| Автор: | Теккерей У. М. |
| Категория: | Роман |
Книга вторая, содержащая описание боевых походов мистера Эсмонда и различных событий, касающихся семейства Эсмонд
Глава X. Старая песня о глупце и женщине
Какие бы удовольствия ни предпочитал Эсмонд (а он столь же был склонен desipere in loco [55], как и большинство молодых людей его возраста), все они были теперь к его услугам, равно как и лучшее общество города. Когда армию отвели на зимние квартиры, те из офицеров, у кого были деньги или связи, поспешили получить отпуск, находя, что много приятнее развлекаться на Пэл-Мэл или в Гайд-парке, нежели скучать всю зиму за крепостными стенами старых фландрских городов, где расположились английские войска. В Гарвичском порту что ни день бросали якорь голландские и фламандские шхуны и пакетботы; дороги, ведущие в Лондон, и лучшие гостиницы полны были джентльменов, возвращающихся из армии; все таверны и кабачки города кишели красными мундирами, а утренние приемы нашего великого герцога в Сент-Джеймском дворце были так же многолюдны, как в Генте и Брюсселе, где ему отдавались почести, подобающие суверенному монарху. Хотя Эсмонд был приписан в чине поручика к стрелковому полку, которым командовал прославленный полководец, бригадир Джон Ричмонд Уэбб, он в полку ни разу не был и даже не представлялся его славному командиру, хотя полк проделал тот же поход и участвовал в том же сражении. Состоя личным адъютантом при генерале Лэмли, командовавшем конной дивизией, которая продвигалась к Дунаю иным, нежели пехота, путем, Эсмонд до сих пор не имел случая встретиться со своим командиром и товарищами-однополчанами; и только в Лондоне, в доме на Голден-сквер, где в то время жил генерал-майор Уэбб, капитан Эсмонд впервые мог засвидетельствовать свое почтение будущему своему начальнику, другу и покровителю.
Кто знавал этого блестящего и наделенного многими совершенствами джентльмена, тот, верно, помнит, что он слыл - и, кажется, немало тем гордился - первым красавцем в армии; некий поэт, три года спустя в скучнейших виршах воспевший битву при Уденарде, так писал об Уэббе:
По мнению мистера Уэбба, эти стихи ничем не уступали Аддисоновым, написанным в честь победного бленгеймского похода, и должно признаться, что роль Гектора a la mode de Paris [56] весьма тешила честолюбие этого достойного джентльмена. Не только во всей нашей армии, но и среди блистательных придворных и кавалеров Maison du Roy, сражавшихся в неприятельских рядах под началом Виллеруа и Вандома, нелегко было бы найти офицера, который превосходил бы его качествами солдата или джентльмена, был бы доблестнее или прекраснее лицом. И если мистер Уэбб верил всему тому, что говорил о нем свет, и был непоколебимо убежден в своем несравненном уме, красоте и отваге, кто вправе укорять его? Этому самодовольству он был обязан неизменно отличным расположением духа, благотворно отзывавшимся на его друзьях и подчиненных.
Он был родом из очень старинной уилтширской семьи, которую почитал первой в мире; он мог доказать, что происходит по прямой линии от короля Эдуарда Первого и что родоначальник его, Роальд де Ричмонд, скакал по Гастингскому полю рядом с Вильгельмом Завоевателем. "Мы были джентльменами, Эсмонд, - говорил он не раз, - когда Черчилли еще был конюхами". Он был очень высок и даже без каблуков имел шесть футов и три дюйма росту, a когда надевал ботфорты, пышный парик и шляпу с пером, так и все восемь. "Я выше Черчилля ростом, - рассуждал он, бывало, оглядывая себя в зеркало, - и я лучше сложен, чем он; правда, если женщинам непременно нужна бородавка на носу у мужчины, то тут я ничего не могу поделать; придется уступить первенство Черчиллю". Он постоянно сравнивал свой рост с ростом герцога и просил друзей сказать, кто из них выше. Будучи навеселе, он нередко пускался в подобные откровенности, и тогда шутники смеялись и поощряли его, друзья за него огорчались, льстецы и интриганы всячески его раззадоривали, а доносчики спешили повторить его слова в штаб-квартире, разжигая вражду между великим полководцем и одним из самых его искусных и доблестных помощников.
Неприязнь мистера Уэбба к герцогу была очевидна, и не нужно было долго беседовать с ним, чтобы в том убедиться; а его супруга, боготворившая своего генерала, который казался ей еще во сто крат выше ростом, прекраснее и мужественнее, чем его сотворила щедрая природа, питала к герцогу ярую ненависть, какую и подобает верной жене испытывать к врагам своего мужа. Не то чтоб его светлость в самом деле заслуживал это название: мистер Уэбб тысячу раз вел о своем начальнике самые нелестные разговоры, а тот неизменно прощал ему, хотя благодаря стараниям шнырявших повсюду шпионов знал слово в слово не только все эти разговоры, но и тысячу других, которых Уабб никогда не вел. Но сей великий муж легко прощал; ему свойственно было оставлять без внимания и обиды и услуги.
Если кто-нибудь из детей моих или внуков даст себе труд прочитать настоящие воспоминания, я не хотел бы, чтоб он составил себе представление о великом герцоге по этим запискам современника [57]. Не было человека, которого бы столько превозносили и порицали, сколько этого славного воина и государственного деятеля; и поистине не было ни одного, кто больше заслуживал бы величайшей похвалы и строжайшего осуждения. Если автор этих строк более склонен к последнему, возможно, некоторая личная обида может служить тому объяснением.
Когда Эсмонд явился на утренний прием к генералиссимусу, оказалось, что его светлость не сохранил ни малейшего воспоминания об адъютанте генерала Лэмли, и, несмотря на давнишнее знакомство с роднею Эсмонда (и милорд Фрэнсис, и виконт, отец Генри, вместе с ним служили во Фландрии и под знаменами герцога Йоркского), герцог Мальборо, всегда любезный и предупредительный с так называемыми законными представителями родя Каслвудов, никакого внимания не обратил на бедного поручика, носящего их имя. Одно слово ласки или одобрения, один приветливый взгляд могли бы переменить мнение Эсмонда об этом великом человеке; и кто знает, быть может, вместо сатирического изображения, от которого не в силах удержаться его перо, скромный историограф прибавил бы еще один панегирик к числу уже существующих. Стоит лишь изменить угол зрения, и величайший подвиг покажется низостью, подобно тому как великан превращается в пигмея, если заглянуть в подзорную трубу с другого конца. Вы вольны описывать людей и события, но кто знает, не затуманено ли ваше зрение, надежен ли источник вашей осведомленности. Пусть бы великий одним приветливым словом удостоил малого (разве не сошел бы он с раззолоченной колесницы, чтоб протянуть руку Лазарю, одетому в рубище, если бы знал, что Лазарь может ему быть полезен?) - и Эсмонд, не жалея сил, боролся бы за него пером и мечом; но лев в ту пору не нуждался в услугах мыши, и наш muscipulus [58] удалился, затаив в сердце горечь.
внимания, чем на последнего барабанщика своей армии. Вдовствующая виконтесса, узнав о подобном пренебрежении к носителю имени Эсмондов, рассвирепела и дала генеральную баталию леди Мальборо (как она упорно продолжала называть герцогиню). Ее светлость в ту пору была смотрительницей гардероба ее величества и одной из первых особ в королевстве (как ее супруг - во всей Европе), и упомянутая баталия разыгралась в гостиной королевы.
выросших в этом семействе.
- Приблудных детях, - в ярости подхватила виконтесса, - если ваша светлость помнит, среди Черчиллей тоже есть приблудные дети, однако герцог Бервик устроен как нельзя лучше.
- Сударыня, - возразила герцогиня, - вам должно быть известно, кто виноват в том, что в семействе Эсмондов нет таких герцогов, и как случилось, что планы некоей леди потерпели неудачу.
Эсмондов приятель, Дик Стиль, в этот день дежуривший при особе принца, слышал спор между обеими леди. "И честное слово, Гарри, - говорил он потом, - боюсь, что последнее слово осталось не за твоей тетушкой".
"Новостей" под заголовком: "Ответ ее светлости герцогини М-лб-ро придворной даме-папистке, бывшей фаворитке покойного к-ля И-ва", - и была перепечатана десятком других листков с примечанием, в котором указывалось, что, когда глава семьи, к которой принадлежала упомянутая дама, пал на дуэли, "миледи герцогиня неусыпным попечением добилась для вдовы и наследника пенсий от щедрот ее величества". Ссора эта отнюдь не способствовала служебному продвижению Эсмонда и, по правде сказать, настолько устыдила его, что он больше не отваживался показаться на утренних приемах генералиссимуса.
За те полтора года, что Эсмонд не видел своей дорогой госпожи, отец ее, добрый старый декан, успел перейти в лучший мир; он до конца оставался верен своим убеждениям и, умирая, завещал близким всегда помнить о том, что их законный государь - брат королевы, король Иаков Третий. Его кончина была возвышающим душу зрелищем, рассказывала его дочь Эсмонду, и, к немалому ее удивлению (так как жил он всегда очень бедно), потом оказалось, что он оставил ей, своей наследнице, круглую сумму в три тысячи фунтов.
Это скромное состояние позволило леди Каслвуд, когда пришло время ее дочери явиться ко двору, вместе с детьми переселиться в Лондон, в нанятый ею небольшой, но уютный домик в Кенсингтоне, неподалеку от дворца; здесь и нашел своих друзей Эсмонд.
Что до молодого лорда, его университетская карьера довольно быстро закончилась. Честный Тэшер, его наставник, убедился, что на воспитанника не действуют никакие наставления. Милорд занимался одними только проказами; и, как это обычно бывает с юнцами, выросшими под домашним кровом, изощрялся в самых необузданных выходках, так что в конце концов доктор Бентли, новый ректор Святой Троицы, счел необходимым обратиться к его матери, виконтессе Каслвуд, с письмом, в котором просил изъять молодого джентльмена из учебного заведения, где он все равно не учится и своим примером только наносит вред другим. И в самом деле, я слыхал, что по его вине едва не сгорел Невильс-Корт, прекрасный новый флигель нашего колледжа, недавно выстроенный сэром Кристофором Реном. Он надавал тумаков посланному проктора, который пытался задержать его во время ночных похождений, он устроил званый обед в день рождения принца Уэльского, который приходился на две недели раньше его собственного, и два десятка молодых джентльменов, выпив при открытых окнах за здравие короля Иакова, отправились гулять по университетскому двору, распевая роялистские песни и перемежая их возгласами: "Боже, храни короля", - так что сам ректор должен был в полночь выйти из своей квартиры, чтобы разогнать буйную компанию.
То был венец всех эскапад милорда, и после этого преподобный Томас Тэшер, убедившись в полной бесполезности своих проповедей и поучений, отказался от обязанностей наставника его милости, женился на вдове саутгемптонского пивовара и перевез ее и ее деньги в Каслвуд, в пасторский дом.
на желание молодого лорда избрать военную карьеру. Она хотела, чтобы он вступил в полк, где служил мистер Эсмонд, надеясь в лице Гарри дать своевольному юноше советчика и опекуна; но милорд и слышать не хотел ни о чем, кроме гвардии, и в конце концов пришлось выхлопотать для него назначение в полк герцога Ормонда; Эсмонд, воротясь из бленгеймского похода, застал его уже офицером в чине поручика.
Впечатление, которое произвели дети леди Каслвуд, явившись в обществе, было поистине необычным, и слава о них быстро разнеслась по всему городу; общее мнение было, что столь прелестной пары еще никто не видал; в честь юной фрейлины лилось вино в каждой таверне; что же до милорда, то о его красоте говорили даже больше, чем о красоте его сестры. Появилось множество стихов, посвященных обоим, и, по моде того времени, молодого лорда воспевали в анакреонтических песенках как нового Батилла. Можно не сомневаться, что он весьма благосклонно внимал городской молве и с обычной своей непосредственностью и подкупающим добродушием соглашался, что он самый красивый юноша в Лондоне.
Если вдовствующую виконтессу ничто не могло заставить признать красоту Беатрисы (в чем, я полагаю, она отнюдь не была одинока среди женской части общества), то в молодого лорда она, по собственным ее уверениям, влюбилась с первого взгляда, и Генри Эсмонд, воротясь в Челси, нашел, что молодой кузен далеко обогнал его в расположении ее милости. Уже одного рассказа о кембриджском тосте в честь короля было бы достаточно, чтоб покорить ее сердце, заявляла она. "В кого только милый мальчик удался подобной красотой? - спрашивала она Эсмонда. - Не в отца и уж подавно не в мать. Откуда у него такие благородные манеры, такой совершенный bel air? Эта провинциальная вдовушка из Уолкота не могла научить его ничему подобному". Эсмонд придерживался особого мнения касательно провинциальной вдовушки из Уолкота, чья величавая грация и ласковая простота в обхождении всегда казались ему образцом изящного воспитания, но он не стал спорить с теткой по этому поводу. Зато он охотно вторил, когда очарованная виконтесса принималась осыпать похвалами молодого лорда, так как он и сам не видывал юноши прелестнее и пленительнее. В Каслвуде не столько было ума, сколько приятности. "На него глядеть - отрада для души, - говорил, бывало, мистер Стиль, - а смех его оживляет беседу лучше дюжины острот мистера Конгрива, Я предпочел бы его в качестве собутыльника мистеру Аддисону и с большей охотой слушал бы его болтовню, нежели пение Николини. А есть ли кто-нибудь, кто был бы приятнее милорда Каслвуда во хмелю? Я отдал бы все за умение пить так, как пьет этот восхитительный юноша (впрочем, кстати сказать, Дик и сам был мастер выпить, не слишком часто прибегая к передышкам). Трезвый он прелестен; пьяный - попросту неотразим". И, ссылаясь на своего излюбленного Шекспира (который вовсе был забыт, покуда Стиль не ввел его снова в моду), Дик сравнивал лорда Каслвуда с принцем Халем, награждая при этом Эсмонда именем Пистоля.
Смотрительница королевского гардероба, первая дама в Англии после ее величества или даже до ее величества, если верить молве, - ни разу не сказала любезного слова Беатрисе, хотя и выхлопотала ей место фрейлины при дворе, но зато к брату ее она мгновенно прониклась расположением. Когда молодой Каслвуд, только что нарядившийся в военный мундир и похожий на принца из волшебной сказки, явился засвидетельствовать свое почтение ее светлости, она с минуту молча глядела на молодого человека, покрасневшего от смущения, затем, разразившись слезами, обняла его и поцеловала в присутствии дочерей и приближенных. "Он был другом моего мальчика, - говорила она, сдерживая рыдания. - Мой Блэндфорд мог быть теперь таким". Ввиду столь явных знаков расположения герцогини все поняли, что карьера молодого лорда обеспечена, и люди стали льнуть к фавориту фаворитки, отчего тщеславие, добродушие и веселость последнего еще возросли.
Меж тем госпожа Беатриса, в свою очередь, одерживала многочисленные победы, и среди побежденных был некий скромный джентльмен, которого ее прелестные глазки прострелили еще два года тому назад и которому так и не удалось излечиться совершенно; он, разумеется, не мог не знать, как безнадежна всякая страсть, направленная на этот предмет, и прибегнул к лучшему, хоть и недостойному remedium amoris [59] даже если на самом деле это не было так. Но ко времени его возвращения из бленгеймского похода шестнадцатилетняя молодая леди, которая два года назад казалась ему прекраснейшим созданием в мире, достигла такого расцвета и совершенной красоты, что тотчас же поработила беднягу, уже бежавшего однажды от ее чар. Тогда он пробыл с ней лишь два дня - и поспешил прочь; теперь он видел ее изо дня в день; когда она бывала при дворе, любовался ею; когда она сидела дома, разделял ее досуг в семейном кругу; когда она выезжала, гарцевал рядом с ее каретой; когда она являлась в театр, сидел рядом с нею в ложе или следил за нею из кресел; когда она отправлялась в церковь, исправно отсиживал, не слушая, всю проповедь лишь затем, чтобы усадить ее в портшез, если ей угодно будет отдать ему предпочтение перед другими молодыми джентльменами, постоянно толпившимися вокруг нее. Когда она, следуя за ее величеством, уезжала в Хэмптон-Корт, тьма спускалась над Лондоном. Боже, какие ночи проводил тогда Эсмонд, думая о ней, разговаривая о ней, слагая стихи о ней! Друг его Дик Стиль в ту пору усиленно добивался внимания некоей миссис Скэрлок, молодой леди, которая впоследствии стала его женой; дом этой особы находился на Кенсингтон-сквер, неподалеку от дома, где жила леди Каслвуд. Дик и Гарри, занятые одним и тем же делом, часто встречались. Оба постоянно бродили вокруг Кенсингтона, то стремительно мчались туда, то уныло брели оттуда. Немало бутылок они распили вместе под вывеской "Королевский герб", поверяя друг другу свои чувства, причем каждый терпеливо выслушивал другого, ожидая своей очереди стать рассказчиком. Так укреплялась их дружба, хотя всем окружающим оба они, вероятно, казались несносными. Некоторые стихи Эсмонда - "Глориана за клавикордами", "Букет Глорианы", "Глориана при дворе" - были в тот год напечатаны в "Наблюдателе". Не случалось ли вам читать их? По общему мнению, они были недурны, и некоторые даже приписывали их мистеру Прайору.
Страсть эта не укрылась - да и могло ли быть иначе? - от ясных глаз госпожи Эсмонда; он ей признавался во всем. Чего не сделает человек, обезумевший от любви! До каких пределов подлости он не унизит себя! На какие страдания не обречет других лишь для того, чтобы хоть немного облегчить свое ожесточившееся сердце от переполнившей его боли! Изо дня в день он приходил к доброй своей госпоже и поверял ей безрассудные мечты, мольбы, надежды, восторги. Она слушала, улыбалась, утешала с неизменным участием и лаской. Чего еще мог ожидать от этого ангела кротости и доброты тот, кого она любила называть старшим из своих детей?
После всего, что было сказано, нужно ли добавлять, что искания бедного Эсмонда потерпели неудачу? Где было нищему, безродному поручику тягаться с именитейшими вельможами Англии! Эсмонд не решался даже просить о том, чтобы ему позволили надеяться, - столь недосягаемым казался предмет его мечтаний; и жизнь его, лишенная смысла и цели, проходила в жалких вздохах и бесплодном томлении. Эти мучительные ночи, эти дни, полные страданий, ревнивой тоски, неудовлетворенной страсти, - они и сейчас живы в его памяти! Беатриса столько же думала о нем, сколько о слуге, следовавшем за ее портшезом. Жалобы его нимало ее не трогали; восторги наводили скуку. Его стихам она внимала с равнодушием, как если бы их автором был старик Чосер, умерший несколько сот лет тому назад; она не питала к нему ненависти: она просто презирала его и лишь терпела его присутствие.
Однажды после разговора с матерью Беатрисы, своей милой, верной, ласковой госпожой, когда в течение долгих часов - почти целого дня - он изливал перед ней свой пыл и страсть, гнев и отчаяние и, снова и снова возвращаясь к этой теме, метался по комнате, обрывал головки цветов, стоявших в вазе, мял и ломал воск на письменном столе и в сотне иных сумасбродных выходок проявлял свое неистовство, - Эсмонд вдруг заметил бледность своей госпожи, измученной бессильным состраданием к горестям, о которых она слышала в сотый раз; и, схватив шляпу, быстро распростился и кинулся прочь. Но, дойдя до Кенсингтон-сквер, он понял, что причинил боль лучшему, нежнейшему другу, какого когда-либо знал человек, и им овладело чувство глубокого раскаяния. Он повернул назад, промчался мимо слуги, все еще стоявшего у отворенных дверей, взбежал по лестнице л застал свою госпожу там, где ее оставил, - в амбразуре окна, выходящего в сторону Челси. Она улыбалась, вытирая слезы, стоявшие в ее ясных глазах; он бросился перед ней на колени и спрятал лицо в складках ее платья. В руках у нее был стебель цветка, розовые лепестки которого он оборвал в своем исступлении.
- О, простите меня, моя добрая, моя дорогая! - воскликнул он. - Я терплю муки ада, а вы - ангел, дарующий мне живительную каплю влаги.
дарила его эта добрая леди.
Примечания
55
56
По парижской моде (франц.).
57
Эти строки мемуаров Эсмонда написаны на отдельном листке, вложенном между страниц рукописи и помеченном 1744 г.; по-видимому, это было сделано после того, как Эсмонд узнал о смерти герцогини.
58
59
Средство от любви (лат.).