| Автор: | Твен М. |
| Категории: | Путешествия, Повесть |
Глава XXXII. КАК РАСПОРЯДИЛИСЬ КЛАДОМ
- Вот что сообщил мне Риттер, - сказал я моим двум товарищам.
Наступило глубокое, выразительное молчание, длившееся очень долго; за ним последовал залп взволнованных и удивленных восклицаний по поводу необыкновенных перипетий этой истории; и восклицания и перекрестный огонь вопросов продолжались до тех пор, пока мои друзья совсем не запыхались. Наконец они стали успокаиваться и отступать под прикрытием редких, случайных залпов в область молчании и глубочайшей задумчивости. Десять минут стояла тишина. Затем Роджерс сказал мечтательно:
- Десять тысяч долларов!
И после длинной паузы добавил:
- Десять тысяч! Это куча денег!
Поэт спросил вдруг:
- И вы так вот сразу отошлете ему все?
- Ну да, - ответил я. - Что за странный вопрос!
- Все деньги? То есть… я хочу сказать…
- Конечно все.
Я хотел продолжать, но замолчал: меня остановил внезапный поток мыслей. Томпсон что-то говорил, а я думал о другом и не уловил его слов. Но я услышал ответ Роджерса:
- Да, и мне так кажется. Этого было бы вполне достаточно. Ведь он-то ровно ничего не сделал.
- Собственно, если поразмыслить, этого более чем достаточно. Ведь только подумайте - пять тысяч долларов! Да он их и за всю жизнь не успеет истратить! И эти деньги будут ему во вред, может быть погубят его, - надо же и это принять во внимание, он быстро все спустит, закроет мастерскую, может быть начнет пьянствовать и обижать своих детей, растущих без матери, предастся другим дурным привычкам, будет опускаться все ниже и ниже…
- Верно, верно! - горячо подхватил Роджерс. - Я наблюдал такие вещи сто раз - нет, больше, чем сто. Если хотите погубить такого человека, дайте ему в руки деньги - вот и все; больше ничего не требуется - только дайте ему деньги; и если он не собьется с пути, не станет пропащим человеком, не потеряет всякого чувства собственного достоинства и так далее значит, я не знаю человеческой натуры; правда ведь, Томпсон? Пусть даже мы дадим ему третью часть - будьте уверены, что не пройдет и шести месяцев, как он…
- Лучше скажите - шести недель! - вставил я, увлекаясь и вмешиваясь в разговор. - Если эти три тысячи долларов не поместить в надежные руки, чтобы он не мог забрать их, - он не продержится и шести недель…
- Конечно не продержится! - подтвердил Томпсон. - Я издавал книги подобного рода людей и знаю: как только к ним в руки попадет крупный гонорар - скажем, три тысячи или две…
И на что этому сапожнику две тысячи долларов, хотел бы я знать! - озабоченно перебил его Роджерс,- человек, может быть, вполне доволен своей судьбой, живет себе в Маннгейме, окруженный людьми своего круга, ест свой хлеб с тем аппетитом, который дается только прилежным трудом, блаженствует в своей смиренной доле, честен, правдив, чист душой и счастлив! Да, говорю вам, счастлив! Счастлив больше, чем множество людей, одетых в шелка, вращающихся в пустом, фальшивом кругу легкомысленного общества. И вдруг вы вводите его в такое искушение! Вдруг вы кладете перед таким человеком тысячу пятьсот долларов и говорите…
- Тысячу пятьсот чертей! - крикнул я. - Даже пятьсот долларов и то подорвут его принципы, парализуют трудолюбие, приведут его в кабак, оттуда - на мостовую, оттуда - в богадельню для нищих, оттуда…
- Зачем нам брать на себя такой грех, господа! - озабоченным и убеждающим тоном сказал поэт. - Он счастлив в той жизни, какую ведет, счастлив таким, каков он есть. Все чувство чести, все чувство милосердия, все чувство высокого и священного человеколюбия предостерегают нас, взывают к нам, приказывают нам не смущать этого человека. Это настоящая, это истинная дружба! Мы могли бы действовать по-другому, напоказ, но то, что мы решили, будет куда разумнее, куда полезнее, поверьте мне!
Из дальнейшего разговора выяснилось, что такое решение вопроса вызывает в глубине души у каждого из нас какие-то сомнения. Все мы ясно чувствовали, что бедному сапожнику следует послать хоть что-нибудь. После долгого и вдумчивого обсуждения мы наконец решили послать ему хромолитографию!
Я заявил, что они могут считать себя счастливыми, если получат половину денег на двоих. Роджерс сказал:
Если бы не я, никому ничего бы не досталось. Я первый подал мысль, - а то все было бы отослано сапожнику.
Томпсон заметил, что он думал об этом как раз в ту минуту, когда Роджерс заговорил.
Я возразил, что и сам очень скоро додумался бы до этого без чьей-либо помощи. Я, может быть, соображаю медленно, но зато верно.
Дело дошло до ссоры, потом до драки, и все здорово пострадали. Как только я привел себя в приличный вид, я поднялся на верхнюю палубу в довольно кислом настроении. Здесь я встретил капитана Мак-Корда и сказал ему со всей любезностью, на какую в таком состоянии был способен:
- Я пришел проститься, капитан. Я намерен высадиться в Наполеоне.
Где?
- В Наполеоне.
Капитан рассмеялся, но, заметив, что я далеко не в шутливом настроении, перестал смеяться и сказал:
- Так вы это серьезно?
- Серьезно? Конечно.
- Он хочет высадиться в Наполеоне.
- В Наполеоне?
- Да, так он говорит.
- О, тень великого Цезаря!
- Дядюшка, вот ваш приятель желает сойти в Наполеоне.
- Что? Клянусь…
Я сказал:
- Да в чем же тут дело наконец? Почему человек не может высадиться на берег в Наполеоне, если ему это нужно?
Черт возьми, да неужели вы не знаете? Никакого Наполеона больше нет. Его уж бог знает сколько лет не существует. Река Арканзас хлынула на город, разнесла все вдребезги и унесла в Миссисипи.
- Унесла целый город? Банки, церкви, тюрьмы, редакции газет, театр, пожарное депо, здание суда, извозчичий двор - все?
- Все. За каких-нибудь четверть часа, не больше. Ни клочка, ни тряпки - ничего не осталось, кроме какой-то развалившейся лачуги да кирпичной трубы. Наш пароход проходит сейчас как раз по бывшему центру города; вон там кирпичная труба - это все, что осталось от Наполеона. Тот густой лес, справа, был когда-то за милю от города. Посмотрите-ка назад, вверх по реке, - ну что, теперь начинаете узнавать местность, а?
Да, теперь узнаю. Первый раз слышу такую историю! В жизни не слыхал ничего более удивительного - и неожиданного!
Тем временем появились мистер Томпсон и мистер Роджерс со своими мешками и зонтиками и молча выслушали рассказ капитана. Томпсон сунул мне в руку полдоллара и шепнул:
Моя доля на хромолитографию.
Роджерс сделал то же самое.
Да, было удивительно странно смотреть, как Миссисипи течет вдоль пустынных берегов в том самом месте, где я лет двадцать тому назад видел большой, красивый, горделивый город. Город, бывший центром обширного и значительного района; город с большим флотским госпиталем; город бесчисленных драк, - каждый день шло следствие; город, где я знавал когда-то прелестную девушку, самую идеальную девушку во всей долине Миссисипи; город, где четверть века назад мы прочли в газете первое известие о жуткой гибели «Пенсильвании», - этого города больше нет; он проглочен, исчез, пошел в пищу рыбам; ничего не остаюсь, кроме развалин лачуги и разрушающейся кирпичной трубы!