Свадьба по телефону

Свадьба по телефону.

Был холодный, зимний день. Город Истпорт, в штате Мэн, лежал погребенный под глубоким слоем только что выпавшого снега. Умолк обычный шум на улицах. На них можно было видеть только гробовую пустоту, при таком же безмолвии. Тротуары казались длинными канавами, окруженными с обеих сторон высокими снежными стенами. По временам, в воздухе раздавался отдаленный скрип деревянной лопаты, и если вы были очень поспешны в своих движениях, то успели бы заметить черную фигуру в одной из этих канав. То был работник, пытавшийся сгребать снег, но через несколько минут он уже бросал лопату и удалялся в дом, постукивая одной рукой об другую. Холод был слишком убийственный, чтоб даже работники, сгребавшие снег, оставались долго на воздухе.

Потом на небе потемнело, поднялся сильный ветер, и его энергичные порывы стали разносить по всем сторонам облака снежной пыли. Один из этих порывов заграждал улицу снежным сугробом, на подобие могилы, другой - разметывал этот сугроб, устроивая нечто в роде бушующого водоворота, а третий - очищал все пространство, как ладонь. Это была безумная игра, но порывы ветра имели свою прямую обязанность заносить снегом тротуары, и это они исполняли самым добросовестным образом.

Алонзо Фитц-Кларенс сидел в своем красивом, уютном, маленьком кабинете; на нем был прелестный голубой шелковый халат с искусно стеганными пунцовыми отворотами. Веселый огонь пылал в камине, а на столе виднелись остатки роскошно сервированного завтрака. Все это вместе составляю грациозную, гармоническую и пышную картину.

Вдруг, стекла задребезжали в окне от страшного порыва ветра, и снежная волна ударила о деревянную раму. Красивый молодой холостяк промолвил:

-- Значить, сегодня сиди дома. Я очень рад, но с кем мне промолвить хоть слово? Матушка и тётка Сюзанна - приятное общество, но их обществом а могу всегда пользоваться, а в такой мрачный, скучный день необходим, для развлечения, какой-нибудь новый интерес, какой-нибудь свежий элемент.

Он взглянул на хорошенькие французские бронзовые часы, стоявшие на камине.

-- Опять отстали. Они никогда не знают настоящого времени. Альфред!

Ответа не было.

-- Альфред!.. Хороший слуга, но такой же неверный, как часы. Алонзо ткнул пальцем в пуговку электрического звонка, подождал минуту, снова позвонил еще сильнее и, наконец, промолвил:

-- Верно, баттарея не в порядке. Но ужь я узнаю, во что бы то ни стало, который час.

Он подошел к разговорной трубе, сначала свистнул, а потом произнес два раза:

-- Матушка!

Ответа также не было.

-- Вероятно, и у матушки баттарея не в порядке. Видно, от домашних ничего не добьешься.

Он сел к столику из розового дерева и, припав щекою к левой его стороне, сказал, как бы обращаясь к полу:

-- Тётка Сюзанна!

-- Это ты, Алонзо?

-- Да. Я не могу сойти в нижний этаж, а никто не идет мне на помощь. Я в крайне затруднительном положении.

-- Что с тобой? Ты меня пугаешь.

-- Мне самому страшно.

-- Говори скорее. Не терзай.

-- Я не знаю, который час.

-- Гадкий мальчик! Вечно шутишь. Вот и все?

-- Все, клянусь честью. Успокойтесь. Скажите мне, который час, и примите мое благословение.

-- Пять минут десятого. Не надо твоего благословения. Я и даром скажу.

-- Напрасно, благословение мне ничего не стоить. Благодарю вас.

Он встал и, посмотрев на свои часы, сказал:

-- Сегодня они еще лучше себя ведут; отстали только на 34 минуты. В Сан-Франциско пять минут десятого... следовательно. Дай-ка, посчитаю: 31 и 23 будет 54, четыре раза 54 составит 286; отнять один, останется 236. Это верно.

Он перевел стрелки на своих часах и поставил на часе без двадцати минут.

-- Ну, теперь, если можете, не врите более, а то я вам задам.

Он снова возвратился к столику из розового дерева и произнес:

-- Тётка Сюзанна!

-- Что, голубчик?

-- Вы завтракали?

-- Да, час тому назад.

-- Нет, то есть, шью. А тебе что?

-- У вас есть кто нибудь?

-- Нет, но я жду в половине десятого.

-- Жаль, что я никого не жду. Мне скучно. Я хотел бы с кем-нибудь поговорить,

-- Хорошо, говори со мной.

-- Но я хотел бы поговорить наедине.

-- Не бойся, здесь никого нет.

-- Право, не знаю, решиться ли...

-- Чего ты колеблешься? Ты знаешь, что можешь мне все доверить.

-- Знаю, тётя; но дело очень серьёзное, оно касается нетолько меня и моего семейства, но всего общества.

-- О! Алонзо, говори скорее. Я никому не скажу.

-- Вот видите, тётя...

-- Продолжай скорей. Я тебя люблю и могу сочувствовать тебе во всем. Поверь мне свою тайну. В чем дело?

-- Здесь скверная погода.

-- Как тебе не стыдно меня так мучить, Алонзо!

-- Простите, милая тётя, никогда больше не буду.

-- Я тебя прощаю, если ты раскаеваешься. Но ведь ты опять станешь меня дурачить?

-- Нет, клянусь честью. Но вы не можете себе представить, какая здесь погода: холод, ветер, снег. А у вас что?

-- Жара, дождь, темнота. На улицах только и видны зонтики и струящаяся с них вода. Окна открыты для прохлады, а в камине пылает огонь, чтоб хоть немного повеселить глаз и разогнать скуку. Но все напрасно. На душе мрачно, а в воздухе аромат декабрских цветов, как бы на зло распустившихся в саду.

"Красноречиво, тётя, это надо бы напечатать", но остановился, услыхав, что тётка заговорила с кем-то другим. Он подошел к окну и выглянул на улицу. Мятель бушевала еще сильнее прежнего, оконный переплет дрожал; бездомная собака с поджатым хвостом прислонилась, дрожа всем телом, к стене дома, как бы прося защиты; бедная молодая девушка, с развевающимся капишоном ватерпруфа, пробиралась по колена в снегу. Алонзо вздрогнул и сказал с глубоким вздохом:

-- Нет, лучше жар, дождь и даже благоухание цветов, чем такая гадость.

Он отвернулся от окна и стал прислушиваться. До него долетали нежные звуки любимого романса. Голос и пение далеко не достигали совершенства, но в них было что то особенно очаровательное. Когда прелестные звуки умолкли, Алонзо промолвил:

-- Я никогда не слыхал ничего подобного.

И, подходя к столику из розового дерева, он тихо спросил:

-- Тётя, кто эта небесная певица?

-- Гостья, которую я ожидала. Она приехала погостить ко мне на месяц. Я тебя сейчас ей представлю. Мисс...

-- Подождите, тётя, вы всегда все делаете необдуманно.

С этими словами, Алонзо убежал в спальню и вернулся одетый по последней моде.

-- Чорт возьми! Она хотела меня представить этому ангелу в голубом халате с пунцовыми отворотами.

Он поспешно приблизился к столику из розового дерева и с нетерпением произнес, улыбаясь и расшаркиваясь:

-- Теперь я готов, тётя.

-- Хорошо. Мисс Розанна Этльтон, позвольте мне представить вам моего любимого племянника, мистера Алонза Фитц-Кларенса. Вы оба - хорошие люди и я вас одинаково люблю; мне надо заняться по хозяйству и я вас оставлю вдвоем. Сядьте, Розанна, сядьте, Алонзо. До свидания, я вскоре вернусь.

Алонзо все это время улыбался и кланялся, пододвигая кресла воображаемой молодой девушке и, наконец, сам уселся.

-- Вот это так счастье! думал он: - пусть теперь свирепствует мятель. Мне какое дело!

Пока молодые люда знакомились и весело болтали, мы бросим взгляда на масс Розаннну Этльтон. Она сидела в грациозной позе одна в богато убранной гостиной, очевидно, принадлежавшей умной, образованной и развитой женщине. Перед низким, покойным креслом стоял роскошный рабочий столик и вокруг него пол был усеян концами шерстей и шелков всевозможных цветов, лоскутками лент и различных материй. На богатом диване, покрытом индийской материей с золотыми разводами, лежала тамбурная работа. У окна виднелся мольберт с недоконченной картиной, а подле, на стуле - палитра и кисти. Всюду были раскиданы книги: сочинения Тенисона, Гауторна, проповеди Робертсона; молитвенники, хозяйственные руководства и т. д. Фортепиано было завалено нотами, по стенам висело много картин, а на этажерках разставлены были статуэтки, фарфоровые фигурки и прочия художественные безделушки. Окна выходили в сад, изобиловавший редкими цветами и кустарниками.

Но всего прелестнее в этой комнате была молодая девушка. Черты её были правильные, греческия; цвет лица белоснежный с розоватым отливом; глаза большие, голубые, ресницы длинные, загибающияся, волосы густые, золотисто русые, фигура статная, грациозная. Во всем её существе выражалась детская простота и грация газели. Её костюм отличался гармонической прелестью и тонким развитым вкусом.

Время шло, а молодые люди все болтали. Вдруг, мисс Розанна подняла голову и, посмотрев на часы, вспыхнула.

-- Прощайте, мистер Фитц-Кларенс, сказала она: - мне надо идти.

Она поспешно вскочила, не обращая внимания на ответь молодого человека и, не сводя глаз с часов, промолвила сквозь зубы:

В тоже время и Алонзо с удовольствием смотрел на свои часы.

-- Три часа без двенадцати минут! промолвил он: - прошло два часа, а мне они показались двумя минутами. Неужели мои часы опять врут! Мисс Этльтон, вы еще не ушли?

-- Нет, но я ухожу.

-- Будьте так добры, скажите, который час?

Молодая девушка покраснела и, промолвив про себя: "это" жестоко с его стороны", отвечала очень равнодушно:

-- Пять минут двенадцатого.

-- Благодарю вас. Вы уходите?

-- Да.

-- Как жаль!

Ответа не было.

-- Мисс Этльтон!

-- Что?

-- Вы еще не ушли!

-- Нет, но ухожу. Что вам надо?

-- Ничего. Мне очень скучно. Не будете ли вы так добры поговорить со мною опять попозже?

-- Не знаю, подумаю, постараюсь.

-- Благодарю вас, мисс Этльтон! Она ушла. Как здесь холодно! Она сказала прощайте!.. Однако, часы правы. Как скоро прошло два часа.

Он сел к камину, мрачно опустив голову и тяжело вздыхая.

-- Странно, два часа тому назад, я был свободный человек, а теперь мое сердце в плену в Сан-Франциско!

-- Он гораздо лучше глупого Бурлея с его пустой головой и пошлым талантом передразнивать знакомых.

Месяц спустя, мистер Сидней Альджернон Бурлей сидел за роскошным завтраком в своем богатом доме на Телеграфной Горе и забавно передразнивал известных актёров, литераторов и местных аристократов. Он был очень красив, щегольски одет. Повидимому, он был очень весел, но все же безпокойно поглядывал на дверь. Наконец, появился лакей и что-то в полголоса сказал хозяйке, которая молча кивнула головой. Мистер Бурлей понял, в чем дело, и внезапно осовел; один его глаз выразил глубокое разочарование, а другой мрачное отчаяние.

Когда все гости разъехались, он подошел к хозяйке сказал:

-- Она решительно избегает меня, и всегда отказывается выйти, когда я здесь. Еслиб мне только увидать и сказать ей два слова...

-- Это, быть может - одна случайность, мистер Бурлей. Пройдите к маленькую гостиную верхняго этажа и подождите меня. Я распоряжусь по хозяйству и потом пойду к ней в комнату; авось я ее уговорю принять вас.

Мистер Бурлей повиновался, но по дороге, проходя мимо будуара тётки Сюзанны, услыхал через полуотворенную дверь веселый смех Розанны; не постучавшись и не спросив позволения, он вошел в комнату. Но не успел он переступить порога, как юная кровь его застыла и сердце оледенело. Он услыхал голос, говоривший:

-- Наконец-то, радость моя, я получил ваш портрет. Розанна Этльтон, обернувшись к нему спиною, отвечала:

-- А, я - ваш, голубчик.

Она нагнулась и что-то поцеловала. Он задрожал от злобы. Ужасный разговор продолжался.

-- Розанна, я был уверен, что вы прелестны, но ваша красота ослепительна, опьяняюща!

-- Я очень рада слышать это от вас, Алонзо. Я знаю, что вы говорите неправду, но мне приятны ваши похвалы. Я была уверена, что у вас благородное лицо, но никогда не ожидала такого величия и нежности.

И снова раздались поцелуи.

-- Благодарю вас, Розанна. Но фотография слишком мне льстит, знаете ли что, Розанна!

-- Что, Алонзо?

-- Я ужасно счастлив!

-- О! Алонзо, никто до сих пор не знал и впоследствии не узнает такого счастья, как я.

-- О! моя Розанна! Ведь ты моя, не правда ли?

-- Ваша Алонзо, вся ваша и на веки. Днем и ночью я только повторяю одно: "Алонзо Фитц-Кларенс. Истпорт, в штате Мэн".

-- Проклятый! я, по крайней мере, имею его адрес! воскликнул Бурлей и поспешно выбежал из комнаты.

За Розанной стояла тётка Сюзанна, столь же изумленная. Она могла служить олицетворением лета; на ней было легкое платье, а в руках она держала веер, которым обмахивалась от жара.

На глазах обеих женщин выступили слезы.

-- Так вот отчего, Алонзо, тебя не могли вытащить из комнаты впродолжении шести недель? воскликнула мистрисс Фитц-Кларенс?

-- Так вот почему вы упорно вели затворническую жизнь, Розанна, впродолжении шести недель, произнесла тётка Сюзанна.

Молодые люди отскочили в сторону и казались пойманными на месте преступниками.

-- Христос с тобою, сын мой, я очень рада твоему счастью. Приди в мои объятия.

-- Да благословит вас Господь, Розанна, за вашу любовь к моему племяннику. Придите в мои объятая.

И слезы радости проливались как на Телеграфной Горе, в Сан-Франциско, так и в сквере Истпорта.

Тут и там были позваны слуги.

-- Подложите дров в камин и принесите мне горячого лимонаду.

-- Погасите огонь в камине и принесите воды со льдом.

После этого молодых людей удалили, и обе старухи принялись дружески беседовать о предстоящей свадьбе.

Между тем, мистер Бурлей, как съумасшедший, выбежал из дома на Телеграфной Горе. Он бормотал сквозь зубы с диким свистом, как злодей в мелодраме.

-- Клянусь, она никогда не выйдет за него замуж, и прежде чем веселая весна заменит мрачную зиму, она будет моей!

Прошло две недели. В последние дни постоянно посещал Алонзо какой-то джентльмэн, с строгим, набожным выражением лица. Он называл себя пастором Гаргрэвом из Цинцинати и говорил, что вышел из лона церкви по нездоровью. что, повидимому, совершенно противоречило его здоровенной фигуре и розовым щекам. Он изобрел какое-то усовершенствование в телефоне и надеялся продажей привилегии на это изобретение нажить много денег.

-- В настоящее время, говорил пастор: - каждый владелец телефона может приставить его к телеграфной проволоке и подслушать то, что говорят совершенно посторонние люди.

-- Так что-жь? заметил Алонзо: - ведь это не мешает разговаривающим слышать друг друга.

-- Конечно, продолжал пастор: - но я не знаю, приятно ли, например, жениху и невесте, если их нежные излияния подслушает посторонний.

-- Да, сэр, ваше изобретение неоцененно! воскликнул он: - продайте мне его за какую хотите цену.

Но инструмент, сочиненный пастором, не приходил из Цинцинати по неизвестной причине. Алонзо сгорал от нетерпения. Мысль, что слова его Розанны, дышавшия такою любовью, были достоянием первого встречного, сводила его с ума. Пастор приходил к нему по нескольку раз в день и утешал уверениями, что вскоре драгоценный инструмент будет получен.

Однажды изобретатель пришел к Алонзо, когда его не было дома, и, постучавшись, вошел в дверь, которая была не заперта. Лицо его сияло торжеством и он прямо подбежал к телефону. Нежные, отдаленные звуки любимого романса Розанны раздавались в комнате. Послушав несколько минут, он произнес с нетерпением, искусно подражая голосу Алонзо:

-- Голубушка?

-- Что, Алонзо?

-- Пожалуйста, не пойте более этого старинного романса. Попробуйте, что-нибудь поновее.

В эту минуту раздались поспешные шаги Алонзо, и пастор с адской улыбкой на устах спрятался за тяжелые, бархатные занавеси окна. Войдя в комнату, Алонзо прямо бросился к телефону.

-- Милая Розанна, сказал он: - споем, что-нибудь вместе.

-- Что-нибудь новенькое? спросила она с горьким сарказмом.

-- Да, если желаете.

-- Нет, ужь пойте одни.

Этот резкий ответ огорчил молодого человека.

-- Розанна! вы сегодня не походите на себя.

-- И вы не очень приличны сегодня, мистер Фитц-Кларенс!

-- Мистер Фитц-Кларенс! Да что же я сказал неприличного?

-- Неужели! значит я не хорошо разслышала и вы не просили меня не петь моего любимого романса?

-- Никогда я этого не просил.

-- Позвольте вам заметить, что просили!

-- Позвольте вам ответить, что никогда не просил.

Вслед за этим раздался плач, и Алонзо поспешно произнес:

-- О, Розанна! откажитесь от ваших слов. Уверяю вас. тут какая-нибудь ошибка. Я никогда не говорил ничего подобного. Как могли вы подумать, что я способен вас оскорбить? Отвечайте, Розанна, отвечайте!

Ответа не было, и по удаляющимся звукам плача Алонзо понял, что молодая девушка отошла от телефона. Он глубоко вздохнул и выбежал из комнаты.

-- Я отыщу матушку, думал он: - и она убедит, конечно, Розанну, что я не хотел ее оскорбить.

Через минуту, пастор стоял у телефона, с нетерпением ожидая чего-то. Ему пришлось ждать не долго. Нежный, распивающийся голос произнес:

-- Милый Алонзо, а виновата. Вы не могли меня так жестоко оскорбить. Это, верно, за вас говорил кто-нибудь другой, искусно подражая вашему голосу.

Пастор отвечал голосом Алонзо:

-- Вы сказали, что между нами все кончено. Быть по вашему. Я отвергаю с презрением ваше раскаянье.

И он вышел из комнаты, торжествуя свою победу.

Спустя четыре часа, Алонзо возвратился домой с матерью, которую он нашел в каком-то бедном семействе. Они оба тщетно произносили безсчетное число раз: "Розанна"! Наконец, когда в Сан-Франциско село солнце, а в Истпорте ночь наступила уже три с половиною часа, они получили ответ, но не от молодой девушки, а от тётки Сюзанны.

-- Я только-что вернулась домой. Подождите, я сейчас ее отыщу.

Прошло десять минут, и тётка Сюзанна произнесла тревожным, испуганным голосом:

-- Она уехала. Она взяла с собою все свои вещи и сказала слугам, что поехала к другим знакомым. На её столе я нашла следующую записку: "Я уехала, не ищите меня; сердце мое разбито, мы никогда больше не увидимся. Скажите ему, что я буду всегда о нем вспоминать, когда буду петь свой бедный, любимый романс, но забуду его оскорбительные слова". Что это значит, Алонзо? Что случилось?

Алонзо побледнел и похолодел, как мертвец. Мать поспешно отдернула занавес и открыла окно. Свежий воздух благодетельно подействовал на Алонзо, и он рассказал матери все случившееся. Между тем, она подняла с полу карточку, на которой красовалось: "Мистер Сидней Альджернон Бурлей, Сан-Франциско".

-- Подлец! воскликнул Алонзо и бросился на улицу с целью найти и уничтожит ложного пастора.

Эта карточка объясняла все, так как Розанна рассказала своему жениху обо всех своих поклонниках и, между прочих, отозвалась насмешливо о таланте Бурлея подражать чужим голосам.

Впродолжении следующих двух месяцев случилось многое. Розанна не возвратилась к своей бабушке в Портланд, в штате Орегон, а послала ей только копию с записки, оставленной тетке Сюзанне. Где была теперь бедная сиротка, если она только не умерла - оставалось непроницаемой тайной.

Но Алонзо не отказался от надежды ее отыскать. Он говорил себе: "Она будет петь в грустную минуту свой любимый романс и я таким образом ее отмщу". С этой целью он взял переносный телефон, сак-вояж с вещами и отправился странствовать по всем штатам. Часто, в отдаленных, пустынных местах, жители с удивлением видали в это время, как бледный, исхудалый человек взлезал на телеграфный столб, приставлял к проволоке какой-то небольшой ящик и прикладывал к нему ухо. Просидев около часу на столбе, он слезал и уходил грустный, мрачный. Иногда его принимали за бешенного и даже стреляли по нем. Но, несмотря на полученные контузии и пробитое пулями платье, он все сносил терпеливо, повторяя: "Ах, еслиб мне только услышат её любимый романс!"

Наконец, через месяц и три недели, какие-то гуманные люди схватили его и посадили в съумасшедший дом в Нью-Йорке. Он не жаловался, ибо в нем исчезла теперь всякая сила воли и всякая надежда. Директор дома умалишенных сжалился над ним и, поместив его в своей собственной квартире, с большой любовью ухаживал за ним.

а на столах виднелись зажженные лампы. Алонзо с грустной улыбкой думал о своей странной судьбе, которая привела его в съумасшедший дом, благодаря несчастной любви. Вдруг, до его слуха донеслись отдаленные, слабые, но неописанно нежные звуки. Кровь застыла в его жилах. Он притаил вдыхание и стал прислушиваться. Наконец, он воскликнул:

-- Это - она! Это - она! о, божественные звуки!

Соскочив с дивана, он подбежал к окну и, нетерпеливо оторвав занавес, нашел там телефон. Он прильнул к нему губами и произнес:

-- Слава Богу! я вас нашел, моя Розанна. Все объяснилось. Подлый Бурлей наговорил вам дерзостей, подражая моему голосу.

Прошло несколько минут лихорадочного ожидания, и потом нежный голос произнес:

-- Повторите ваши драгоценные слова, Алонзо!

-- Клянусь, что я говорю правду, Розанна. И я могу это доказать.

-- О! Алонзо, не уходите от меня. Дайте мне сознавать, что вы со мною. Скажите, что мы более не разстанемся. О! счастливая, блаженная минута!

-- Мы всю жизнь будем праздновать эту несравненную минуту.

-- Конечно, Алонзо.

-- Шесть часов и четыре минуты вечера...

-- Двенадцать часов и двадцать три минуты утра...

-- О! Розанна, где же вы?

-- В Гонолулу, на Сандвичевых Островах. А вы где? Вы дома?

-- Нет, я в Нью-Йорке, больной, у доктора.

Алонзо услыхал слабый стон, который, пробежав пять тысяч миль, естественно потерял свою силу.

-- Успокойтесь. Я совершенно здоров с тех пор, как нашел вас.

-- Вы меня ужасно напугали, Алонзо.

-- Назначьте день нашей свадьбы, Розанна.

Наступило молчание.

-- Да, да, сегодня, сейчас.

-- Какой вы нетерпеливый. У меня здесь только дядя, старый миссионер, и его жена, а я желала бы, чтоб ваша мать, и ваша тётка Сюзанна...

-- Наша мать и наша тётка.

-- Да, да, я желала бы, чтоб наша мать и тётка присутствовали на нашей свадьбе.

-- Я бы тоже этого желал. Телеграфируйте тётке Сюзанне. Когда она может приехать к вам?

-- На восьмой день, то есть 31-го марта.

-- Так назначьте, Розанна, 1-е апреля днем нашей свадьбы.

-- Ни за что.

-- Какое нам дело до суеверных глупостей, когда в этот день мы будем счастливейшие люди на свете.

-- Ну, хорошо, пуст будет 1-го апреля.

-- А в котором часу?

-- Утром лучше. Хотите в восемь часов?

-- Всякий час, когда вы станете моей, будет блаженнейшим в моей жизни.

В комнате раздался какой-то слабый, неопределенный звук, словно эхо отдаленного поцелуя. Потом Розанна сказала:

Молодая девушка выбежала из своей комнаты в большую гостиную и остановилась у окна, из которого открывался великолепный вид. Налево вдали тянулась прелестная Нуанаская Долина, усеянная тропическими цветами, кокосовыми пальмами и апельсинными рощами; прямо против виднелся красивый город, а на горизонте искрились седые волны океана.

Розанна в легком белом платье обмахивала веером свое раскрасневшееся лицо. Через минуту, в дверях показался мистер Сидней Альджернон Бурлей в полотняном сьюте. Он хотел поспешно подойти к молодой девушке, но та его остановила.

-- Я вас жду, как обещала, сказала она холодно: - я поверила всем вашим клятвам и согласилась назначить день нашей свадьбы. Она будет 1-го апреля в восемь часов утра. Теперь вы можете идти.

-- Целый жизни будет мало...

Когда он ушел, она опустилась в изнеможении на кресло.

-- И подумать, что этот гнусный подлец мог бы быть моим мужем! Я ведь дошла до того, что как будто начала любить. Он мне дорого заплатит за все это, коварный лжец!

2-го апреля в газете "Вестник Гонолулу" было напечатано: "Сегодня утром, в восемь часов, в этом городе обвенчаны по телефону мистер Алонзо Фитц-Кларенс из Истпорта, в американском штате Мэн, и мисс Розанна Этльтон из Портланда, в штате Орегон. Церковный обряд совершали пастор Гэвз из Гонолулу и пастор Дэвис из Нью-Йорка. Присутствовали: друг невесты, мистрисс Сюзанна Голанд из Сан-Франциско, и мистер Сидней Альджернон Бурлей из того же города, который, однако, не остался до конца службы. После церемонии молодая и её друзья отправились в новобрачное путешествие на прекрасной яхте капитана Готорна к островам Гамакала и Лагана".

В тот же день в нью-йоркских газетах было напечатано: "Вчера, в половине второго, обвенчаны по телефону мистер Алонзо Фитц-Кларенс из Истпорта, в штате Мен, и мисс Розанна Этльтон из Портланда, в штате Орегон. Церемонию совершали: пастор Дэвис из здешняго города и пастор Гэвз из Гонолулу. Присутствовали родственники и друзья жениха. После церковного обряда был роскошный завтрак, а потом все предприняли брачное путешествие в аквариум, так как, по слабому здоровью молодого, нельзя было предпринять дальнейшей поездки".

-- О! Алонзо, я забыла тебе сказать, что исполнила свое намерение.

-- Какое?

-- Я сделала ему славное 1-е апреля. Он явился в черном фраке, несмотря на нестерпимую духоту, и был вполне уверен, что будет венчаться со мною. Еслиб ты только видел его лицо, когда я объяснила ему, в чем дело. Я много перенесла горя из-за него, но тут мне стало жаль беднягу, и я просила его остаться на свадьбе, уверяя, что все ему простила. Но, он не хотел и объявил, что жестоко отомстит нам обоим. Но ведь он не может помешать нашему счастью, Алонзо?

-- Никогда, Розанна.