Приключения Филиппа в его странствованиях по свету.
Глава XXI. Рассказывает о танцах, обедах, смерти

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Приключения Филиппа в его странствованиях по свету. Глава XXI. Рассказывает о танцах, обедах, смерти (старая орфография)

Глава XXI

РАССКАЗЫВАЕТ О ТАНЦАХ, ОБЕДАХ, СМЕРТИ

Старые университетские товарищи Филиппа приезжали в Париж время от времени и с удовольствием брали его к Борелю или к Trois Frères, гостеприимно угощали того, кто был гостеприимен к ним в своё время. Да, слава Богу, на этом свете есть довольно добрых самаритян, охотно помогающих несчастному. Я мог бы назвать двух-трёх джентльмэнов которые разъезжали по городу и смотрели на языки других людей и писали странные латинския слова на бумажках; они сложились и послали денег доктору Фирмину в его изгнании. Несчастный поступил очень дурно, но он не имел ни одной копейки и ни одного друга. Кажется, и доктор Гуденоф, в числе других филантропов, засунул руку в карман. Искренно ненавидя доктора Фирмина во время его благоденствия, он смягчился к бедному, несчастному изгнаннику; он даже готов был верить, что доктор Фирмин был довольно искусен в своей профессии и в практике не совсем был шарлатаном.

Старые университетские и школьные товарищи Филиппа смеялись, услышав, что он думает жениться теперь, когда он разорился. Этот план согласовался с известным благоразумием и предусмотрительностью мистера Фирмина. Но они представили возражение против этого брака, которое еще прежде поражало нас. Тесть был довольно хорош, но тёща! Великий Боже! какая тёща угрожала будущности Филиппа! Мы никогда не были слишком сострадательны к мистрисс Бэйнис; а то, что Филипп рассказывал нам о ней, не увеличивало нашего уважения.

На Рождестве мистер Фирмин приехал в Лондон по своим делам. Мы не ревновали, что он остановился у своего маленького друга в Тарнгофской улице, а Сестрица позволяла ему обедать у нас, только бы ей доставалось удовольствие приютить его под своим кровом. Как ни были мы знатны - под какою смиренной кровлей не найдет тщеславие пристанища? - но, зная добродетели мистрисс Брандон и её историю, мы удостоили бы принять её в наше общество; но маленькая лэди сама была горда и держала себя поодаль.

- Родители мои не дали мне такого образования, как ваши вам, говорила Каролина моей жене. - Я знала очень хорошо, что моё место не здесь, если только вы не занеможете, и тогда, вы увидите с какою радостью я приду. Филипп может бывать у меня: для меня видеть его - блаженство. Но не весело мне будет в вашей гостиной, да и вам также видеть меня там. Милые дети с удивлением слушают как я говорю, и неудивительно; они иногда даже смеются между собою - господь с ними! я не обижаюсь. О моём воспитании не заботились; меня почти не учили ничему: у папа не было средств, а в сорок лет ужь поздно ходить в школу. Я починила всё белье Филиппа. Желала бы я, чтобы во Франции держали его вещи в таком же порядке. Кланяйтесь от меня молодой девице. Как мне приятно слышать, что она такая добрая и кроткая! У Филиппа нрав горячий; но те, кого он любит, могут легко управлять им. Вы были его лучшими друзьями и я надеюсь, что и она тоже будет; они могут быть счастливы, хотя они очень бедны. Но они еще успеют разбогатеть - не правда ли? Не все богатые счастливы: я это вижу во многих знатных домах, где бывает сиделка Брандон, она видит всё, только не говорит.

Вот таким образом болтала сиделка Брандон, когда приходила к нам. Она обедала с нами и всегда поименно благодарила слуг, которые служили ей. Детей наших она называла «мисс» и «мистер», и мне кажется, эти юные сатиристы не часто и не зло смеялись над её странностями. Им говорили, что сиделка Брандон очень добра, что она заботилась о своем престарелом отце, что она имела большие огорчения и неприятности, что она ухаживала за дядей Филиппом, когда он был очень болен и когда многие побоялись бы подойти к нему, и что она проводила жизнь, ухаживая за больными и делая добро своим ближним.

В один день, когда Фирмин был у нас, нам случилось прочесть в газетах о приезде лорда Рингуда в Лондон. У милорда быль свой собственный большой дом, в котором он не всегда жил. Он предпочитал весёлую жизнь в гостиннице. Рингудский отель был слишком велик и слишком мрачен. Ему не захотелось одному обедать в столовой, окружонной призрачными изображениями умерших Рингудов: его покойного сына, юноши, рано скончавшагося, его покойного брата в мундире его времени, самого его, наконец, когда он был еще молодым человеком, собеседником Регента и его друзей. - А! на этого молодца я меньше всего люблю смотреть, говаривал старик, хмурясь на свой портрет, работы Лауренса с одним из тех ругательств, которые украшали разговоры в его молодости. - Этот молодец мог ездить верхом целый день, спать целую ночь или вовсе не спать; выпивал он по четыре бутылки и никогда не имел головной боли. Вот каков был этот человек, как говорил старый Молборо, смотрящий на свой собственный портрет. А теперь доктор и подагра распоряжаются им. Живу я кашей и пуддингами, как младенец. Если я выпью три рюмки хереса, мой буфетчик мне грозит. Хотя у вас, молодой человек, нет и двух пенсов в кармане, я охотно переменялся бы с вами местами. Только вы не захотите, чорт вас возьми! вы не захотите,

Подобные замечания и разговоры своего родственника Филипп пересказывал мне. Двое-трое наших знакомых в Лондоне очень хорошо передразнивали этого беззубого, ворчливого старого циника. Он жил великолепно и был скуп, имел запальчивый характер, но его легко было водить за нос; его окружали льстецы и он был совершенно одинок. Он имел старинные понятия, которые, кажется, теперь уже вышли из моды у знатных людей. Он считал унизительным ездить по железным дорогам, и почтовой экипаж его один из последних виднелся на больших дорогах. Не только он, но и передразнивавшие его умерли все и только в нынешнем году старика Джэк Мёммерс передразнивал его в кофейной Байя (где, несколько лет тому назад, его передразнивания принимались с громким хохотом). В кофейной была печальная тишина; только трое молодых людей за ближним столом сказали:

- Что этот старый дуралей ругается? Передразнивает лорда Рингуда, а кто он такой?

Так исчезают и забываются наши имена. Я не забыл милорда, также как не забыл повара в моей школе, о котором, может быть, вам слышать неинтересно. Я вижу плешивую голову милорда, его орлиный нос, косматые брови, высокий бархатный воротник, большой чорный рот, дрожащую руку и дрожащих паразитов вокруг него; могу слышать его голос, громкия ругательства и смех. Вы, нынешние паразиты, кланяетесь другим знатным людям; а этот знатный вельможа, бывший в живых еще вчера, умер как Георг IV, как Навуходоносор.

Итак, мы прочли, что благородный родственник Филиппа, лорд Рингуд, приехал в гостинницу в то время, как Филипп был у нас, и признаюсь, я посоветовал моему другу сходить к его сиятельству. Он был к нему очень добр в Париже: он очевидно полюбил Филиппа. Фирмин должён повидаться с ним. Почему знать? лорд Рингуд может быть захочет сделать что-нибудь для внука своего брата.

А именно уговаривать в этому Филиппа вряд решился бы тот, кто его знал. Заставлять его кланяться и улыбаться знатному человеку с целью заслужить его будущия милости, значило требовать невозможного от Фирмина. Конюхи королевские могут отвести королевских лошадей к водопою, но сам король не может заставить их пить. Я, признаюсь, несколько раз возвращался к этому предмету и безпрестанно уговаривал моего друга.

- Я был, сказал Филипп угрюмо: - я оставил ему карточку. Если он желает меня видеть, он может послать в № 120, на Королевский сквэр, в гостинницу Уэстминстер, где я теперь живу. Но если вы думаете, что он даст мне что-нибудь кроме обеда, вы ошибаетесь.

Мы обедали в этот день у мистера Мёгфорда, который был необыкновенно гостеприимен и особенно любезен к Филиппу. Мёгфорду нравились письма Фирмина, и вы можете быть уверены, что более строгий критик не противоречил добродушному патрону своего друга. Мы поехали в Гэмпстидскую виллу, и запах супа, баранины, лука приветствовал нас в передней и предупредил о том, какие вкусные кушанья приготовлялись для гостей. Лакеи в чорных фраках, в белых бумажных перчатках встретили нас, а мистрисс Мёгфорд, в великолепном голубом атласе и в перьях, в воланах, кружевах, драгоценных вещицах, встала принять нас с величественного дивана, где она сидела окружонная своими детьми. Они тоже были в великолепных нарядах, с расчосанными волосами. Дамы, разумеется, начали тотчас говорить о своих детях, и непритворный восторг моей жены к последнему малютке мистрисс Мёгфорд, кажется, тотчас приобрел расположение этой достойной лэди. Я сделал замечание о том, что один из мальчиков живой портрет отца, но неудачно. Я не знаю почему, но мне говорил сам её муж, что мистрисс Мёгфорд всегда думала будто я «поддразниваю» её. Один из мальчиков откровенно сообщил мне, что к обеду будет гусь, а в ближней комнате я услыхал как откупоривают бутылки, Затем мистрисс Мёгфорд сделала выговор проговорившемуся ребёнку и сказала:

- Джэмс, замолчишь ли ты?

Я никогда ни видал ни лучшого вина, ни более бутылок. Если когда-нибудь можно было сказать о столе, что он стонал, то это выражение именно можно применить к столу Мёгфорда. Тальбот Туисден накормил бы сорок человек теми кушаньями, которыми наш гостеприимный хозяин угостил нас восьмерых. Все почести угощения воздавались Парижскому корреспонденту, которого особенно просили нести к обеду мистрисс Мёгфорд. Мы, разумеется, чувствовали, что это почотное место принадлежит по праву мистеру Фирмину, как внуку графа и правнуку лорда, Как мистрисс Мёгфорд подчивала его! Она разрезывала сама - я очень рад, что она не просила Филиппа разрезывать, потому что он, пожалуй, вывалил бы гуся на колена к ней - она разрезывала, говорю я, и право, мне кажется, она отдавала ему лучшие куски; но, может быть это одна зависть с моей стороны. За обедом безпрестанно говорили о лорде Рингуде.

- Лорд Рингуд приехал в Лондон, мистер Фирмин, сказал, подмигивая, Мёгфорд. - Вы, разумеется, были у него?

Мистер Фирмин свирепо на меня взглянул и должен был признаться, что он был у лорда Рингуда. Мёгфорд так часто обращал разговор на благородного лорда, что Филипп, просто отдавил мне ноги под столом.

- Могу я предложить вам кусочек фазана, мистер Фирмин? вдруг скажет мистрисс Мёгфорд. - Ужь конечно, он не так хорош, как у лорда Рингуда, и Филипп наступит мне на ногу.

Или мистер Мёгфорд воскликнет:

Моя нога страшно наказывается под столом. После обеда разговор мистрисс Мёгфорд безпрестанно относилась в Рингудской фамилии и к родству Филиппа с этим благородным домом, как жена после открыла мне. О встрече старого лорда с Фирмином в Париже разсуждали с чрезвычайным интересом. Его сиятельство назвал Филиппа очень любезный. Он очень любил мистера Фирмина. Маленькая птичка сказала мистрисс Мёгфорд, что мистера Фирмина любил еще это-то другой. Она надеялась, что из этого выйдет свадьба и что его сиятельство сделает что-нибудь хорошее для своего родственника. Жена моя удивлялась что мистрисс Мёгфорд знала о делах Филиппа.

Мистрисс Мёгфорд, сказала птичка - друг обеих дам, эта милая, добрая сиделка Брандон, которая… Тут разговор коснулся таинственностей, которых я, конечно, не открою. Достаточно сказать, что мистрисс Мёгфорд была одною из самих лучших, самых добрых и самых постоянных покровительниц мистрисс Брандон.

- Да-с, мистрисс Пенденнис, прибавила мистрисс Мёгфорд:- наша приятельница, мистрисс Брандон, рассказывала мне об одном джентльмэне, которого не нужно называть. Он обращения холодного, чтобы не сказать надменного; он как-будто насмехается над людьми иногда - не говорите нет; он обедал у меня раза два с мистером Фирмином, но он истинный друг - так говорит мистрисс Брандон. А когда узнаешь его, то увидишь, что сердце у него доброе.

Так ли это? Один знаменитый писатель недавно сочинил комедию, в которой мораль: «мы не так дурны, как кажемся». Не-уже-ли это опять так?

Когда мы разсуждали об обеде мистера Мёгфорда на возвратном пути домой, я воспользовался этим случаем я указал Филиппу на основательность надежд, которые он мог иметь относительно помощи от своего богатого родственника, и просто поставил его обещать навестить милорда на следующий день. Но если Филипп Фирмин делал что-нибудь против воли, то он делал это нелюбезно. Когда он недоволен он не представляется счастливым, а когда мистер Фирмин не в духе, он весьма неприятный собеседник. Хотя он ни разу не упрекнул меня впоследствии за то, что случилось, я признаюсь, что меня жестоко мучила совесть. Если бы я не послал его сделать этот почтительный визит его деду, то может быть не случилось бы того, что случилось. Я действовал в лучшему, но горевал о последствиях, которые имел мой совет.

Если Филипп держал себя поодаль от лорда Рингуда в Лондоне, то за то милые родственники кузена ухаживали за его сиятельством и не пропускали случая выказывать ему своё почтительное сочувствие. Нездоровилось лорду Рингуду - мистер Туисден или мистрисс Туисдон, или их милые дочери, или брат их каждый день являлись в передней его сиятельства узнавать о его здоровьи. Они почтительно кланялись дворецкому лорда Рингуда, они дали бы ему денег, как они всегда признавались; только какую сумму могли они дать такому человеку, как идж? Они пробовали было подкупить мистера иджа своим вином, за которым он делал ужасные гримасы; они льстили и улыбались ему всегда. Мне хотелось бы видеть эту спокойную, эту высокообразованную мистрисс Туисден, которая бросила бы свою лучшую приятельницу, если бы к ней свет повернулся спиною; я хотел бы видеть и могу ей видеть душевными глазами, как она ласкает этого лакея. Она делала дешовые подарки мистеру иджу, она улыбалась ему и спрашивала о его здоровьи. И, разумеется, Тальботь Туисден также льстил ему по-тальботовски: то он подмигнёт ему, то кивнёт головою, то скажет: «как поживаете?» и после надлежащих вопросов и ответов о его сиятельстве, прибавить: - идж! кажется у моей ключницы приготовлена рюмка доброго портвейна для вас, когда вам случится пройти мимо и милорду вы будете не нужны.

И я могу себе представить, как мистер идж кланяется мистеру и мистрисс Туисден, благодарит и идёт в комнату мистрисс Бленкинсоп, где для него готов портвейн, и я воображаю, как мистер идж и мистрисс Бленкнисоп разсуждают о характерах и особенностях хозяев,

Никто не мог снисходительнее мистера Филиппа Фирмина обращаться с слугами. В то время, когда у него в карманах бывало много денег, он давал их зачастую мистеру иджу, и тот помнил его щедрость; когда Филипп стал бедный, и идж, также как и я, советовал Филиппу повидаться с его сиятельством.

Когда, наконец, Филипп сделал свой второй визит лорду Рингуду, мистер идж сказал:

- Милорд, я думаю, примет вас, он говорил о вас. Он очень нездоров. Мне кажется у него будет припадок подагры. Я скажу ему, что вы здесь.

Воротившись в Филиппу после краткого отсутствия, с несколько разстроенным лицом, он повторил позволение войти и опять предостерёг Филиппа, говоря, что «милорд очень странен».

Действительно, как мы узнали впоследствии, милорд, услыхав, что Филипп пришол, закричал:

- Чорть его возьми! пришли его! А! это вы? сказал он, увидев Филиппа. - Вы уже давно в Лондоне? Туисден говорил мне о вас вчера.

- Я был у вас, отвечал Филипп очень спокойно.

- А я удивляюсь, как у вас достаёт духу, приходить ко мне, сэр! закричал старик, смотря на Филиппа сверкающими глазами.

Физиономия его сиятельства была желта, благородные глаза были налиты кровью и выкатились; голос, всегда жосткий и хриплый, теперь был особенно неприятен, а с губ его срывались громкия ругательства.

- Как я имею духу, милорд? сказал Филипп всё очень кротко.

- Да! Туисден был здесь вчера и рассказал мне коё-что хорошее про вас.

Филипп покраснел; он знал в чом состояли эти известия.

- Туисден говорит, что теперь, когда вы сделались нищим, когда вам осталось только разбивать камни на мостовой - вы поступили как сумасброд и дурак - помолвили такую же нищую, как вы!

Бедный Филипп из красного сделался бледным и проговорил медленно:

…

- Я сказал, что вы дурак, сэр! заревел старик:- разве вы не слышите?

- Я кажется член вашей фамилии, милорд, отвечал Филипп, вставая.

В ссоре он иногда выходил им себя и высказывал всё, что думал, или иногда - и тогда он бил опаснее - он казался особенно спокоен и величествен.

- Какой-нибудь авантюрист, думая, что вы получите денег от меня, подцепил вас для своей дочери - так ли?

- Я помолвил молодую девушку и я беднее её, сказал Филипп.

- Она думает? а я не думал никогда, отвечал Филипп.

- И eй-богу не получите, если не выкинете этого вздора из головы.

- Я не выкину её из головы и обойдусь без ваших денег, сказал очень смело мистер Фирмин.

- Отправляйтесь в тартарары! закричал старик.

«Seniores priores, милорд» и ушол.

- Итак вы видите, что если он хотел оставить мне что-нибудь, то надежда теперь исчезла, и славно же я обделал мои дела!

И я послал его туда! Мой добрый Филипп не только не выговаривал мне за это, но принял всю вину на себя,

- С тех пор, как я помолвлен, сказал он: - я сделался ужасно скуп и почти стал такой же скряга насчот денег, как эти Туисдены. Я раболепствовал перед этим стариком, я ползал у его больной ноги, Я готов ползти отсюда до сент-джэмского дворца, чтобы достать денег для моей маленькой Шарлотты.

Филипп раболепствовал и ползал! Если бы ни у кого не было спины такой гибкой, как у него, низкопоклонство сделалось бы погибшим искусством, как придворный минуэт. Но не бойтесь! Спины людския созданы на то, чтобы сгибаться, и порода паразитов еще довольно в славе.

достаточно знали нашего друга, чтобы знать также, как опасно было отправлять его кланяться в передней лордов. Не способны ли его руки разбить какой-нибудь фарфор, а ноги - наступить и разорвать какой-нибудь дамский шлейф? Итак вместо пользы мы заставили его поссориться с его патроном. Лорд Рингуд признался, что он хотел оставить Филиппу денег, а мы, отправив бедного молодого человека к больному старику, возбудили ссору между родственниками, которые разстались с взаимными угрозами и гневом.

- О Боже! стонал я в супружеском совещании: - отправим его отсюда. Теперь ему остаётся только дать пощочину Мёгфорду, сказать мистрисс Мёгфорд, что она пошлая и скучная женщина.

Он с нетерпением желал воротиться к своей возлюбленной в Париж. Мы не удерживали его. Боясь еще какого-нибудь приключения, мы даже желали, чтобы он уехал скорее. В унылом и грустном расположении духа проводил я его на булонской пароход. Он взял второе место и мужественно простился с нами. Ночь была бурная; на палубе мокро и сыро; пассажиров множество, а Филипп был между ними в тонком плаще; ветер развевал его рыжие волосы и бороду. Я теперь вижу этот пароход; я оставил его с сокрушением и стыдом. Зачем я посылал Филиппа к этому свирепому старику? Зачем принудил его к этому покорному поступку? Грубость лорда Рингуда была всем известна: это был злой, развратный циник, а мы отправили Филиппа кланяться и льстить ему! Ах mea culpa, mea culpa! Ветер дул свирепо в эту ночь, и когда я думал, как бедного Филиппа качает в холодной второй каюте, я безпокойно вертелся на своей постели.

Я зашол через день в Бэйский клуб и встретился там с обоими Туисденами. Отец цеплялся за пуговицу одного важного человека; когда я вошол, сын приехал в клуб в кабриолете капитана Улькома и вместе с этим знаменитым мулатом. Они посмотрели на меня каким-то особенным образом - я в этом уверен. Тальбот Туисден, оглушая своим громким разговором бедного лорда Лепеля, бросил на меня взгляд торжества и говорил так, чтобы я слышал. Рингуд Туисден и Ульком попивая полынную водку для возбуждения апетита, перемигивались и ухмылялись. Глаза Улькома были одного цвета с водкою, которую он пил. Я не видал, как Туисден оторвал пуговицу лорда Лепеля, но этот вельможа с разстроенной физиономией поскорее отошол от своего маленького гонителя.

- Откажитесь и приезжайте ко мне, я слышал, как сказал великодушный Туисден: - я жду Рингуда и еще кое-кого.

льстецами, обедал в Бэйском клубе, решившись посмотреть пантомиму, в которой играла очень хорошенькая молоденькая Коломбина, и кто-то шутя сказал его сиятельству:

- Ведь вы обедаете у Тальбота Туксдена. Он сейчас сказал что ждёт вас.

- Он сказал? спросил его сиятельство. - Так, стало быть, Тальтоб Туисден соврал!

И маленький Том Ивис, рассказывавший мне об этом вспомнил эти замечательные слова, потому-что почти немедленно случилось одно обстоятельство.

этой грусти, как только наши дети ушли в классную. Между друзьями мистрисс Брандон и постоянными собеседниками её отца был достойный мистер Ридли, отец знаменитого живописца, который быль слишком благороден, чтобы стыдиться своего смиренного происхождения с отцовской стороны. Отношения отца и сына не могли быть очень тесны и коротки, особенно так, как в детстве молодого Ридли отец его, ничего не понимавший в изящных искусствах, считал мальчика болезненным, полоумным ребёнком, который должен был сделаться родителям в тягость. Но когда Джон Джэмс Ридли начал достигать знаменитости в своей профессии, глаза отца раскрылись, вместо презрения, он начал глядеть на своего сына с искренним, наивным восторгом и часто со слезами рассказывал, с какою гордостью и с каким удовольствием служил он Джону Джэмсу в тот день, когда он обедал у его господина, лорда Тодмордена, Ридли старший теперь чувствовал, что он был жесток и несправедлив к своему сыну в его детстве, я с весьма трогательным смирением старик сознавался в своей прежней несправедливости и старался загладить её уважением и любовью.

Хотя нежность к сыну и удовольствие, которое он находил в обществе капитана Ганна, часто привлекали мастера Ридли в Торнгофскую улицу и в клуб Адмирала Бинга, где они оба были главными членами, Ридли старший принадлежал к другим клубам, где буфетчик лорда Тодмордена пользовался обществом буфетчиков других вельмож; и мне сказали, что в этих клубах Ридли называли «Тодморденом» долго после того, как его отношения с этому почтенному вельможе превратились.

В одном из этих клубов буфетчика лорда Тодмордена постоянно встречался с буфетчиком лорда Рингуда, когда их сиятельства находились в Лондоне. Эти джентльмены уважали друг друга, и когда встречались, сообщали один другому своё мнение об обществе и о характере благородных особ которым они служили. идж знал всё о делах Филиппа Фирмина, побег доктора, великодушный поступок Филиппа. И идж сравнивал благородное поведение молодого человека с поведением некоторых подлипал, которых он не хотел тогда назвать, но которые всегда говорили дурно о бедном молодом человеке заглаза и ползали перед милордом, а ужь других таких низких обманщиков найти мудрено. Конечно, о вкусах спорить нельзя, но он, идж, не выдал бы свою дочь за негра.

В тот день, когда мистер Фирмин ходил к лорду Рингуду, был один из самых худших дней милорда, когда приближаться к нему было почти также опасно, как к бенгальскому тигру.

- Когда у него припадок подагры, его сиятельство проклинает и ругает всех, замечал идж;- всех, даже пасторов и дам - ему всё равно. В тот самый день, когда был мистер Фирмин, милорд сказал мистеру Туисдену:

«- Вон отсюда! Не смейте приходить сюда затем, чтобы клеветать и чернить этого беднягу». И Туисден ушол, поджав хвост, и говорил мне:

«- идж, милорд необыкновенно нехорош сегодня. Ну, не больше как через час является бедный Филипп, и милорд только-что выслушавший от Туисдена об этой молодой девице, напустился на бедного молодого человека и разругал его хуже чем Туисдена. Но мистер Фирмин не из таких; он не позволит никому бранить себя, и верно отплатил милорду тем же, потому-что я собственными ушами слышал как страшно милорд ругал его. Когда у милорда припадок подагры, он просто страшен, говорю я вам. Но у нас на Рождество гости приглашены в Унигэт, и мы должны быть там. Он вчера принял лекарство и сегодня так ругается и бесится на всех, словно у него белая горячка. А когда мистер и мистрисс Туисден приехали в этот день (если вы выгоните этого человека в дверь, он наверно спустится в трубу) - он не захотел их видеть. А мне закричал:

«- Если придёт Фирмин, швырни его с лестницы - слышишь?» но ругается и клянётся, что никогда больше не пустить его к себе на глаза. Но это еще не всё, Ридли. Он послал за Брадгэтом, своим стряпчим, в этот же самый день. Взял назад своё завещание, на котором я сам подписывался свидетелем - я и Уилькоксь, хозяин гостинницы - и я знаю, что он отказал что-то Фирмину. Помяните мои слово: он хочет сделать что-нибудь нехорошее этому бедному молодому человеку.

Мистер Ридли пересказал подробно весь этот разговор своей приятельнице, мистрисс Брандон, зная, какое участие принимала она в этом молодом джентльмэне; и с этими неприятными известиями мистрисс Брандон пришла посоветоваться с теми, кто - как говорила добрая сиделка - были лучшими друзьями Филиппа на свете. Мы желали бы утешить Сестрицу, но всем было известно, какой человек был лорд Рингуд, как он был самовластен, как мстителен, как жесток.

Я знал мистера Брадгэта, стряпчого, с которым у меня были дела; я и пошол к нему более затем, чтобы говорить и делах Филиппа, чем о своих. Но Брадгэт увидал значение моих вопросов и отказался отвечать на них.

я это знать? Он может изменить своё завещание, может оставить Фирмину деньги, может и не оставить. Я надеюсь, что молодой Фирмин не разсчитывает на наследство, а если разсчитывает, он может обмануться. Я знаю десятки людей, которые имеют разные надежды и не получат ничего.

Вот весь ответ, какого я мог добиться от стряпчого,

Я пересказал это моей жене. Разумеется, каждый послушный муж рассказывает всё послушной жене. Но хотя Брадгэт обезкуражил нас, всё-таки у нас оставалась надежда, что старый вельможа обезпечит нашего друга, потом Филипп женится на Шарлотте, потом он всё более и более будет заработывать в своей газете, потом он будет счастлив навсегда. Жена моя считала яйца не только прежде чем они были высижены, но даже прежде, чем она были снесены. Никогда не видал ни в чьём характере такого упорного упования. Я с другой стороны смотрю на вещи, с рациональной и унылой точки зрения; а если дело кончится лучше, чем я ожидал, я любезно сознаюсь, что я ошибся.

Но настал день, когда мистер Брадгэт не считал уже себя обязанным хранить молчание о намерениях своего благородного клиента. Это было за два дня до Рождества, и я, по обыкновению, зашол после полудня в клуб. Между посетителями происходило некоторое волнение. Тальбот Туисден всегда приходил в клуб десять минут пятого и спрашивал вечернюю газету таким тоном, как-будто содержание её было для него чрезвычайно важно. Возьмёт, бывало, за пуговицу своих знакомых и разсуждает с ними о передовой статье этой газеты с изумительный серьёзностью. В этот день они пришол в клуб десятью минутами позже обыкновенного. Вечернюю газету читали другие. Лампы на столе освещали головы плешивые, седые, в париках. В комнате слышался говор:

- Скоропостижно.

- Обедал здесь только четыре дня тому назад.

- Казался совсем здоров.

- Жолт как гинея.

- Ругал слуг и Тома Ивиса, который обедал с ним.

- Семьдесят-шесть лета.

- Родился в одном году с герцогом йоркским.

- Сорок тысяч годового дохода.

- Титул переходит к его кузену, сэру Джону Рингуду; он не здешний член, он член Будля.

- Не графство, а баронство.

- Они ненавидели друг друга. У старика был бешеный

характер.

…

Тут вошол Тальбот.

- А, полковник! как поживаете? Что нового? Запоздал в моей конторе, сводил счоты. Еду завтра в Уипгэм провести Рождество у дяди моей жены, Ригнуда - знаете? Я всегда езжу на Рождество в Уипгэм. Он держит для вас фазанов. Я уже плохой охотник теперь!

Пока хвастун предавался своей напыщенной болтовне, он не примечал значительных взглядов, устремленных на него, а если и примечал, то может быть ему было приятно возбуждаемое им внимание. В этом клубе давно раздавались рассказы Туисдена о Рингуде, о фазанах, о том, что он уже плохой охотник, и о сумме, которую его семейство получит после смерти их благородного родственника.

- Мне кажется, я слышал от вас, что сэр Джон Рингуд наследник вашего родственника? спросил мистер Гукгэм.

«Рингуд, зачем вы не женитесь, хоть бы только для того, чтобы надуть этого вига, сэра Джона. Вы свежи и здоровы, Рингуд. Вы можете еще прожить двадцать лет, даже двадцать-пять. Если вы оставите вашей племянице и её детям что-нибудь, мы не спешим получат наследство, говорю я. - Зачем вы не женитесь?

- Ах, Туисден! ему уже нельзя жениться, сказал плачевно мистер Гукгэм.

- Совсем нет. Он человек крепкий, необыкновенно сильный, здоровый человек, если бы не подагра. Я часто говорю ему: Рингуд…

- О! ради Бога, остановите его, сказал старик Тремлетт, который всегда начинал дрожать при звуке голоса, Туисдена. - Скажите ему кто-нибудь.

- Разве вы не слыхали, Туисден? Не видали? Не знаете? торжественно спросил Гукгэм.

- С лордом Рингудом случилось несчастье. Загляните в газету. Вот.

Туисден кинул свой золотой лорнет, взял газету и - милосердный Боже!.. но я не стану описывать агонию этого благородного лица. Подобно Тиманту, живописцу, я набрасываю покрывало на этого Агамемнона.

То, что Туисден прочол в „Globe" был краткий параграф; но на следующее утро в „Times" была одна из тех панафидных статей, которым знатные вельможи должны подвергаться от таинственных некрографов этой газеты.