Приключения Филиппа в его странствованиях по свету.
Глава I. Доктор Фелль.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. Глава I. Доктор Фелль. (старая орфография)

Приключения Филиппа в его странствованиях по свету.

Роман
Теккерея

Перевод Е. Н. Ахматовой.

САНКТПЕТЕРБУРГ.

Печатано в типографии Е. Н. Ахматовой, Дмитров пер. д. No 17,
1871.

Глава I. 

ДОКТОР ФЕЛЛЬ.

- Не ухаживать за родным сыном, когда он болен! сказала моя мать. - Она не заслуживает иметь сына!

И произнося это исполненное негодования восклицание, мистрисс Пенденнис взглянула на своего собственного и единственного любимца. Когда она взглянула на меня, я знал, что происходило в её душе. Она нянчила меня, одевала в длинные платьица и в маленькие чепчики, в первую курточку и в панталончики. Она не отходила от моей постели на время моих детских и юношеских болезней. Она берегла меня всю жизнь; она прижимала меня к сердцу с бесконечными молитвами и благословениями. Её уже нет с нами благословлять нас и молиться; но с небес, куда она переселилась, я знаю, что её любовь следит за мною, и часто-часто думаю, что она и теперь здесь, только невидимо.

- Мистрисс Фирмин не принесла бы никакой пользы, заворчал доктор Гуденоф. - С ней сделалась бы истерика и сиделке пришлось бы ухаживать за двумя больными вместо одного.

- Ужь не говорите этого мне! вскричала моя мать, вспыхнув. - Не-уже-ли вы думаете, что если бы этот ребенок (разумеется, она говорила о своём ненаглядном) был болен, я не пошла бы к нему?

- Милая моя, если бы этот робёнок был голоден, вы изрубили бы вашу голову, чтобы сделать ему бульон, сказал доктор, прихлёбывая чай.

- Potage à la bonne femme, сказал мистер Пенденнис. - Матушка, у нас бывает он в клубе: вас сварили бы с молоком, яйцами и овощами. Вас поставили бы кипеть на несколько часов в глиняном горшке и...

- Не говорите таких ужасов, Эртёр! вскричала одна молодая девица, бывшая собеседницей моей матери в те счастливые дни.

- И людям, которые всё знали, вы очень показались бы вкусны.

Дядя мой поглядел так, как-будто не понял этой аллегории.

- О чем вы говорите? potage à la... как это называется? сказал он. - Я думал, что мы говорим о мистрисс Фирмин, что живёт в старой Паррской улице. Мистрисс Фирмин чертовски деликатная женщина, как все женщины этой фамилии. Мать её умерла рано, сестра, мистрисс Туисден, очень деликатна; она может быть столько же полезна в комнате больного, сколько может быть полезен бык в фарфоровой лавке - ей-богу! да еще они, пожалуй, заразится.

- Да ведь и вы, пожалуй, заразитесь, маиор! закричал доктор. - Ведь вы говорили со мной, а я только-что от мальчика. Держитесь подальше, а то я вас укушу.

- Ей-богу этим нечего шутить, сказал он: - я знал людей, заразившихся горячкой в лета постарее моих. По-крайней-мере этот мальчик не сын мне, ей-богу! Я обедаю у Фирмина, который взял жену из хорошей фамилии, хотя он только доктор и...

- А позвольте спросить, кто был мой муж? вскричала мистрисс Пенденнис.

- Только доктор, право, подхватил Гуденоф. - Мне очень хочется сию не минуту заразить его скарлатиной.

- Отец мой был доктор и аптекарь, так я слышал, сказал сын вдовы.

- Ну так что из из этого? хотелось бы мне знать... разве человек одной из самых древних фамилий в королевстве не имеет право занимать учоную, полезвую, благородную профессию. Брат мой Джон был...

- Доктор! сказал я со вздохом.

Дядя мой поправил свои волосы, поднёс носовой платок в губам и сказал:

- Вздорь! пустяки. Терпение потеряешь с этими личностями, ей-богу. Фирмин, конечно, доктор, так как и вы, также как и другие, но Фирмин воспитанник университета и джентльмэн. Фирмин путешествовал. Фирмин дружен с лучшими людьми в Англии и взял жену из первейшей фамилии. Ей-богу, сэр, не-уже-ли вы предполагаете, что женщина, воспитанная в роскоши, в Рингундском отели, в Уальпольской улице, где она была, самовластной госпожой, ей-богу, не-уже-ли вы предполагаете, что такая женщина, годится в сиделки к больному? Она никогда не годилась, для этого и ни для чего, кроме... (тут маиор увидал улыбки на физиономиях некоторых из своих слушателей) кроме, а говорю, того, чтобы занимать первое место в Рингвудском отели и украшать общество и тому подобное. И если такая женщина вздумала убежать с доктором своего дяди и выйти за человека ниже её званием - ну, я не вижу, чтобы это было смешно, будь я повешен, если вижу!

- Нам она остаётся себе на острове Уайте, между-тем как бедный мальчик в школе! сказала со вздохом моя мать.

- Фирмин должен там оставаться. Он лечить Великого Герцога: тот не может быть спокоен без Фирмина. Он дал ему орден Лебедя. Они ворочают всем в высшем свете, и я готов держать с ними пари, Гуденоф, что мальчик, которого вы лечите, будет баронетом, если вы не уморите его вашими проклятыми микстурами и пилюлями, ей-богу!

Доктор Гуденоф только нахмурил свои большие брови.

Дядя мой продолжал:

- Я знаю, что вы хотите сказать: Фирмин настоящий джентльмэн по наружности - красавец. Я помню его отца, Бранда Фирмина, в Валенсьенне с герцогом Йоркским. Бранд был один из красивейших мущин в Европе; его прозвали Головнёй: он был рыжий, страстный дуэлянт, застрелил одного ирландца, остепенился потом и все-таки поссорился с своим сыном, который чертовски кутил в молодости. У Фирмина, конечно, наружность джентльмэновская: чорные волосы: отец бал рыжий. Тем лучше для доктора; но... но мы понимаем друг друга, я думаю, Гуденоф, нам с вами приходилось видеть разные разности в нашей жизни.

Старик подмигнул и понюхал табаку.

- Когда вы возили меня к Фирмину в Паррскую улицу, сказал мистер Пенденнис своему дяде: - я нашол, что дом не очень весел, а хозяйка не очень умна; но все они были чрезвычайно добры; и мальчика я очень люблю.

- Его любит и дядя его матери, лорд Рингуд! вскричал маиор Пенденнис. - Этот мальчик примирил свою мать с её дядей после её замужства. Вы верно знаете, что она убежала с Фирмином, моя милая?

Матушка сказала, "она слышала что-то об этой истории". И маиор опять уверил, что доктор Фирмин был сумасбродный молодой человек двадцать лет тому назад. В то время, о котором я пишу, он был врачом в Плеторическом госпитале, доктором Гранингенского великого Герцога и имел орден Черного Лебедя, был членом многих учоных обществ, мужем богатой жены и довольно значительной особой.

его была в деревне, хотя отец его был в отсутствии, но пригласили очень искусного доктора лечит юного больного и сохранить его жизнь для пользы его фамилии и для этого рассказа.

Мы продолжали наш разговор о Филиппе Фирмине, его отце, его дяде графе, которого маиор Пенденнис знал коротко, пока не доложили, что подана карета доктора Гуденофа; и наш добрый доктор оставил нас и воротился в Лондон.

Некоторых из тех, кто разговаривал в этот летний вечер, уже нет на свете, чтобы разговаривать или слушать. Те, которые были молоды тогда, добрались до вершины горы и спускаются уже к долине теней.

- Ах! сказал старый маиор Пенденнис, тряхнув своими темнорусыми кудрями, когда доктор уехал: - вы видели, моя добрая душа, когда я заговорил о его confrère, как угрюм вдруг сделался Гуденоф? Они не любят друг друга, моя милая. Двое человек одной профессии никогда не сходятся между собою, и кроме того, я не сомневаюсь, что и другие товарищи-врачи завидуют Фирмину, потому что он живёт в лучшем обществе. Это человек хорошей фамилии, моя милая. Уже было большое rapprochement, и если лорд Рингуд совершенно с ним примирится, нельзя знать, какое счастье предстоит сыну Фирмина.

Хотя, может быть, доктор Гуденоф думал довольно презрительно о своём собрате, но большая часть публики высоко его уважала, особенно в маленьком обществе Грей-Фрайярском {Школа, где прежде был монастырь Картезианцев. Прим. перев.}, о котором добрый читатель слышал в прежних сочинениях настоящого биографа, доктор Бранд Фирмин был очень большим фаворитом; его принимали там с большим уважением и почотом. Когда воспитанники в этой школе бывали больны обыкновенными детскими недугами, их лечил школьный аптекарь мистер Спраг, и простыми, хотя противными для вкуса лекарствами, бывшими в употреблении в то время, почти всегда успевал возвращать здоровье своим юным пациентам. Но если молодой лорд Эгам (сын маркиза Эскота, как, вероятно, известно моему почтенному читателю) делался нездоров, а это часто случалось по милости большого изобилия карманных денег и неблагоразумного пристрастия к кондитерским произведениям, или если в школе случалась какая-нибудь опасная болезнь, тогда тотчас посылали за знаменитым доктором Фирмином; и ужь верно болезнь была опасна, если он не мог вылечить её. Доктор Фирмин был школьным товарищем и остался истинным другом директора этой школы. Когда у молодого лорда Эгама, уже упомянутого (он был у нас единственным лордом и поэтому мы несколько гордились нашим возлюбленным юношей и берегли его) сделалась рана, от которой голова его раздулась как тыква, доктор вылечил его от этой болезни, и первый воспитанник сказал ему приветствие в своей латинской речи на публичном акте в школе, о его необыкновенных познаниях и о его божественном удовольствии salutem hominibus dando (возвращать людям здоровье). Директор обратился в доктору Фирмину и поклонился; учители и важные господа начали перешептываться и глядели на него, воспитанники глядели на него; доктор склонил свою красивую голову к своей манишке; его скромные глаза не поднимались с белой, как снег, подкладки шляпы, лежавшей на его коленах. Шопот одобренья пробежал по старинной зале, зашумели новые мундиры учителей, началось сморканье, когда оратор перешол к другой поэме.

Среди всеобщого энтузиазма только один член в аудитории выказал презрение и несогласие. Этот джентльмэн прошептал своему товарищу в начале фразы, относившейся к доктору: "пустяки!" и прибавил, грустно смотря на предмет всех этих похвал:

- Он не понимает этой латинской фразы. Впрочем, это всё вздор!

- Шш, Филь! сказал его друг; и лицо Филиппа вспыхнуло, когда доктор Фирмин, подняв глаза, поглядел на него с минуту, потому что предмет всех этих похвал был ни кто иной, как отец Филя.

Болезнь, о которой мы говорим, давно прошла. Филипп уже не был школьником, но находился второй год в университете, и вместе с несколькими другими молодыми людьми, бывшими воспитанниками этой школы, явился на ежегодный торжественный обед. Почести обеда в этом году принадлежали доктору Фирмину, даже более чем лорду Эскоту с его звездой и лентой, который вошол в училищную церковь рука-об-руку с доктором. Его сиятельство растрогался, когда в послеобеденном спиче намекнул на неоцененные услуги и искусство его испытанного старого друга, который был его товарищем в этих стенах (громкия восклицания), чья дружба была усладою его жизни - и он молился, чтобы эта дружба перешла в наследство к их детям. (Громкия восклицания, после которых заговорил доктор Фирмин).

Спич доктора был, может статься, довольно обыкновенен; латинские цитаты его были не совсем ясны; но Филю не следовало так сердиться или так дурно вести себя. Он прихлёбывал херес, глядел на своего отца и бормотал замечания, вовсе не лестные для его родителя.

- Посмотрите, говорил он: -- теперь он растрогается. Он поднесёт носовой платок к губам и покажет свой брильянтовый перстень. Я вам говорил: уж это черезчур. Я не могу проглотить этого... этот хереса. Уйдемте-ка отсюда покурить куда-нибудь.

Филь встал и вышел из столовой именно в ту минуту, когда отец его уверял с какой радостию, с какою гордостью, с каким восторгом думал он, что дружба, которою его благородный друг удостоивал его, должна бы. та перейти в их детям, и что когда он оставить этот мир (крики: "нет, нет! Дай Бог вам жить тысячу лет) ему будет радостно думать, что сын его всегда найдёт дрѵга и покровителя в благородном графском доме Эскот.

улицу, где много раз ласково принимали меня, когда я был мальчиком, и мы удалились в собственный приют Филя, на задней стороне огромного дома, курили сигары и разговаривали об училищной годовщине и о произнесённых речах, и о бывших воспитанниках нашего выпуска, и о том, как Томсон женился, а Джонсон поступил в армию, а Джэксон (не рыжий Джэксон с глазами как у свиньи), а другой, быль первым на экзамене, и так далее. Мы весело занимались этой болтовней, когда отец Филя растворил настежь высокую дверь кабинета.

- Вот и отец! заворчал Филь. - Что ему нужно? прибавил он, понизив голос.

"Отец", когда я взглянул на него, был не весьма приятным предметом для зрелища, У доктора Фирмина были очень белые фальшивые зубы, которые, может статься, были несколько велики для его рта, и зубы эти как-то свирепо оскалились при газовом свете. На щеках его были чорные бакенбарды, а над сверкающими глазами свирепые чорные брови; а плешивая голова лоснилась как бильярдный шар. Вы едва узнали бы в нем оригинал того меланхолически-философического портрета, которым все пациенты восхищались в приемной доктора.

- Я узнал, Филипп, что ты взял мою карету, сказал отец: - и мы с лордом Эскотом должны были идти пешком до извощика.

- Я обещал завести его домой, сэр, сказал отец.

- Если так, сэр, мне очень жаль, коротко отвечал сын.

- Я не могу сказать ничего более, сэр, и мне очень жаль, отвечал Филь и стряхнул в камин пепел с своей сигары.

Посторонний в доме не знал как глядеть на хозяина и его сына. Между ними очевидно происходила какая-нибудь ужасная ссора. Старик глядел сверкающими глазами на юношу, который спокойно смотрел в лицо отцу. Злая ярость и ненависть сверкали из глаз доктора, потом он бросил на гостя взгляд дикой жалобной мольбы, который было очень трудно вынести. Среди какой мрачной семейной тайны находился я? Что значил исполненный ужаса гнев отца и презрение сына?

- Я - я обращаюсь к вам, Пенденнис, сказал доктор, задыхаясь и бледный как смерть.

- Начать нам ab оѵо, сэр? сказал Филь?

- Я... я обещаю завести домой одного из первейших вельмож в Англии, задыхаясь проговорил доктор: - с публичного обеда в моей карете; а мой сын берёт её и заставляет меня и лорда Эскота идти пешком! Хорошо ли это, Пенденнис? Так ли должен поступать джентльмэн с джентльмэном, сын с отцам?

- Нет, сэр, сказал я серьёзно: - это непростительно.

Я действительно был оскорблён ожесточением и неповиновением молодого человека.

- Я сказал вам, что это была ошибка! закричал Филь покраснев: - я слышал как лорд Эсвот приказывал подать свою карету; я не сомневался, что он отвезёт отца моего домой. Ехать в карете с лакеем на запятках вовсе для меня не весело; я гораздо более предпочитаю извощика и сигару. Это была ошибка, я шалею об этом - вот! Проживи я сто лет, я не могу сказать ничего больше.

Он взглянул на портрет, висевший над головою Филя - портрет матери Филя, той самой лэди, о которой моя мать говорила в тот вечер когда мы разговаривали о болезни мальчика. Обеих дам уже не было теперь на свете и образ их остался только нарисованной тенью на стене.

Отец принял извинение, хотя сын вовсе не извинялся. Я взглянул на лицо старшого Фирмина, на характер, написанный на нём. Я вспомнил такия подробности его истории, какие были рассказаны мне, и очень хорошо припоминал то чувство недоверия и отвращения, которое пробежало в душе моей, когда я в первый раз увидал красивое лицо доктора несколько лет назад, когда дядя мой в первый раз отвёз меня к доктору в Старую Паррскую улицу; маленький Филь был тогда белокурым, хорошеньким ребёнком, который только-что надел первые панталончики, а я был в пятом классе в школе.

Отец мой и доктор Фирмин были членами медицинской профессии; они воспитывались в той самой школе, куда родители посылали своих сыновей из поколения в поколение, и задолго до того, как узнали, наконец, что это место было нездорово. Кажется, во время чумы там много было похоронено людей. Но еслибы эта школа находилась и в самом живописном английском болоте, общее здоровье мальчиков не могло бы быть лучше. Мы, мальчики, только слышали всегда об эпидемиях, случавшихся в других школах, и почти жалели, зачем оне не переходят с ним, чтобы мы могли запереться и подольше погулять. Даже болезнь, которая впоследствии: случилась с Филем Фирмином, не перешла ни к кому другому - все мальчики по счастью уехали домой на праздники в тот самый день, когда занемог бедный Филь; но об этой болезни мы скажем более впоследствии. Когда решили, что маленький Филь Фирмин будет отдан в эту школу, отец Филя вспомнил, что у маиора Пенденниса, которого он встречал в свете и в обществе, был там племянник, который мог защищать мальчика, и маиор отвёз своего племянника к доктору и к мистрисс Фирмин в одно воскресенье после обедни, и мы завтракали в Старой Паррской улице, а потом маленький Филь был представлен мне, и я обещал взять его под свой покровительство. Это был простой безискусственный ребёнок, который не имел ни малейшого понятия о достоинстве воспитанника пятого класса; он без всякого страха говорил со мною и с другими и оставался таким всегда. Он спросил моего дядю: отчего у него такие странные волосы? Он свободно брал лакомство за столом. Я помню, что раз или два он ударил меня своим кулачком, и эта вольность сначала позабавила меня изумлением, а потом мне вдруг сделалось так смешно, что я громко расхохотался. Видите, это было всё равно, как еслибы какой-нибудь иностранец толкнул папу в бок и назвал его "старикашкой", или еслибы Джэк {Герой детской повести под названием: Джэк, убийца великанов. Прим. переводч.

- Филипп! закричала мама: - и ушибёшь мистера Пенденниса.

- Я с меня - меня,

- Этот ребёнок настоящий Геркулес, заметила мать.

- Он задушил две змеи в колыбели, заметил доктор, глядя на меня.

Тогда-то, как я помню, он представился мне доктором Феллем {У англичан есть эпиграмма:

Я не люблю тебя, доктор Фелль, не могу сказать по какой причине, но только это я знаю очень хорошо, что я не люблю тебя, доктор Фелль.

- Полно, доктор Фирмин! закричала мама: - я терпеть не могу змей. Я помню, я видела змею в Риме, когда мы гуляли однажды, большую, огромную змею! какая она была противная! я закричала и чуть не упала в обморок. Я читала, что их заговаривают в Индии, наверно и вы читали, мистер Пенденнс. Мне говорили, что вы очень сведущи, а я-так вовсе нет, а мне бы очень хотелось; но за то муж мой очень сведущ - и Филь будет современем. Ты будешь очень сведущий мальчик, дружок? Он был назван в честь моего милого папа, который был убит при Бусако, когда я была совсем, совсем маленькая и мы носили траур, а потом нас взял к себе дядюшка Рингуд; но у Марии и у меня было своё собственное состояние, и я уж никак не думала, что выйду за доктора - мне точно также могло бы придти в голову выйти замуж за грума дядюшки Рингуда - но, знаете, муж мой один из талантливейших людей Ужь не говори - это так, дружок, ты сам это знаешь; а когда человек талантлив, я ни во что ставлю его звание. Я всегда говорила дядюшке Рингуду: "я выйду за талантливого человека, потому-что я обожаю талантливых людей", и вышла за тебя, доктор Фирмин - ты это знаешь; а этот ребёнок твой портрет. Вы будете добры к нему в школе, сказала бедная лэди, обернувшись во мне со слезами на глазах: - талантливые люди всегда добры, кроме дядюшки Рингуда, он был очень...

- Не хотите ли еще вина, мистер Пенденнис? спросил доктор - все-таки доктор Фелль, хотя он был очень ласков ко мне. - Я отдаю этого мальчугана на ваше попечение: я знаю, что вы побережоте его. Я надеюсь, что вы сделаете нам удовольствие приходить в Паррскую улицу, когда будете свободны. При жизни моего отца мы обыкновенно приходили домой из школы по субботам и отправлялись в театр.

И доктор дружески пожал мне руку. Я должен сказать, что во всё время моего знакомства с ним он постоянно был ко мне добр. Когда мы ушли, мой дядя Пенденнис рассказал мне множество историй о графе и фамилии Рингуд, и как доктор Фирмин женился - женился по любви - на этой лэди, дочери Филиппа Рингуда, который был убит при Бусано; и какая она была красавица, и grande dame всегда, и если не самая умная, то, конечно, самая добрая и любезная женщина на свете.

В то время я привык принимать мнение моего дяди с таким уважением, что и эти сведения принял за подлинные. Портрет мистрисс Фирмин действительно был прекрасен; его рисовал мистер Гарло в тот год, как он был в Риме и когда в восемнадцать дней кончил вопию с "Преображения", к восторгу всей академии; но я, со своей стороны, только помню слабую, худощавую, увядшую лэди, которая выходила из своей уборной всегда чрезвычайно поздно, и устарелые улыбка и гримасы которой обыкновенно подстрекали мой юношеский юмор. Она обыкновенно цаловала Фила в лоб и, держа руку мальчика в своей худощавой руке, говорила:

- Будьте добры к нему, когда меня не станет, сказала она мне со вздохом в один воскресный вечер, когда я прощался с нею; и глаза её наполнились слезами и она в последний раз протянула мне свою исхудалую руку.

Доктор, читавший у камина, обернулся и нахмурился на нее из-под своего высокого лоснящагося лба.

- У тебя нервы разстроены, Луиза; ты лучше ступай в свою спальную, я ужь говорил тебе, сказал он резко. - Юные джентльмэны, вам пора отпранияться в Грей-Фрайярс. Извощик у дверей, Брэйс?

И он вынул свои часы - большие блестящие часы, по которым он щупал пульс стольких знатнейших особ, которых его удивительное искусство вылечило от болезни. При разставании Филь обнял свою бедную мать и поцаловал её под глянцовитыми локонами, локонами накладными, и решительно взглянул в лицо отцу (взгляд которого обыкновенно опускался перед взглядом мальчика), и угрюмо простился с ним прежде чем мы отправились в Грей-Фрайярс.