Дениc Дюваль.
Примечание издателя Соrnhill magazine.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дениc Дюваль. Примечание издателя Соrnhill magazine. (старая орфография)

ПРИМЕЧАНИЕ ИЗДАТЕЛЯ СОRNHILL MAGAZINE.

Читатели пробежали теперь последния строки, написанные Уилльямом Мэкписом Теккереем. Повесть его внезапно прерывается, как прервалась и самая жизнь, исполненная сил и цветущих надежд на будущее; но между повестью его и жизнью есть одна разница: тогда как последния главы первой имеют пробелы и перерывы, свидетельствующие о недоконченных усилиях автора, последния главы второй наполнены и завершены.

Постараемся, по возможности, уяснить читателю, что вышло бы из Дениса Дюваля, еслибы автор успел окончить свое произведение. Несмотря на свой отрывочный характер, эта повесть всегда будет иметь огромное значение, и служить предостережением для неосновательных критиков не кричать посмешно о каком-либо таланте: "он исписался, в нем ничего не осталось, это только отголосок в пустоте". На подобных порицателей, конечно, никто не обращает внимание; однако каждый честный автор испытывает не только удовольствие, но даже своего рода торжество, видя, что гений, обвиняемый в безсилии и дряхлости, вдруг проявляется на закате дней своих с новым блеском и с новою силой. Денис Дюваль не кончен, но вполне разрешает этот вопрос. Блистательный гений, озаривший нас в Ярмарке Тщеславия и достигший в Эсмонде своего зрелого развития, ни чуть не умалился, но стал только шире, мягче, приятнее, когда так внезапно угас в Денисе Дювале.

Говорим это, чтоб опровергнуть другое поспешное, но весьма распространенное заключение, а именно, будто Теккерей мало заботился о плане своих произведений. Факты доказывают, напротив, что он чрезвычайно об этом заботился, и в подтверждение наших слов, мы можем сообщить читателям, что в бумагах его найдено множество самых тщательных заметок и исследований о мельчайших топографических и исторических подробностях, которые могли сделать его разказ вполне подходящим к истине. Много ли найдется молодых романистов, которые, желая поместить своего героя в Уинчельси, сто лет тому назад, взяли бы на себя труд изучить, как построен был город, какие ворота вели в Рай (еслибы герою случилось иметь какие-либо сношения с этит городом), кто были местные магнаты, и кто им управлял? Теккерей, между тем, все это сделал, хотя исследования его не прибавили двадцати строк к его разказу и нисколько не усилили его интереса, в этом просто высказалось добросовестное усилие автора держаться в вымысле как можно ближе к истине. Что в Уинчельси было трое ворот: "Ньюгэт на югозападной стороне, Ландгэт на северовосточной, и Страндгэт (отсюда шла дорога в Рай) на юговосточной"; что "управление состояло из мера и двенадцати судей"; что "от города посылались в Лондон носильщики балдахина во время коронации" и проч. и проч., все это как должно внесено в памятную книжку с указанием на источники. Точно также все что говорится о выходцах в Райе, о находившейся там французской церкви основано на точных исторических свидетельствах. Порядок и аккуратность, с которыми расположены замечания, заслуживают также внимания читателя. Каждое из них озаглавлено, как например:

"Французские выходцы в Райе. В Райе находится маленькая колония французских выходцев, которые большею частию занимаются рыбным промыслом, и имеют своего священника."

"Французская реформатская церковь. Там, где есть достаточное число верных, устраивается церковь. Пастор утверждается в своем звании провинциальным синодом ила съездом, если последний состоит, по крайней мере, из семи пасторов. Пасторам помогают в отправлении их обязанностей миряне, которые носят титул церковных старост, дьяконов и уставщиков. Из собрания пасторов, дьяконов и церковных стирост составляется консистория."

Конечно, в подобной мелочной заботливости нет какой-либо особенной заслуги, но так как автору Дениса Дюваля всегда отказывали в этом достоинстве, то справедливость требует, чтобы мы о нем упомянули. Пусть молодые, неоперившиеся гении увидят, что считал он необходимым для усовершенствования своего произведения.

Но главнейший интерес этих выносок и примечаний заключается в том, что оне освещают нам ход разказа. Помещать их здесь сполна мы находим лишним, ибо это составило бы только длинный перечень книг, журналов и разных периодических изданий, на основании которых Теккерей так ярко изобразил обычаи и характеры описываемого им времени. Впрочем, мы постараемся дать читателю возможно полную идею о задуманной повести.

Для начала, вот характеристическое письмо, в котором г. Теккерей рисует для своего издателя план и завязку романа:

"Любезный N. -

Я родился в 1764 году в Уинчельси, где отец мой занимался мелочною торговлей и в то же время исполнял должность церковного причетника. Все местные жители сильно промышляли контрабандой.

К нам часто хаживал один французский дворянин, по имени граф де-Ламотт и с ним один Немец барон фон-Лоттерло. Отец мой доставлял для этих двух джентльменов разные тюки в Остенде и в Кале, а может-быть ездил даже в Париж, и видел там французскую королеву. Помещик нашего города, эсквайр Уэстон из монастыря, и его брат имели один из самых представительных домов в округе. Он был церковным старостою в нашей церкви и пользовался большим уважением. Да, по если вы прочтете Annual Regester за 1781 г., то увидите, что 13-го июля шерифы отправились в Лондонскую Башню для того, чтобы взять под стражу г. де-Ламотта, преступника, обвиненного в государственной измене. Дело в том, что этот альзасский дворянин, попал в затруднительное положение в своем собственном отечестве (где он командовал Субизским полком), приехал в Лондон, и под предлогом пересылки гравюр во Францию и в Остенде снабжал французских министров сведениями о движениях английских флотов и войск. Его помощник, г. Лоттерло из Брунсвика, был вербовщиком, потом слугою, шпионом Франции и г. Франклина, и наконец сделался королевским свидетелем против самого де-Ламотта, который, благодаря ему, и был повешен.

Этот Лоттерло, бывший вербовщиком рекрут для немецких войск во время американской войны, потом слугою в Лондоне во время возмущения Гордона, потом помощником шпиона, и наконец шпионом над шпионом, был как мне кажется, отъявленный мошенник, вдвойне ненавистный тем что говорил поанглийски с немецким акцентом.

"Что, если он задумает жениться на этой очаровательной девочке, которая живет у г. Уэстона в Уинчельси? А! здесь я вижу тайну.

"Что, если этот мошенник, отправляясь за получением своей платы от английского адмирала, с которым он имел сношения в Портсмуте, случайно попадет на Royal George

"Что касается до Джона и Джозефа Уэстонов из монастыря, я с сожалением должен сказать, что они были также большие мошенники. Их судили за разграбление Бристольской почты в 1780 г.; но, будучи оправданы по недостатку улик, они снова были преданы суду, вследствие вторичного обвинения в подлоге: Джозеф оправдался, а Джон был обвинен в уголовном преступлении. Впрочем это не помогло бедному Джозефу. Еще до начала суда оба брата и некоторые другие заключенные бежали из Ньюгата; в это время Джозеф выстрелил и ранил привратника, пытавшагося поймать его на Сноу-Гилле. За это его судили, объявили виновным на основании закона именуемого "Черным актом" и повесили вместе с братом.

"Итак, если я был невинным участником в изменах де-Ламотта, в подделках и грабительствах Уэстонов, в каких мудреных делах и затруднениях случалось мне иногда находиться?

"В последствии я женился на молодой девушке, на которую метил грубый Лоттерло, и жил очень счастливо."

Здесь, как видят читатели, общая идея набросана довольно грубо, и план этот был выполнен не во всех своих частях. Другое письмо, никогда не достигшее до своего назначения, заключает в себе позднейшия сведения о Денисе.

"Дед мой, Дюваль, был цирюльником и парикмахером по ремеслу и исправлял в то же время, должность церковного старосты во французской протестантской церкви в Уинчельси. Я был послан в Рай нахлебником к одному методисту, мелочному торговцу, корреспонденту деда.

"Дед мой и его корреспондент держали пополам рыбачье судно, но они ловили не рыбу, а бочонки нантского коньяка, который мы выгружали на берег где-нибудь в хорошо известном нам месте. В простоте сердца я, ребенок, получил однажды позволение ехать на ловлю. Обыкновенно мы выезжали ночью на-встречу судам, плывшим от французского берега; и я выучился всем морским маневрам не хуже любого из наших матросов. Как памятна мне болтовня Французов в ту ночь, как я в первый раз присутствовал при перегрузке бочонков! Однажды по нас стрелял таможенный катер его величества, Lynx, и я спросил, что это за мячики, которые плещутся около нас по поде и проч.

"Я не захотел далее заниматься контробавдой, по увещанию г. Уэслея, который приезжал проповедывать к вам в Рай, во не в том дело..."

В этих письмах не появляются ни "моя мать", ни граф де-Саверн, ни его несчастная жена; между тем как Агнеса существует только под именем "очаровательной девочки". Граф де-Ламотт, барон Лоттерло и Уэстоны занимали повидимому первое место в уме автора: это исторические характеры. В своем первом письме автор отсылает нас к журналу Annual Register по поводу истории де Ламотта и Лоттерло; и вот что мы там находим.

"5-го января 1781 г. арестован за разные изменническия проделки некто, по имени Генрих Франсуа де-Ламотт, называющий себя бароном. Он жил некоторое время в Бонд-Стрите у суконного фабриканта, г. Отлея.

"Входя по лестнице в канцелярии государственного секретаря в Клевеланд Роу он обронил несколько бумаг, которые были немедленно замечены и доставлены вместе с обвиненным к лорду Гиллзборо. По окончании допроса, его отвезли в Лондонскую башню, как государственного преступника, и посадили в тесное заключение. Говорят, что отобранные от него бумаги имеют весьма важное значение. Между-ними находятся подробные описания каждого значительного корабля в наших верфях и доках и проч. и проч.

"Вследствие открытия вышеупомянутых бумаг, Генрих Лоттерло, эсквайр из Викгэма близь Портсмута, был также арестован и привезен в город. Посланные застали г. Лоттерло отправлявшимся на охоту. Узнав в чем дело, он не обнаружил ни малейшого смущения, и с величайшею готовностью отдал свои ключи.... Г. Лоттерло Немец, недавно поселившийся в Викгэме, в нескольких милях от Портсмута. Имея свору гончих собак и пользуясь репутацией веселого собеседника, он был хорошо принят всеми окрестными джентльменами.

"14-го июля 1781 г. Показание г. Лоттерло было такого важного свойства, что суд был в большом изумлении в продолжение всего допроса. Г. Лоттерло сказал, что в 1778 г. он заключил с де-Ламоттом условие, по которому обязался снабжать французский двор тайными сведениями об английском флоте; что за эту услугу он получал сперва только по восьми гиней в месяц, но что важность доставляемых им сведений показалась подсудимому до такой степени очевидною, что последний вскоре положил ему уже по пятидесяти гиней в месяц, не считая множества ценных подарков; что во всех непредвиденных случаях он сам приезжал в город к г. де-Ламотту, но обыкновенные происшествия, касавшияся их сделки, сообщал ему по почте. Он признал бумаги, найденные в его саду, прибавив, что печати принадлежат г. де-Ламотту и хорошо известны во Франции. По приказанию подсудимого он ездил в Париж и тайно виделся с французским министром, г. Сартином. Он составил план для взятия эскадры губернатора Джонстона, за что требовал с Французов восемь тысяч гиней и третью долю приза, предполагая разделить их между собою, подсудимым, и одним должностным приятелем; но французский двор согласился на уступку только восьмой части приза. Условившись с Французами как взять коммадора, он отправился к сэр-Гью Паллизеру и представил, ему план как взять Французов и разстроить тот первоначальный проект, которым сам снабдил французский двор.

"Суд продолжался тринадцать часов; наконец присяжные после вебольшого совещания, объявили подсудимого виновным, и над ним немедленно был произнесен приговор; подсудимый с большим спокойствием принял известие об ожидавшей его страшной участи (его осудили повесить и четвертовать), но он в сильных выражениях стал обвинять г. Лоттерло.... В продолжении всей этой тяжелой сцены он выказал большое мужество, соединенное с твердостию и присутствием духа, в то же время сохраняя вежливый, снисходительный и непринужденный вид. Уличенный в измене государству, которое его приютило, он не мог бы, думаем мы, перенести эту ужасную минуту так твердо и спокойно, еслибы не сознавал себя невинным относительно своего собственного отечества, на служение которому, как он думал, посвящена была его жизнь....

"Г. де-Ламотт имел около пяти футов, десяти дюймов росту, пятьдесят лет от роду и весьма красивую наружность; его манеры были в высшей степени благородны, а в глазах выражалась большая проницательность. Он был одет в белое суконное платье и полотняный жилет, вышитый по тамбуру." Annual Register, книга 24, стр. 184.

Весьма может быть, что этот разказ о суде над государственным изменником в 1781 г., послужил основою всей повести. Здесь появляются те же самые лица, которые мы встречаем в романе г. Теккерея; но какая разница между безжизненными образами, сохранившимися в Annual Register, и живыми лицами, снова воскресающими в Денисе Дювале. Роль, предназначенная им в повести, вполне понятна, но читателю оставалось еще узнать, как разстроивали они жизнь и любовь Дениса. "По крайней мере, Дюваль, сказал мне де-Ламонт, когда я жал ему на прощаньи руку, и от всего сердца извинял его проступок, как ни безумно и ни безпечно провел я свою жизнь, и как ни пагубна была моя любовь для тех, с которыми я сближался, я никогда не оставлял ребенка в вужде; и, сам оставаясь почти без куска хлеба, обезпечивал существование маленькой Агнесы." Что это был за проступок, который Денис прощал ему от всего сердца? Из слов: "как ни пагубна была моя любовь для тех, с которыми я сближался," видно, что де-Ламотт должен был поддерживать притязания Лоттерло на Агнесу; этот эпизод обозначен в памятной книжке Тэккерея словами: "Генриэта Ифигения" Первоначально Агнеса называлась Генриэтой, а Денис Блезом {В числе примечаний находится маленькая хронологическая таблица событий по порядку чисел.

Блез родился в 1763 г.

Генриэта де Барр родилась в 1766--7 г.

Отец её отправился в Корсику в - 68 г.

Мать бежала в - 68 г.

Отец был убит в Б. в - 69 г.

Мать умерла в - 70 г.

Блэза выгоняют в - 79 г.

Генриэта Ифигения, в - 81 г.

Катастрофа Ламотта в - 82 году.

Дело адмирала Роднея в - 82 г.}.

Что касается г. Лоттерло, "этого отъявленного мошенника, вдвойне ненавистного тем что говорил по-английски с немецким акцентом," то, введя Ламотта на виселицу, после того как сам признавался, что между ними было торжественное условие никогда не выдавать друг друга, он тут же бился об заклад, что Ламотт будет повешен; взломав бюро и отличившись многими другими подобными проделками, - он, повидимому, уехал в Уинчельси, где ему легко было, грозя или льстя Уэстонам, сделать попытку овладеть Агнесой. Мы знаем, что она жила у этих людени и что они порицали её верную любовь к Денису. Доведенная до крайности настойчивыми преследованиями Лоттерло и Уэстонов, она обратилась к доктору Бернарду с просьбой о защите, и вскоре явилась неожиданная помощь. Родственники её матери, де-Виоменили, убедились наконец в невинности графини. Может-быть (говорим повторяя намек на такой план, сделанный самим Тэккереем в приятельской беседе у домашняго очага) они знали, что, в случае прощения матери, Агнеса получит право на некоторое наследство: как бы то ни было, они, вероятно, имели свои причины, чтобы потребовать ее к себе в эту благоприятную минуту. По совету доктора Бернарда, Агнеса отправилась к своим богатым родственникам, которые так долго ее отвергали, а теперь выказывали ей такое сильное расположение. Говоря следующия слова, Денис, быть-может, именно думал о той минуте, когда, возвратившись домой после долговременного отсутствия, он не нашел более своей возлюбленной: "О, Агнеса, Агнеса, говорит он, как мчатся годы! Какие странные события совершились с нами, сколько горя мы перенесли, и как чудесно хранило нас благое Провидение, с тех пор как твой отец стоял на коленях перед тележкой, в которой покоилось его дитя!"

В то время как Агнеса уезжала на родину во Францию, Денис сражался на Аретузе под начальством своего прежнего капитана сэр-Ричарда Пирсона, который командовал Сераписом в деле с Полем Джонсом. Денис был ранен при самом начале этого сражения, а капитан Пирсон, как известно, должен был опустить флаг, потому что все люди на его корабле были или убиты или переранены. О дальнейшей деятельности Пирсона, за которою, вероятно, продолжал следить Денис, в памятной книжке Теккерея находится множество замечаний.

Серапис, К. Пирсон. Мемуары Витсона.

Gentleman's Magazine, 49, стр. 484. Разказ о деле с Полем Джонсом в 1779 г.

Gentleman's Magazine, 502, стр. 84. Пирсон сделан кавалером ордена в 1780 г.

Командовал Аретузою при Юшанте в деле адмирала Кемпенфельдта в 1781 г. Марсово Поле, ст. Юшант.

Затем следует вопрос:

Но прежде чем отвечать на этот вопрос, мы заставим самого сэр-Ричарда разказать нам историю этого бедствия. Должно полагать, что Тэккерей много думал о письме капитана в адмиралтейство и заимствовал из него характер Пирсона.

"После нескольких предварительных эволюций, мы стали друг против друга. Лапа вашего запасного якоря уцепилась за корму неприятельского корабля, и мы сошлись на таком близком разстоянии, что жерла наших пушек касались друг друга. В этом положении мы дрались от половины восьмого до половины десятого. Благодаря огромному количеству и разнообразию воспламеняющих снарядов, брошенных неприятелем, корабль наш загорался раз десять или двенадцать в различных местах, и вам не раз стоило величайших трудов и усилий, чтобы погасить пламя. В то же время наибольший из двух фрегатов, крейсируя вокруг вас в продолжение всего сражения, и обстреливая наше судно вдоль, положил почти всех людей бывших на корме и на главных палубах.

"Около половины девятого загорелся один пороховой патрон; от него пламя сообщилось другим патронам, расположенным по направлению к корме, так что в одну минуту взлетели на воздух и матросы, и офицеры, стоявшие назади главной мачты... В десять часов неприятель стал просить о пощаде; я немедленно скомандовал на абордаж; но, вступив на палубу, ваши люди заметили, что в засаде спрятано было несравненно большее число врагов, вооруженных пиками, и готовых выдти им на встречу. Тогда наш экипаж немедленно вернулся назад и возобновил пальбу, продолжавшуюся до половины одиннадцатого. Наконец когда фрегат, став поперег нашей кормы, снова начал вас обстреливать (между тем как мы не в состоянии были навести на него на одной пушки), мне показалось лишним и даже невозможным сопротивляться долее без малейшей надежды на успех. Я опустил флаг, и наша главная мачта, надломившаяся у самого корня, повалилась через борт...

"Глубоко сожалея о случившемся несчастии - об утрате королевского корабля, которым я имел честь командовать, я в то же время льщу себя надеждой, что их лордства придут к тому убеждению, что корабль этот был взят с боя, а не уступлен, и что для защиты его употреблены были все средства."

После продолжительного плавания в Северном море Серапис и Графиня Скарборо приведены были Полем Джонсом в Тексель. Тогда сэр-Джорж Йорк, наш посланник в Гаге, обратился к государственным чинам Нидерландов с просьбою о возвращении этих призов. Но последние отказались употребить свое вмешательство.

Конечно, с судьбою Сераписа связана была и судьба Дюваля; но каким образом ускользнул он от Поля Джонса? В заметке, следующей за этим вопросом, есть намек на то, как удалось ему освободиться от двойного заключения.

"Недавно прибыли из Амстердама на корабле Летиция Кингстон, который, потеряв несколько человек из своего экипажа, и узнав об их судьбе от одной уличной певицы, нашел в себе достаточно мужества, чтоб абордировать корабль и обыскать его. Бедняки лежали скованные в трюме, и, не случись это обстоятельство, они наверное были бы увезены в вечную неволю." Gentleman's Magazine, 50, стр. 101.

Замечает ли читатель, как правда и вымысел должны были слиться между собою в этой повести? Вообразим себе Дениса Дюваля, который, избавившись от заключения в Голландии, попадает в сети голландского ост-индского корабля, или схвачен вместе с матросами капера певицу и радостные восклицания матросов Кингстона, когда они бросаются в трюм освобожлать пленников, и мы будем в состоянии представить себе до некоторой степени, что вышло бы из этих глав.

Получив свободу, Денис продолжал служить на море, но он не с разу попал в герои, а прежде прошел все постепенные должности, какие обыкновенно проходит молодой моряк, и которые записаны у Теккерея в следующем порядке:

"Прежде производства в мичманы, молодой человек должен прослужить на корабле два года. Такие волонтеры большею частию отдаются на попечение канонира, который заботится об их содержании; им позволяют ходить по шканцам и с самого начала носить мундир. По наступлении пятнадцати лет, будучи произведены в мичманы, они начинают обедать за общим столом с прочими товарищами. Держа экзамен на офицерский чин, они обязаны знать все, относящееся к навигации и к мореходству, уметь подробно объяснить различные движения корабля, приливы, и отливы, различные способы определения долготы и широты места с помощью хронометра и наблюдений над луною. Из практического мореходства они должны знать: каким образом провести корабль с одного места на другое при всевозможных неудобствах ветра, прилива и проч. За тем, если кандидат оказывает удовлетворительные познания, он получает от капитана свидетельство и чин."

В другой заметке описывается личность, с которою мы не имели еще случая познакомиться в повести:

"Это был моряк старой школы, более привыкший к мазилке, чем к квадранту Гадлея; он проник в тайны навигации по руководству Дюкова Гамильтона Мура, а об оснастке и других корабельных принадлежностях получил понятие из великолепных гравюр, украшающих страницы Дарси Ливера."

Денису пришлось быть моряком в бурное время. "В 1779 г., сказано в Annual Register"общественные дела представляли такое ужасное зрелище, какого страна не видала, быть-может, в продолжение нескольких столетий." Дюваль был действующим лицом во многих поразительных событиях, быстро следовавших одно за другим в продолжение войн с Францией, Америкой и Испанией. Ему суждено было придти в столкновение с майором Андре, судьба которого возбудила в то время такое живое участие: говорят, что Вашингтон плакал, подписывая его смертный приговор. Этот молодой офицер казнен был 2 октября 1780 г., а через год после того Денис должен был присутствовать при допросе и. казни человека, еще более ему знакомого и близкого, г. де-Ламотта. Мужество и благородство, с которыми последний подчинился своей судьбе, тронули не только всех свидетелей его казни, но и самого Дюваля, которому он столько вредил.

Вот что писал о нем Денис: "После моего доброго тески, капитана и адмирала Дениса, это был первый джентльмен, с которым я находился в коротких отношениях, человек порочный и даже преступный, но все еще не совершенно погибший, как надеюсь, и о чем молюсь. Признаюсь, я чувствовал большое расположение к этому роковому существу."

Очередь Лоттерло тогда еще не наступала; но из вышеприведенного письма мы знаем, что он погиб на Royal George, Royal Georg видно, что он переполнен был народом, приехавшим с берега; мы уже видели, что в числе прочих находился Лоттерло, прибывший на корабль, чтобы получить плату за свое вероломство.}

Между тем примечание, под заглавием: "Дело адмирала Роднея в 1782 г." указывает на то, что Дюваль должен был принять участие в победе Англичан над французским флотом, которым командовал тогда граф де-Грасс, взятый в плен вместе с Ville de Paris

"Де-Грасс с своею свитой высадился близь Портсмута, на Их повезли в каретах, в гостиницу George" Здесь также Денису пришлось увидать много любопытного; наконец, в ту же осень судили обоих Уэстонов, и Денис сделался невольною причиной наказания, которое постигло его старинного врага Джозефа Уэстона. На этот счет мы находим две следующия заметки:

"1782--3 г. Джо Уэстон, попрежнему ненавидящий Блэза, стреляет по нем в Чипсайдской улице.

"Черный Акт, изданный в царствование Георга II, глава 22: - "Поелику многие неблагонамеревные и безпорядочные люди, соединившись между собою под именем Черных, в людей, в жилищах, или в каких других местах, то подвергнется смертной казни, как уголовный преступник, и будет лишен последняго напутствия от священника."

Некто Джозеф Уэстон действительно был найден виновным на основании Черного Акта, потому что ранил человека на Сноу-Гилле, за что и был повешен вместе с своим братом. В памятной книжке Теккерея читаем следующия примечания: - "Уэстоны в Парламентских Ведомостях, 1782 г. стр. 463, 470, 473." - "Gentleman's Magazine" "Настоящие мемуары Джоржа и Джозефа Уэстонов, 1782 г." Notes and queries, выпуск I, книга X. {Следующия замечания относятся к тому же Предмету: "Конокрады. Некто Сондерс посажен был в Оксфордскую тюрьму за конокрадство. Он, повидимому, принадлежал к шайке, одна часть которой крала лошадей в северных графствах, а другая в южных. В средних же графствах эти молодцы сходились между собою и учиняли обмен. - 39, 165.

"1783 г. Во время "весенних заседаний" в 1783 г., 119 преступников приговорены были к смертной казни.}

"Безпорядки в Диле, 1783 г. Диль. Здесь произошло большое волнение: 60 человек легких драгун под начальством полковника Дугласа, пришли ночью в город на помощь таможенным чиновникам, чтобы взломать магазины и отобрать товар; но так как контрабандисты всегда бывают на-готове, то при первой тревоге они соединились вместе, и за тем последовал отчаянный бой."

Нам уже известно, что старый парикмахер Дюваль принадлежал к партии макрелейрыболовных экспедиций. Припомнив все написанное об этом джентльмене, мы легко можем вообразить себе увертки, слезы, лживые уверения в бедности и невинности, которые вероятно расточал старый Дюваль в ту ужасную ночь, когда его посетили таможенные чиновники. Но все его возгласы и восклицания не повели ни к чему: как только Денис увидал сцену, происходившую в доме деда, он высказал всю правду и немедленно открыл чиновникам заветные склады, сознавая при этом, что он жертвует своим собственным достоянием.

На поведение свое в этом случае Денис указал в следующих словах: "В связи с этим делом были вещи, о которых я не мог "

Итак, все приобретения старого Дюваля и все будущее состояние Дениса Дюваля погибли безвозвратно; но последний составил себе такую блестящую карьеру, что ему не нужно было противозаконных прибылей. {Известия о Суссекском контрабандизме (сказано в памятной книжке Теккерея) можно найдти в X томе Суссекского Археологического Сборника, 69, 94. Там же встречаем ссылку за Gentleman's Magazine,

Но прежде чем достигнуть благосостояния, Денису пришлось испытать много горького. Ему предстояло попасться в плен к Французам и протосковать несколько лет в одном из их арсеналов. Наконец, когда вспыхнула революция, он или получил свободу, или, благодаря своему иностранному языку и происхождению, нашел средства убежать. Потом он отправился, быть-может, отыскивать Агнесу, которую, как нам известно, он никогда не забывал. Знатные родственники её находились в это время в большом затруднении, потому что революция, доставившая свободу Дювалю, была безпощадна для "аристократов".

Вот все, что мы знаем об том периоде жизни Дениса Дюваля и Агнесы де-Саверн, когда они находились в разлуке. Может-быть, в это время Денис видел Марию Автуанету; {В памятной книжке мы находим следующее примечание.

"Мария Антуанета родилась 2-го ноября, 1755 г., и её именины приходятся в один день с праздником Fête des Morts.

"Во время корсиканской экспедиции Лорреньский легион состоял под начальством барона де-Виомениля. Он эмигрировал в начале революции, участвовал в действиях армии Конде и был деятельным членом эмиграции; возвратился во Францию вместе с Лудовиком XVIII, затем последовал за ним в Гент, и наконец, после 1815 г., сделан был маршалом и пером Франции.

"Другой Виомениль уехал в Америку вместе с Рошамбо в 1780 году.} может-быть он отыскал Агнесу и способствовал её бегству; или может-быть Агнеса уже находилась в Англии, и они встретились после своей продолжительной разлуки посреди старой знакомой обстановки. Читателю остается только догадываться, где именно произошла встреча. На голубятне ли фермера Парро, где жили голуби, которых так любила Агнеса; в приходском ли саду, озаренном вечерними лучами осенняго солнца; у старой ли стены, за которою росло грушевое дерево; в равнине ли, откуда можно было видеть французские огоньки по ту сторону канала; или наконец в маленьком окне флигеля монастырского дома, где огонь угасал обыкновенно в девять часов вечера?

Но как бы это ни случилось, мы находим в памятной книжке следующую выноску: "портной обязуется поставить три пары платья из хорошого сукна за 11 фун. 11 шил. (Gazeteer и Daily Advertiser)"; и потом другое примечание насчет дачи в Бекенгеме; "с четырьмя гостиными, восьмью жилыми комнатами, конюшнею с двумя акрами садовой и четырнадцатью акрами луговой земли, отданной в наймы за 70 фун. в год." Вероятно это был дом, в котором поселилась молодая чета после брака. В последствии они переехали в Ферепорт, где, как мы прочли выше, адмирал вешался на весах вместе с своею свиньей. Из следующих слов должно заключить, что Дюваль еще долго оставался на службе после женитьбы: "Недавно, когда мы под начальством герцога Кларенского сопровождали французского короля в Калеinfandi dolores, и по прошествии сорока лет мне казалось, что я прежний школьник, возвращающийся к своим занятиям и бросающий последний взгляд на дорогой предмет своей любви."

В другом месте Дюваль пишет: "Но кто же эта Агнеса? спросит читатель. Теперь она носит имя Агнесы Дюваль и сидит около меня за своим рабочим столом. Встреча с нею совершенно изменила мою судьбу, вынуть такой билет в жизненной лотерее дается весьма и весьма не многим. Все хорошие поступки в моей жизни вызваны были желанием сделаться её достойным".... Далее: "если ты женишься когда-нибудь, любезный сын, и у тебя будет свой собственный мальчуган, я надеюсь, что ему не придется краснеть за своего деда, и что на моей могиле, поросшей маргаритками, ты скажешь: "я любил его!"

Еще раз возвращаясь к Агнесе, Дюваль говорит: "Когда мои чернила испишутся, и мой маленький разказ будет окончен, а тот колокол, что сзывает теперь верующих к молитве, протяжным гулом возвестит о смерти Дениса Дюваля, прошу вас, добрые люди, вспомните тогда, что я никого не любил в своей жизни, кроме этой женщины, и приберегите для нея местечко рядом с могилой её верного друга."