Фабиола.
Глава VII

VII

На самом высоком из холмов Рима - Палатинском - Август некогда построил свой дворец; и примеру его последовали многие его преемники-императоры. Со временем скромный дворец Августа превратился в целый квартал дворцов, которые покрыли своими стенами, садами и портиками весь холм. Нерону показалось и этого мало. Он поджег кварталы, прилегающие к дворцам, и расширил резиденцию императора до Эсквилинского холма; таким образом, он захватил для своих построек все пространство между двумя холмами. Веспасиан разрушил дворец императоров (называвшийся Золотыми чертогами), а из материалов дворца построил Колизей и другие здания. Главный вход во дворец находился на "Виз сакра", священной улице, неподалеку от арки или ворот Тита. Входя под перистиль [*] дворца, посетитель попадал в обширный двор, уцелевший до сих пор. Повернув направо, он входил в большой сад с тенистыми деревьями, кустарниками и цветами, насаженный в виде прямоугольника по плану Домициана, посвятившего этот сад Адонису. Поворачивая налево, посетитель достигал длинного ряда покоев, построенных Александром Севером в честь матери его Маммеи. Комнаты эти были обращены на Целийский холм, туда, где теперь находится триумфальная арка Константина, построенная позднее, и фонтан, называемый Meta sudans, т.е. потеющий столб. Остатки фонтана целы до сих пор: это обелиск из кирпичей, обшитый мрамором, с вершины которого бежал поток воды в бассейн, находившийся внизу.

В этом-то отделении двора жил Себастьян в должности военного трибуна императорской гвардии. Его квартира состояла из нескольких комнат, меблированных очень скромно, а прислуга - из нескольких вольноотпущенных и пожилой женщины-кормилицы, любившей его как сына. Все слуги были христиане, так же как и солдаты его когорты. Некоторые из них были набраны из христиан, другие обращены в христианскую веру им самим.

Прошло несколько дней после описанных нами событий. Был вечер. Себастьян в сопровождении уже знакомого нам юноши Панкратия поднимался по ступеням перистиля. Панкратий относился к Себастьяну с той нежностью и любовью, какую испытывают обычно юноши, удостоившиеся дружбы блестящих молодых людей. Но он любил в Себастьяне не офицера императорской гвардии, а великодушного, доброго, честного и умного человека. Себастьян же любил Панкратия за его чистоту и наивность и угадывал в нем зачатки тех добродетелей, которые ему было особенно отрадно встретить в мальчишке, разделявшим с ним его веру. Он любовался пылкостью и страстными порывами Панкратия и старался еще теснее сблизиться с ним, чтобы руководить его действиями.

Когда они входили в часть дворца, которую охраняла когорта Себастьяна и где находилась его квартира, наступила светлая, ясная и теплая ночь, какие бывают только на юге. Из окон открывался чудный вид. Луна светила на лазурном небе и не казалась плоскою, какою она почти всегда является нашему взору на севере; то был бледно-розовый шар, и плыл он медленно среди голубого эфира, разливая свой волшебно-серебристый свет. Звезды горели не столь ярко и тонули в лунном свете. Во всем своем великолепии высилась громада Колизея. Рядом бурлила вода, бившая из обелиска, и, стекая в бассейн, тихо журчала в нем. С другой стороны возвышалось здание Севера, называвшееся Херйгашшп, а прямо над Делийским холмом поднимались стены роскошных бань Каракаллы, блистая своими мраморными плитами и массивными пилястрами.

Молодые люди остановились у окна. Рука Себастьяна лежала на плече Панкратия. Молча стояли они, любуясь ночью, луною, величественными зданиями и высоким лазурным небом. Какое-то радостное самозабвение наполняло их сердца.

Торжественное молчание ночи было прервано оглушительными, душераздирающими звуками, скоро смолкнувшими.

- Послушай, - воскликнул Панкратий, - что это такое?

- Это рычанье льва, - отвечал Себастьян не без волнения.

- Видимо, зверей уже привезли и поместили в виварий. Еще вчера их не было.

- Звуки эти походят на звук трубы, призывающей нас, - сказал Панкратий, - я не удивлюсь, если и нам суждено будет умереть, слушая их!

Оба замолчали, погруженные в размышления. Наконец

Панкратий прервал это полное печали и раздумья молчание.

- Я хотел бы попросить твоего совета в одном деле. Скоро ли соберутся твои гости?

- Нет, они будут приходить по одному, чтобы не возбудить подозрений. Пока пойдем в мою комнату; там нас никто не потревожит.

Они вышли на террасу и направились вдоль нее в последнюю угловую комнату. Она находилась прямо против обелиска и была освещена только лунным светом, лившимся сквозь отворенные окна. Себастьян остановился у окна; Панкратий сел на его узкую и простую постель.

- В чем дело?-спросил Себастьян.

- Ничего особенного, только я не знаю, как мне взяться за него. У нас в доме много серебряной посуды; мы живем скромно и не используем ее. У матери моей множество украшений из драгоценных камней; она тоже никогда не носит их, и они лежат в шкатулках без всякого употребления; у меня нет даже родных, кому бы я мог передать все эти богатства, а сам я никогда не женюсь и останусь последним в роде. Мать часто говорила мне, что в таких случаях наследники христианина - бедняки; я подумал, отчего бы мне не раздать им всего этого при жизни? Зачем сохранять под замками никому не нужные богатства и заставлять неимущих ждать моей смерти? Это тем необходимее, что проконсулы, пожалуй, конфискуют их, или ликторы все разграбят, если меня постигнет смерть за веру.

- Мать согласна на это? - спросил Себастьян.

радующийся тому, что ему удалось обратить на себя всеобщее внимание. Мне бы хотелось помочь бедным, но остаться при этом неизвестным,

- Что ж, мой милый мальчик, я могу помочь тебе, - ответил ему Себастьян с нежностью в голосе и вдруг замолчал, прислушался, нагнувшись кокну, и произнес шепотом:

- Мне сейчас послышалось имя Фабиолы... да, опять се имя...

Поняла, что старый разбойник и его господин сами выдумали этот заговор, за большие деньги оклеветали людей и предали их. Теперь они приехали в Рим. чтоб и здесь продолжать свое выгодное ремесло.

- Ну, я не мастер выдумывать заговоры и запутывать в них невиновных. Я, конечно, сумею наказать их - это мое дело... но выдумывать...

- А ведь это немудрено. В моем отечестве есть большие птицы; их невозможно догнать, если броситься на них, но взять их очень легко, если к ним подойти осторожно. Говорят, тогда они не бегут, а только прячут свою голову. Это страусы.

- Что ты хочешь этим сказать?

- А то, что птицы, прячущие свою голову и воображающие, что их никто не видит, потому что они сами никого не видят, походят на христиан. Вглядись в образ жизни, в поступки христианина, прислушайся к словам его, и ты тотчас везде его узнаешь. Он сам скрывает свою веру и не замечает, что ее выдают образ его жизни, обращение с невольниками и самые незначительные его слова и поступки. Открой одного или двух богатых христиан, донеси на них, и их состояние будет твоим. Его отдадут тебе в награду за услугу. Тогда поделись со мною, а я уж постараюсь сосватать тебе богатейшую римскую невесту. Я почти уверена, что одна из моих подруг христианка. Как я ненавижу ее!

- Почему ты так думаешь?

- Во-первых, она ни за что на свете не солжет и постоянно вводит меня в беду своею привычкой говорить правду; во-вторых, она не любит ни золота, ни украшений, раздает нищим все, что имеет и всегда связывается со слепыми, бродягами и больными и оказывает им помощь.

- А ты знаешь, - сказал вдруг, смеясь, Корвин, - я встретил сегодня за воротами Рима целый транспорт твоих земляков; только они, кажется, будут подобрее тебя.

- Кто это?-спросила Афра.

- Тигры, леопарды, гиены; их везли из Африки в Рим; здесь, говорят, готовятся новые игры в цирке. Но Афра не слушала, злость закипела в ней. Заметив это.

Корвин сказал ей:

- Ну, полно, я пошутил. Расстанемся друзьями; вот тебе еще немного денег, но это последние. Я не дам тебе ничего, пока ты мне не докажешь, что твоя госпожа действительно расположена ко мне. А за совет благодарю. Мысль следить за христианами - мысль не глупая. При случае я воспользуюсь ею.

Они расстались и отправились в разные стороны. Себастьян, ничего не слыхавший из их разговора, - до него долетели только отдельные слова, - увидел к величайшему своему удивлению, что Афра вошла во дворец. Он решился предупредить Фабиолу о своих подозрениях и о том, что ее невольница назначает ночью какие-то свидания с подозрительными людьми; но для этого надо было ждать возвращения Фабиолы с виллы.

Когда Себастьян и Панкратий возвратились в гостиную, они нашли уже много съехавшихся гостей. На столе стоял скромный ужин. Между гостями находились священники и офицеры, женщины и старики, бедные и богатые, люди, занимавшие важные посты в империи, и простолюдины. Все они сошлись на совещание о принятии мер по следующему случаю.

Себастьян пользовался своим видным положением, чтобы помогать христианам и обращать язычников в христианскую веру. В последнее время обращения эти, повторяющиеся беспрестанно и принимавшие большие размеры, обратили на себя внимание властей. Многих христиан схватили и подвергли допросу; в числе их были два брата, Марк и Маркелл. Их приговорили к смерти, но позволили проститься с родными. Родные, пришедшие к ним в тюрьму, умоляли их отказаться от христианской веры и тем спасти себе жизнь. Они заколебались и обещали родным подумать. Себастьян, несмотря на опасность, которой подвергался сам, успел, воспользовавшись своими связями, пробраться к ним и заклинал их остаться верными себе и своей вере. Он нашел их между шестнадцатью другими заключенными - язычниками и их родными, пришедшими к ним на свидание. Его воодушевление, его непоколебимые убеждения, его красноречие, проникнутое горячею любовью к Богу и людям, его выразительное лицо, самый звук его голоса произвели невыразимое впечатление на всех присутствующих. Женщины в порыве восторга и удивления бросились к его ногам; мужчины, внимая ему, почувствовали в себе новую силу. Марк и Маркелл решились скорее умереть, чем изменить своему долгу, а многие язычники, слушавшие речи Себастьяна, обратились в христианство. Как слова, так и действия Себастьяна поразили их. Они в первый раз в жизни видели перед собою богатого, красивого, знатного молодого человека, который жертвовал всем и даже жизнью для того, чтобы спасти двух почти незнакомых ему людей от измены тому, что они так еще недавно считали истиною. Его самопожертвование и пылкая вера увлекали всех, даже тюремщика, который, хотя не стал христианином, но почувствовал такое уважение к Себастьяну, что не мог и подумать о том, чтобы донести на него начальству. Он согласился бы скорее потерять место, чем погубить такого доброго и честного человека, каким показался ему Себастьян.

Целью совещания была разработка мер по более глубокому ознакомлению новообращенных с христианскими обязанностями и учением. Часто они крестились, следуя первому порыву, а при малейшей опасности отрекались от веры и возвращались к язычеству. Решено было, что новообращенные должны отправиться из Рима партиями на дачи богатых христиан, где хозяева должны были принять их и взять их под свою опеку. Так, Хроматий должен был отправиться с новообращенными на свою виллу, где бы они могли вести совместную жизнь, в уединении обдумать свое решение и продолжать свое религиозное воспитание. На этом собрании было решено, кто и куда должен отправляться; богатые дали денег бедным на путешествие, священники напутствовали тех, которые принимали на себя обязанность воспитателей.

Юпитера или другого языческого бога и торжественно провозгласить себя христианином. Многие уговаривали его, просили повременить, успокоиться, уехать за город, не подвергать опасности всех христиан, но он не хотел ничего слушать. Священник Поликарп должен был проводить уезжавших до места их назначения, а Себастьяну поручено было остаться в Риме и опекать оставшихся христиан. Когда все расходились, Себастьян проводил Панкратия до его дома.

- Не нравится мне этот Торкват, - сказал Панкратий Себастьяну, - наделает он нам бед!

- Я сам опасаюсь этого, - ответил Себастьян, - такое часто случается с новообращенными. Будем надеяться, что он отбросит самоуверенность и ограничится исполнением своего долга, когда это будет нужно.

Они проходили по двору и вдруг услышали смех, чужую речь и дикие крики, раздававшиеся в соседнем дворике, где стояли нумидийские стрелки. Посредине пылал большой костер и искры от него летели во все стороны под арки и колоннады дворца. Себастьян подошел к часовому и спросил у него, что происходит у стрелков.

- К ним пришла какая-то чернокожая невольница, которую они считают жрицей, - ответил часовой, - она выходит замуж за их капитана. Нынче она затеяла какую-то церемонию, по обычаю своей земли и веры, и подняла весь этот гам. Так бывает всегда, когда она приходит.

- А какую веру исповедуют эти люди? - спросил Панкратий.

- Кто их знает! - ответил гвардеец; - может быть, христианскую.

- Почему ты так думаешь? - спросил Себастьян.

- Все говорят, что христиане собираются по ночам, поют непотребные песни, совершают страшные преступления, даже крадут детей, чтобы зажарить их и съесть!

Себастьян, кипя от негодования, вышел из дворца и, взволнованный, обратился к Панкратию.

еще оклеветать и опозорить нас!

Легче вынести ссылку, тюрьму, смерть, чем черную, низкую клевету, покрывающую нас бесчестьем!

- Потерпим, - сказал Панкратий, - придет и наш черед, и на нашем небе взойдет светлое солнце правды. Рано или поздно истина восторжествует. Она рассеет тьму: увидят и услышат ее те, которые теперь слепы и глухи, как гвардеец, говоривший с нами. Мы должны помнить слова Спасителя: "Отче, прости им, ибо не ведают, что творят!"

- Конечно, солдат говорил по невежеству, со слов других; но те, которые распускают эти слухи, знают, что они распространяют ложь и гнусную клевету, - сказал Себастьян. - Заставить простого человека поверить какой угодно нелепости не трудно, трудно потом разуверить его. Слова здесь бессильны, поэтому в решающую минуту мы должны быть готовы ко всему, даже к смерти, Толпа, видя человека, бесстрашно умирающего за свою веру, пробуждается и сама готова разделить эту веру.

Панкратий склонил голову в знак согласия. Некоторое время они шли молча; наконец Панкратий сказал:

- Конечно, - ответилтот.

- Ты сказал, что героическая смерть одного человека за свою веру может оказать огромное влияние на других людей. Ты сказал, что ни один из нас не должен отступать в решительную минуту, а между тем на нашем вечернем собрании было решено, что ты останешься в Риме, будешь опекать христиан, действуя при этом с величайшей осторожностью. Нет ли здесь противоречия?

- Это очень просто, - сказал Себастьян, - в каждом деле должны быть вожди - все повелевать не могут. Наши священники и учителя берегут меня для общего блага. Мы должны повиноваться их воле. Поэтому я буду действовать с величайшей осторожностью до тех пор, пока всякая осторожность не окажется бесполезной. Рано или поздно каждый из нас неминуемо будет открыт, и тогда он обязан быть готов умереть в любую минуту. Ты понял?

Они подошли к дому Панкратия и молча простились. Оба были настроены так, что слова казались излишними. Оба понимали, что настает трудная минута.

Сноски

[*] - Внутренний двор, украшенный колоннами.