| Автор: | Тетмайер К., год: 1909 |
| Категория: | Рассказ |
Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Нa горных уступах. Часть первая. Железные Ворота.
ЖЕЛЕЗНЫЯ ВОРОТА.
Былъ мужикъ въ Заскальи, по имени Томекъ Верховецъ. Поспорилъ онъ съ соседями изъ-за межи, дело дошло до тяжбы, сталъ онъ по судамъ мыкаться, запустилъ хозяйство и совсемъ обнищалъ. А когда судъ решилъ дело въ его пользу и онъ пришелъ съ приговоромъ, соседи такъ его избили, что онъ едва живъ остался. Полгода болелъ онъ и въ конецъ разорился. Но этого мало; прошло две недели съ того дня, какъ онъ поднялся съ соломенной подстилки, потому что у него и постели ужъ не было, еврей все взялъ, - вдругъ молнiя ударила въ его хату, и она сгорела до тла. Пусто и голодно было въ хате, да была хоть кровля надъ головой. Сгорелъ и амбаръ, где только ветеръ весело посвистывалъ, и хлевъ, откуда еврей корову увелъ. Ничего не осталось, кроме забора вокругъ усадьбы.
- Ну, теперь я нищiй дедъ, - сказалъ про себя Томекъ. А потомъ добавилъ:
- Люди и Богъ противъ меня. Брошу я свою землю. Пойду въ светъ.
И пошелъ, несмотря ни на жену, ни на детей, ни на что.
Перешелъ онъ черезъ Татры на венгерскую сторону. Когда при звукахъ рожка онъ ходилъ въ горы за овцами, то виделъ, что на венгерской стороне больше солнца, больше хлебовъ, раньше золотятся они. Оттуда же подводчики привозили вино и деньги. Туда онъ и пошелъ теперь.
Поступилъ онъ на службу къ одному богатому пану въ Липтове; порядился овецъ пасти. Пасетъ онъ ихъ, пасетъ, каждое лето выгоняетъ на правую сторону Менгушовецкой долины, въ Зломиски, а осенью, зимой и весной служитъ въ усадьбе, где зимуютъ овцы, рубитъ дрова, копается въ саду. Место было хорошее, жилось ему хорошо.
И такъ прошло сорокъ летъ.
Старъ сталъ Томекъ Верховецъ, насчитывалъ себе около восьмидесяти летъ; силы его слабели. Давно уже перешелъ онъ отъ овецъ къ воламъ, но и эта служба была ему тяжела. Однажды ночью, - онъ уже мало сталъ спать - сиделъ онъ передъ воловней. Это было въ августе месяце, въ то время, когда такъ много падаетъ звездъ; одна изъ нихъ покатилась и погасла надъ его головой.
- Ого! Скоро мне умирать, - сказалъ про себя Томекъ.
И только теперь, въ первый разъ, задумался онъ надъ темъ, что не будетъ лежать на Людзимерскомъ кладбище, где изъ века въ векъ ложились на вечный покой его отцы, - Заскалье входило въ Людзимерскiй приходъ. Будетъ лежать онъ въ Липтове, за Татрами.
Стало ему грустно.
Выгналъ онъ изъ своей души память о Польше. Не хотелъ онъ вспоминать о своихъ горестяхъ, о кривде, о нужде, о болезни, о ростовщикахъ евреяхъ, о жене и детяхъ, которыя, можетъ быть, носятъ этимъ самымъ евреямъ воду; ему здесь было хорошо, много было солнца, хлебовъ, раньше они поспевали, и онъ отгонялъ мысль о Польше, пока не прогналъ ея совсемъ изъ своей души. Забылъ ее. Десятки летъ не приходила она ему на память.
Но теперь, почувствовавъ близость смерти, онъ задумался о томъ, что будетъ лежать не на отцовскомъ кладбище, а здесь, въ Липтове, на чужбине, въ чужой земле: и родная земля начала вставать передъ его глазами.
И начала она разстилаться передъ его глазами: новотарскiй боръ, заскальскiй лесокъ, людзимерскiе торфяникъ и каменоломня, рогожницкiе луга. Заструились у него передъ глазами быстрый, полный зеленыхъ глубинъ Рогожникъ, шумливый, проворный Дунаецъ, светлая Ленетница изъ-подъ Ляска, откуда была его жена. Завиделъ онъ старый Людимерскiй деревянный костелъ, съ колокольней между липами, и старую людзимерскую деревянную усадьбу съ оштукатуренной кладовой, где въ сводъ былъ вбитъ крюкъ, на которомъ вешали разбойниковъ. Вспомнился ему храмовой праздникъ, на который люди приходили изъ-подъ Оравы и даже изъ-подъ самыхъ Мысленицъ. И вспомнились ему славные марыщанскiе танцоры, девки-певуньи изъ Грони, вспомнились леса на Бескидзе, на Ключкахъ и Горце. Вспомнилъ онъ, какъ дети ходили на святого Николу, поделавъ себе бороды изъ пакли, напяливъ длинные отцовскiе кожухи; вспомнилъ спускъ около Ганковой хаты къ воде, огромный ясень на Волосовыхъ поляхъ. И вспомнились ему мать и отецъ, родная хата, жена и дети, родная речь и его собственная игра на дудке - и заплакалъ онъ. Такая тоска охватила его по Польше, что хотелъ онъ бросить воловъ и идти туда, - но родина была слишкомъ далеко...
- Гей! хоть увидеть еще разъ святую землю! - сказалъ онъ про себя и продолжалъ вспоминать родину.
И такъ, какъ былъ, всталъ и началъ взбираться отъ воловни къ горе, между соснами, верескомъ и лопухами, по траве, потомъ по мхамъ, по камнямъ, - онъ шелъ къ вершинамъ, которыя называютъ Железными Воротами; направо отъ нихъ Батужевцкая грань, налево - Ганекъ. Съ какой-нибудь горы онъ и увидитъ родную землю.
Шелъ онъ голодный, ноги у него болели, въ плечахъ будто шиломъ кололо, потъ заливалъ ему лицо, онъ едва двигался, а все-таки шелъ. Камни передъ нимъ росли, росли, озеро засверкало отраженными звездами подъ громадной мрачной горой Коньчистой и скрылось за ней, какъ птица, слетевшая въ долину.
Пошелъ онъ дальше.
Утромъ, на разсвеге, онъ долженъ увидеть родную землю, Польшу.
Стало всходить солнце.
- Гей! Только бы мглы не было! Гей! Только бы мглы не было! Только бы хоть разъ еще передъ смертью увидать святую землю!.. Не знаю ужъ, вернусь ли... - шепталъ про себя Томекъ.
Сорвался утреннiй ветеръ, сбросилъ волосы Томеку на глаза, и потъ залилъ ихъ. Холодная дрожь потрясла его грудь и плечи; верно, онъ уже на перевале. Откинулъ онъ волосы рукой, протеръ глаза. - Ха!.. передъ его глазами стоитъ черная стена Герлаха, которая заграждаетъ здесь светъ. Не видать за ней ничего.
она ему Польшу, какъ ночь.
- Гей! - застоналъ онъ: - такъ вотъ вы каковы, Железныя Ворота?!...