| Автор: | Твен М. |
| Категории: | Роман, Историческое произведение |
Книга третья. Суд и мученичество
Глава XI. Убийцы в новом составе
Объявили перерыв. И как раз вовремя. Кошон терпел одно поражение за другим, а Жанна начинала одерживать верх. Некоторые из судей явно стали восхищаться мужеством Жанны, ее находчивостью и стойкостью, ее благочестием, простотой и искренностью, ее чистотой и благородством, ее тонким умом и тем, как отважно она защищалась - одна в этой Неравной борьбе; можно было опасаться, что судьи окончательно смягчатся, и тогда Кошону трудно будет осуществить свой план.
Надо было что-то предпринять, и он это сделал. Кошон не отличался жалостливостью, но теперь он доказал, что не чужд ее. Он пожалел судей и решил, что не стоит утомлять их всех долгими заседаниями, когда достаточно нескольких. О милостивый судья! Он не вспомнил при этом, что юная узница также нуждалась в отдыхе.
Он сказал, что отпустит судей, кроме нескольких, но отберет их сам. Так он и сделал. Он отобрал тигров. Если в их число все же попали один-два ягненка, то единственно по недосмотру, и он знал, как с ними расправиться, когда он их обнаружит.
Суд собрался в малом составе и в течение пяти дней разбирал ответы, полученные от Жанны. Из них отсеяли все лишнее, всю мякину - иначе говоря, все, что было в ее пользу, - и тщательно собрали все, что можно было исказить и повернуть против нее. Из этого создали новый процесс, которому придали видимость продолжения прежнего. Было сделано и еще одно изменение. Суд при открытых дверях оказался явно нежелательным: он обсуждался по всему городу и у многих вызвал сострадание к обвиняемой, с которой поступали так несправедливо. Этому решили положить конец. Отныне заседания должны были происходить тайно, без посторонних лиц.
Теперь Ноэль уже не мог на них присутствовать. Я послал предупредить его. У меня не хватило духу самому сообщить это. Пусть он немного успокоится к вечеру, до того как мы увидимся с ним.
Тайное судилище начало заседать с 10 марта. Я не видел Жанну целую неделю и был поражен происшедшей в ней переменой. Она казалась усталой и ослабевшей, была рассеянна и витала мыслями где-то далеко; ответы ее показывали, что она подавлена и не всегда улавливает то, что вокруг нее говорится и делается. Всякий другой суд постыдился бы воспользоваться таким состоянием обвиняемой - ведь речь шла о ее жизни, - он пощадил бы ее и отложил разбирательство. А этот? Этот мучил ее целыми часами, со злобным наслаждением; подавленное состояние их жертвы было им на руку, и они не желали упускать такой возможности.
Ее сумели запутать в тех показаниях, которые касались «знамений», явленных королю; на следующий день ее допрашивали о них несколько часов подряд. В конце концов она отчасти проговорилась о подробностях, которые ее Голоса запретили разглашать; при этом в ее речах действительность смешивалась с аллегориями мистических видений.
На третий день она выглядела бодрее и не такой измученной. Она снова была почти сама собой и держалась хорошо. Было сделано много попыток выманить у нее неосторожные заявления, но она понимала, к чему клонят судьи, и отвечала умно и осмотрительно.
- Ты полагаешь, что святая Екатерина и святая Маргарита ненавидят англичан?
- Они любят тех, кого возлюбил Господь, и ненавидят тех, кто ему ненавистен.
- Ну, а Господь ненавидит англичан?
- О любви или ненависти Господа к англичанам мне ничего не известно. Тут она заговорила с прежней уверенностью и воинственной отвагой: - Одно я знаю: Господь пошлет французам победу, и все англичане уберутся из Франции, кроме тех, кто сложит здесь свои головы.
- А когда англичане одерживали победы во Франции, Господь был на их стороне?
- Я не знаю, ненавидит ли Господь французов, но я думаю, он допустил это, чтобы покарать их за грехи.
Конечно, наивно было говорить о каре, которая длилась уже девяносто шесть лет. Но это никого не удивило. Каждый из присутствующих способен был наказывать грешника девяносто шесть лет подряд, и никому из них и в голову не пришло бы, что Господь может быть милосерднее их.
- Случалось ли тебе обнимать святую Маргариту и святую Екатерину?
- Да, обеих.
- Когда ты вешала венки на Волшебный Бурлемонский Бук, ты это делала в честь твоих видений?
- Нет.
Кошон явно удовлетворен и этим. Теперь он будет считать доказанным, что она вешала их из греховной привязанности к лесовичкам.
- Когда тебе являлись святые, ты преклоняла колени?
- Да, я воздавала им все почести, какие умела.
Это тоже могло быть очком в пользу Кошона, если б удалось доказать, что она воздавала их не святым, а демонам, принявшим обличие святых.
Стали спрашивать, почему Жанна хранила свои видения в тайне от родителей. Это тоже могло пригодиться. Этому придавалось большое значение, как видно из записи на полях обвинительного акта: «Свои видения она скрывала от родителей и от всех». Подобная скрытность могла сама по себе доказывать, что Жанна имела дело с нечистой силой.
- По-твоему, ты хорошо поступила, когда ушла воевать без согласия родителей? В писании сказано: чти отца своего и матерь свою.
- Я слушалась их во всем, кроме этого. А в этом я просила у них прощения в письме - я получила его.
- Ах вот как, ты просила прощения? Значит, ты сознавала, что согрешила, когда уехала без их позволения?
Жанна вскипела. Глаза ее сверкнули, и она вскричала:
- Меня послал Господь - значит, надо было ехать! Будь у меня сто отцов и матерей, будь я хоть королевская дочь - я все равно поехала бы!
- А ты никогда не спрашивала у Голосов, можно ли открыться родителям?
- Голоса мне этого не запрещали, но я сама ни за что не хотела причинять родителям такое горе.
- Верно ли, что Голоса называли тебя дщерью Господа?
Жанна ответила просто и доверчиво:
- Да, до взятия Орлеана и позже они не раз называли меня дщерью божьей.
Стали отыскивать еще доказательства ее гордости и тщеславия.
Какой конь был под тобой, когда ты была взята в плен? Кто подарил его тебе?
- Король.
- Ты принимала от короля и другие драгоценные дары?
- У меня были кони и оружие - и деньги, чтобы платить жалованье моей свите.
- А казна у тебя была?
Да, десять - двенадцать тысяч крон. - Она наивно добавила: - Это не так уж много для ведения войны.
- Эти деньги до сих пор у тебя?
- Нет. Это ведь королевские деньги. Они отданы на сохранение моим братьям.
- Что за оружие ты пожертвовала на алтарь в Сен-Дени?
- Мои серебряные доспехи и меч.
Ты оставила их там, чтобы на них молились?
- Нет. Это было приношением по обету. У солдат есть такой обычай, когда они ранены. А я была ранена под Парижем.
Ничто не трогало эти каменные сердца, не волновало эти тупые умы даже трогательная картина, нарисованная ею в немногих словах: раненая девушка-воин вешает свои миниатюрные доспехи рядом с суровыми стальными кольчугами прославленных защитников Франции. Нет, они ее не видели, раз из нее нельзя было ничего извлечь на пагубу невинному созданию.
- Кто кому больше помогал: ты - знамени, или знамя - тебе?
- Дело не во мне и не в знамени. Победы даровал господь.
Но все же на что ты больше полагалась - на себя или на знамя?
- Ни на то, ни на другое. Я уповала только на Бога.
- Верно ли, что во время коронации твоим знаменем осенили короля?
- Нет, неверно.
- Почему именно твое знамя внесли тогда в Реймский собор, а не знамена других полководцев?
- Оно вынесло тяжесть - оно и заслужило почет{9}.
Как просто и как прекрасно! Как это посрамляет изощренное красноречие ораторов! Красноречие было у Жанны прирожденным даром, оно давалось ей без усилий и без подготовки. Слова ее так же благородны как ее дела, как весь ее облик. Они рождались в великом сердце и чеканились великим умом.
Комментарии
9
Эти ее слова переводились много раз, но это никому вполне не удалось. В оригинале они обладают прелестью, которая не поддается переводу. Эта прелесть неуловима, как аромат; при переводе она пропадает. Вот что она сказала: «Il аvаit ete а lа рeinе, с'etаit biеn rаisоn qu'il fut а l'hоnnеuг».
«Jeanne d'Arс la Venerable», стр. 197): «…бессмертный ответ, который навеки сохранится в числе прославленных изречений, - ибо это крик души христианки и дочери Франции, смертельно оскорбленной в своей вере и своей любви к отечеству». (Прим. переводчика.)