополучия. Его удерживала в этих темных низинах репутация, сложившаяся под влиянием злополучного соображения, которое он высказал за двадцать три года перед тем по поводу надоедливой собаки. Судья Дрисколль, искренно подружившись с Вильсоном, утверждал, что Мякинная Голова обладает далеко не дюжинным умом. Заявление это было признано на Даусоновой пристани величайшею из эксцентричностей достопочтенного судьи, а потому нимало не повлияло на общественное мнение. В сущности, впрочем, это была лишь одна из причин, обусловивших безуспешность попытки вызвать означенное изменение и при том далеко не самая веская и внушительная. Еслиб судья ограничился только голословным заявлением, что Вильсон на самом деле умный человек, то его слова произвели бы, пожалуй, желанное действие. Ошибка вызвана была в данном случае желанием судьи фактически доказать справедливость своего заявления. Необходимо заметить, что Вильсон в продолжение уже нескольких лет работал для собственного своего удовольствия над составлением юмористического календаря, где каждое число снабжено было заметкой философского характера, излагавшейся обыкновенно в иронической форме. Судья находил эти фантастическия заметки и юмористическия выходки Вильсона очень изящными и остроумными. Сам автор не предполагал обнародовать календаря во всеобщее сведение, но судья, захватив с собою несколько листков, вздумал однажды прогуляться с ними по городу и прочесть их некоторым из самых именитых горожан. Оказалось, однако, что их понимание не было приспособлено к иронии и что таковая лежала вне сферы их умственного зрения. Разсуждения и соображения, имевшия характер остроумной шутки, приняты были местными патрициями за чистую монету. Даусонова пристань решила без всяких колебаний, что еслиб у нея даже и возникли какие-нибудь сомнения касательно мякинноголовости Давидушки Вильсона, которых на самом деле и не было, то знакомство с его календарем немедленно разсеяло бы их безповоротно. Так, впрочем, и всегда бывает на свете. Враг не может вполне погубить человека. Для того, чтобы довершить чью-либо гибель и сделать ее окончательной, необходимо вмешательство искренне-доброжелательного друга.

своими путями и руководствоваться личными своими соображениями. Другому члену того же клуба предоставлялась подобная же свобода, в виду того, что он являлся в общественном мнении круглым нулем, мыслям и поступкам которого никто не придавал значения. Сограждане его любили и довольно радушно принимали у себя, но считали его просто-на-просто нулем, на который не стоило обращать ни малейшого внимания.

Вдова Купер, которую все в городе звали ласкательным именем тетушки Патси, жила в чистеньком, хорошеньком домике со своею девятнадцатилетней дочерью Ровеной. Эта очень хорошенькая, романтически настроенная и, вообще говоря, очень милая девушка не имеет, впрочем, для нашей повеети никакого значения. Двое братьев Ровены, оказывавшиеся еще моложе сестры, точно также нас вовсе не интересуют. У вдовушки имелась большая свободная комната, которая отдавалась в наем с полным содержанием одинокому жильцу, если удавалось отыскать такового. В данную минуту, однако, к величайшему прискорбию вдовушки, комната эта стояла уже целый год пустою. Ежегодных доходов тетушки Патси едва-едва хватало на содержание семьи, а потому деньги, получавшияся с жильца, являлись желанною прибавкой, дозволявшей внести в домашнюю жизнь легонький оттенок роскоши. Наконец, в один из знойных июльских дней вдовушка почувствовала себя счастливой. Долгое томительное её ожидание благополучно закончилось. На её объявление, печатавшееся целый год в газетах, последовал, наконец, ответ, и при том не от какого-нибудь провинциала с Даусоновой пристани, нет! Письмо было получено с севера, где раскидывался в туманной дали неведомый большой свет. На конверте красовался штемпель Сен-Луиского почтамта. Сидя на крыльце своего дома, вдовушка как будто глядела на сверкавшия в солнечных лучах серебристые волны могучого Миссисипи, но в самом деле не видела их, так как голова её была слишком занята радостными мечтами. Действительно, на долю тетушки Патси выпало необычайное счастье. Вместо одного жильца у нея должны были поселиться двое.

Она прочла уже письмо своим детям, и Ровена, подпрыгивая от восторга, отправилась наверх присмотреть за тем, как невольница Нанси убирает и проветривает комнату, предназначавшуюся для жильцов. Оба её брата бегали тем временем по всему городу, дабы известить население о предстоящем важном событии. Оно способно было заинтересовать всех вообще граждан, а потому, если бы их не уведомили заранее, то они не только бы изумились, но могли бы сверх того вломиться в амбицию. Ровена, вся раскрасневшись от радостного возбуждения, вернулась к своей мамаше и попросила дозволения вторично прочесть письмо. Оно заключалось в следующем:

"Милостивейшая государыня, мы с братом случайно прочли ваше объявление и просим вас оставить предлагаемую вами комнату за нами. Мы - близнецы, достигшие уже двадцатичетырех-летняго возраста. Будучи итальянцами по происхождению, мы жили в различных европейских государствах, а последния несколько лет провели в Северо-Американских Штатах. Зовут нас Луиджи и Анджело Капелли. Вы желали иметь всего только одного жальца, но, милостивейшая государыня, если вы, удостоите взять с нас двойную плату, то мы, надеюсь, не причиним вам особого безпокойства. Мы к вам прибудем, с вашего дозволения, в четверг".

--Итальянцы! Как это романтично! - вскричала Ровена. - Подумай только, мамаша, что здесь в городе никогда еще до сих пор не видели итальянцев! Каждому будет смертельно хотеться на них посмотреть, а между тем итальянцы эти окажутся нашими собственными. Подумай только об этом!

--Понятное дело, произведут! Весь город наверное переполошится. Подумай только, что они были в Европе и во всяких иных местах! Между тем сюда к нам никогда еше не заглядывал ни один путешественник! Мамаша, меня лично не удивит, если им случалось видеть даже и королей!

--Положим, что этого заранее утверждать нельзя, но если им и не пришлось удостоиться такой чести, они всетаки произведут у нас достаточно сильное впечатление.

а теперь всего только вторник! Разве можно так долго заставлять себя ждать?.. Вот идет к нам судья Дрисколль! Он ужь остановился у калитки. Наверное он слышал про наших жильцов! Я сейчас сбегаю ему отворить.

Бывший судья разсыпался в поздравлениях и обнаружил приличествующую дозу любопытства. Письмо итальянцев было прочитано сызнова и подверглось всестороннему обсуждению. Вскоре после того прибыл преемник Дрисколля в должности судьи, Робинзон, тоже с поздравлениями. Письмо было тогда опять прочитано и подвергнуто обсуждению. Это являлось только началом. Соседи и соседки шли друг за другом нескончаемой вереницей поздравлять тетушку Патси. Вдовушке приходилось принимать эти поздравления не только во вторник до поздняго вечера, но также в течение всей среды и четверга. Письмо читалось и перечитывалось столько раз, что под конец совсем истрепалось. Все восхищались изысканною его вежливостью, а также изяществом, и практичною ясностью стиля. Все граждане были возбуждены предстоявшим приездом иностранцев и заранее уже прониклись живейшим к ним сочувствием. Что касается до самих Куперов, то они положительно утопали в блаженстве.

пристань. Публика на пристани ждала его целый день напрасно. Разразившийся вечером ливень заставил всех разойтись по домам, не удостоившись лицезреть знаменитых иностранцев.

Пробило одиннадцать часов, и во всем городе только лишь у одних Куперов окна были освещены. Ливень, сопровождавшийся молнией и громом, еще не переставал, но тетушка Патси, хотя и смущенная грозою, не утратила еще надежды, что жильцы всетаки же приедут. Наконец раздался стук в калитку и вся семья бросилась ее отворять. Вошли два негра, каждый из которых нес по чемодану. Их провели по лестнице в верхний этаж, где находилась комната для жильцов. Вслед за ними прибыли и близнецы: красивейшие, лучше всего одетые и самые изящные на вид аристократические молодые люди, когда-либо удостоивавшие Запад своим посещением. Один из близнецов казался несколько смуглее другого, но во всех других отношениях они были как две капли воды похожи друг на друга.