Фабиола.
Глава XX

XX

Лечь спать после своего ночного предприятия ни Панкратий, ни сыновья Диогена не могли, ибо до зари они должны были вместе с другими христианами быть за литургией в домашней церкви. Это собрание должно было быть последним, ибо часовни и домовые церкви решено было по приказанию епископа и священников запереть и впредь собираться для молитвы в катакомбах. Тем из христиан, которые жили слишком далеко, разрешено было в случае опасности оставаться дома.

Тот же день был отмечен волнующей сценой. Христиане, зная, что наступила пора испытаний, прощались друг с другом. В церкви раздавались звуки поцелуев, плач и рыдания. Действительно, многим из присутствовавших не суждено было уже свидеться в этой жизни. Все плакали, все боялись один за другого, но никому не приходило в голову отступиться от своей веры; всякий просил у Господа сил перенести ожидаемые бедствия и страшную смерть или, что еще ужаснее, весть о смерти родных и близких.

Между тем Корвин велел как можно скорее сделать новую копию с эдикта и опять выставить его на Форуме. Он страшно боялся, что до Максимиана дошла весть об украденном ночью эдикте, и потому решился во что бы то ни стало отличиться в тот же день, чтобы загладить свою невольную вину. Корвин отправился в бани Антонина посоветоваться с Фульвием. Это было уже не первое их совещание в банях.

Они не замечали, что всякий раз, когда они разговаривали, Виктория, жена Кукумия, служителя при банях, почти не оставляла их; природная женская хитрость давала ей возможность убирать что-либо около них, оказывать или предлагать им какие-то услуги. Таким образом, она могла слышать многое, и замыслы Корвина и Фульвия не были для нее тайною. Узнав, что Корвин намеревается окружить катакомбы и проникнуть в них на другой день, она рассказала об этом Куку-мию, а тот предупредил христиан.

Виктория подслушала, что Корвин решил нагрянуть в катакомбы, не откладывая до завтрашнего дня, и что Фульвий одобрил его план. Надо было во что бы то ни стало успеть предупредить христиан, которые (Кукумий знал это), считая себя в безопасности, должны были именно в эту минуту там собраться. Корвин мог захватить их всех разом.

Кровь стыла в жилах Кукумия при одной этой мысли. Но как предупредить? Кого послать? Кому довериться? Кукумий и жена его ни под каким предлогом не могли без позволения отлучиться и оставить бани. Пока Кукумий раздумывал, он увидел вошедшего Себастьяна, но ни обычаи, ни простая осторожность не позволяли ему, простому служителю, говорить с патрицием и офицером императорской гвардии.

Виктория, подавая одежду Себастьяну, приколола к изнанке его туники кусок пергамента, на котором было изложено очень безграмотно, но очень четко намерение Корвина. Себастьян из бань пошел в общую комнату, где, как мы уже знаем, принял участие в разговоре, защищая христиан от клеветы.

Выйдя из бань, он вдруг почувствовал, что к тунике у него что-то приколото. Он вытащил кусок пергамента, прочел его и быстро пошел к предместьям Рима. Встретив Цецилию, он остановил ее, отдал записку Виктории, просил идти скорее, прежде всего предупредив епископа о грозящей ему опасности. Цецилия поспешно пошла в катакомбы Калликста, в которых находились все христиане.

В ту же самую минуту Корвин, Фульвий и Торкват, служивший проводником, с двумя десятками солдат приближались к катакомбам Калликста с другой стороны. Корвин вместе с Торкватом и несколькими солдатами должен был караулить вход, чтобы любой христианин, успевший спастись от солдат, попался бы непременно в руки к Фульвию при выходе из подземелья.

Теперь попытаемся начертить план той части катакомб, где собирались христиане. К церкви вели два коридора, переходившие один в другой. Коридоры разделяли церковь и место моления женщин, поскольку в первые века христианства при богослужении мужчины и женщины должны были стоять отдельно.

Подойдя ко входу, скрытому в развалинах, Торкват без труда отыскал его. Нужно было спускаться под землю. По совету Торквата, солдатам приказали взять лампы; но они решительно отказались идти вниз без факелов. Им казалось, что свет факелов ярче и вернее осветит им дорогу, чем бледный свет лампы. Фульвий, не видя различия в том или другом освещении, уступил им. Солдаты зажгли большие смолистые факелы.

- Не люблю я таких поисков, - ворчал один старый солдат, - я поседел в сражениях, но бился всегда против врагов, тоже вооруженных. А это что такое? Лезть под землю, а там впотьмах они задушат тебя, как крота.

Эти слова подействовали на других солдат.

- Кто знает, сколько их там, - ответил один из них, - их, быть может, сотни, а нас всего-то навсего двадцать человек.

- Нам платят за то, чтобы сражаться с врагами, а не за то, чтобы лазить под землю, - сказал третий.

- И добро бы заставляли только сражаться с ними или хватать их, - прибавил другой, - я их не боюсь, будь их хоть сотни! Я боюсь их колдовства. Они, уже это известно каждому, все до одного колдуны.

Фульвий подошел к солдатам и начал уверять их, что христиан немного, что они не колдуны, а известные трусы, что у них под землею зарыты всякие богатства, что одних золотых и серебряных ламп достаточно для того, чтобы каждый из них стал богачом. Солдаты приободрились и стали спускаться. Торкват шел впереди. Когда они сошли вниз по лестнице и прошли довольно далеко по галерее, то увидели вдалеке еле брезжущий свет.

- Не бойтесь, - сказал Торкват, - это лампы. Послышалось пение. Солдаты остановились.

- Тс... тс... - сказал один из них. - Слушайте, кто-то поет!

Солдаты стояли не шевелясь и слушали. Чистый и сильный голос раздавался под сводами, и было слышно каждое слово.

"Господь свет мой и спасение мое: кого мне бояться? Господь крепость жизни моей, кого мне страшиться?"

Затем хор пропел:

"Если будут наступать на меня злодеи, противники и враги мои, чтобы пожрать плоть мою, то они сами преткнутся и падут".

Услышав эти слова, солдаты почувствовали досаду.

- Смеются они, что ли, над нами? - бормотали они, - мы их не боимся, мы не ослабли и не падаем! Но в эту же минуту тот же голос запел опять: "Если ополчится против меня полк, не убоится сердце мое".

- Я узнаю его, - прошептал Корвин, - я узнал бы его между тысячами голосов... Это Панкратий! Я уверен, что именно он украл эдикт прошлой ночью! Вперед, вперед, друзья! Обещаю хорошую награду тому, кто возьмет его живого или мертвого.

- Стойте, что это? - сказал один из солдат, - слышите стук? Я уж давно прислушиваюсь, а теперь он стал громче.

И вдруг в этот момент свет впереди исчез и пение прекратилось.

- Что это значит? - воскликнули солдаты, находившиеся впереди.

- Просто мы открыты, должно быть нас увидали!

- Не бойтесь! Тут нет ни малейшей опасности, - пробормотал Торкват, который сильно трусил и тяготился своею позорною ролью. - Это стук заступа и лопаты. Наверное, работает их могильщик, Диоген. Они хоронят кого-нибудь из своих.

Приободрившись, солдаты стали опять продвигаться вперед по узкому, низкому коридору, но вдруг оказалось, что факелы мешают им идти, и, что Торкват был прав, прося взять одни лампы. От спертого сырого воздуха подземелья факелы трещали и осыпали идущих искрами, между тем, как густой, едкий дым смолистого дерева, из которого они были сделаны, стлался по низкому потолку, захватывая дыхание, ел глаза и затемнял свет огня. Торкват шел впереди, считая с напряженным вниманием число боковых коридоров, которые запомнил, когда осматривал катакомбы с Панкратием. Не сумев отыскать ни одной своей метки, он начал терять присутствие духа. Можно вообразить, каков был его испуг, когда совершенно неожиданно он дошел до конца коридора, оканчивавшегося песчаною стеною: выхода из него не было.

Наши читатели догадались, что эта стена была сделана сыновьями Диогена. Они неусыпно стерегли катакомбы, заранее приготовив груды песка и, как только увидели солдат, спускавшихся под землю, поспешно завалили узкий коридор песком и камнями до самого потолка. Вот почему солдаты услышали вдруг стук заступов, молотков и лопат и увидели, что свет ламп мгновенно исчез и пение затихло.

Невозможно описать испуг Торквата: проклятия и ругательства солдат, ярость Корвина лишили его рассудка.

- Дайте мне осмотреться, - проговорил Торкват дрожащим голосом, - ведь я вел вас не наудачу. Я был здесь, я хорошо помню эти переходы. Я знаю, что здесь есть замечательная могила - еще над нею поставлено изображение и висит лампада. Подождите здесь, я войду в один из боковых коридоров и непременно найду ее. Около нее надо повернуть направо.

Произнеся эти слова, Торкват поспешно вошел в первую поперечную галерею и вдруг исчез вместе с факелом на глазах изумленных солдат, следивших за ним. Они не могли понять, куда он исчез. Торкват не мог завернуть за угол, ибо коридор был прям, как струна, и в нем не было с боков ни выступа, ни арки, ни колонны. Исчезновение Торквата походило на волшебство, и солдаты были поражены ужасом. Они стояли несколько мгновений неподвижно, потом бросились назад с криком:

- Мы не хотим оставаться здесь!

Дым мешал им дышать и ослеплял их; они побежали по галерее к выходу и в припадке страха бросили свои факелы в поперечные коридоры: когда они оборачивались назад, то зрелище, представлявшееся их испуганным взорам, еще более увеличивало их ужас.

Галереи были освещены факелами; из них, переливаясь и колеблясь, вытекало красное пламя, придававшее стенам багровый цвет, а тучам дыма, плывшим и клубившимся вслед за солдатами, отливы всех цветов, то ярких, то темных. Могилы, выложенные желтыми камнями с черепичными украшениями, с надписями и изображениями, с мраморными досками казались то золотыми, то серебряными и ярко выделялись на темно-красном фоне песчаных стен галерей.

Было что-то фантастическое в этом смешении дыма и огня факелов, пылавших, гаснувших и опять вспыхивавших!

Они не успели добежать до выхода, как их снова поразило неожиданное зрелище.

То была высокая, стройная женщина, одетая в темное длинное платье; она стояла неподвижно и напоминала бронзовую статую. Руки и лицо ее отличались удивительной белизной. В одной руке она держала лампу, подняв ее высоко над головою.

- Что это? - послышались испуганные возгласы солдат.

- Колдунья, - бормотал один.

- Или дух здешних мест, - говорил другой.

- Конечно, какой-нибудь дух и уж, верно, недобрый, подтвердил третий.

Однако Корвину удалось посредством увещаний, обещания денег и наград уговорить их идти вперед. Они стали медленно продвигаться, держа оружие наготове. Фигура не шевелилась. Она стояла столь же неподвижно и безмолвно. Наконец, двое солдат бросились вперед и схватили ее за руки с мужеством отчаяния.

- Кто ты? - неистово закричал Корвин. Его голос одновременно выражал ужас и ярость.

- Христианка, - ответил тихий и мелодичный голос. - То был голос Цецилии.

- Взять ее!-крикнул Корвин.

Цецилия, ранее исполнив поручение, возложенное на нее Себастьяном, отправилась к другому входу в катакомбы, находившемуся неподалеку от первого, зажгла лампу и стала у лестницы.

- Что ты делаешь, Цецилия? - сказал ей Панкратий, спешивший уйти с другими христиананми. - Иди с нами, спасайся!

- Я назначена сторожем; мой долг стоять у дверей и светить тем, кто входит и выходит.

- Но они увидят тебя и схватят.

- Пусть так, - сказала спокойно и твердо Цецилия. -Я останусь здесь до тех пор, пока все выйдут.

-Потуши лампу, ты слепа, она не может помочь тебе.

- Да, но она поможет другим.

- А если это наши враги?

- Как угодно Богу, - ответила Цецилия, - но я не оставлю места, назначенного мне епископом!

Таким образом, она осталась одна, держа высоко над собою лампу. Шум приближающихся шагов не испугал ее; она не могла видеть кто идет: все ли еще идут христиане или уже солдаты. Когда же солдаты Корвина вышли из катакомб, ведя с собою одну Цецилию, Фульвий вспыхнул от ярости. Он осыпал Корвина упреками и злыми насмешками, но вдруг, опомнившись, спросил, где Торкват. Когда ему рассказали, как тот у всех на глазах внезапно исчез, Фульвий решил, что он бежал через какой-нибудь тайный, ему одному известный выход. Гнев его удесятерился, но он надеялся, что Цецилия может дать ему точные сведения и потому, не мешкая, приступил к допросу.

- Гляди на меня и говори правду, - сказал он сурово.

- Я не могу глядеть на тебя; разве ты не видишь, что я слепая?

захватить множество христиан, и вдруг экспедиция оканчивалась поимкою одной слепой. Все предприятие позорно провалилось.

Идите в свой квартал, - сказал Фульвий солдатам, а ты, Корвин, возьми мою лошадь, поезжай к своему отцу и предупреди его; я приеду туда же и привезу пленницу в моей коляске.

- Не вздумай обмануть меня, - сказал Корвин, которому не понравилось такое распоряжение.

- Не беспокойся, - надменно и презрительно ответил Фульвий.

Когда Фульвий отыскал коляску и сел в нее вместе с Цецилией, то счел нужным говорить с ней ласково, решив, что таким образом узнает от нее все, что пожелает.

- Давно ли ты ослепла, бедная девушка? - спросил он.

- Я родилась слепой, - ответила Цецилия.

- Откуда ты? Расскажи мне историю своей жизни.

- У меня нет никакой истории. Мои родные были люди бедные, мне минуло четыре года, когда они пришли со мною в Рим. А пришли они по обету поклониться могиле мученицы Дарий и просить ее молитвами у Бога исцеления. Вот они и отправились в катакомбы на могилу мученицы, а меня оставили дома с бедной старой женщиной. Родные мои не вернулись. Они вместе с другими были засыпаны живыми в катакомбах по повелению наших гонителей и погибли, отдав жизнь свою за Христа.

- Как же ты жила с тех пор?

- Как Бог велел; Бог - Отец мой, Церковь - моя мать. Бог питает маленьких птичек, а Церковь заботится о слабых и больных ее. Мне помогали, меня кормили, меня любили.

- Кто?-спросил Фульвий.

- Мои отцы, мои братья, мои сестры.

- Но ты говорила, что у тебя нет родных.

- Во Христе, - сказала Цецилия. Фульвий не понял ее и продолжал

- Но я видел тебя прежде; ты ходишь везде одна, будто зрячая.

- Да, это правда. Я узнаю ощупью все улицы. А если бы и ошиблась, добрые люди помогли бы мне.

- Ты признаешь, что ты христианка?

- Конечно, христианка; могу ли я не признаться?

- А в том доме, где я тебя встречал, помнишь, с больным стариком, собирались тоже христиане?

- Конечно, кто же, кроме христиан, мог собираться там.

руки.

Он помолчал, пристально поглядел в лицо слепой и был несколько смущен ее спокойствием.

- Ты знаешь, куда мы едем? - спросил он.

- Вероятно, к судье земному, который предаст меня Судье Небесному, - произнесла Цецилия с глубоким чувством, которое звучит в устах людей, твердо убежденных в своей правоте.

- И ты говоришь так спокойно? - спросил Фульвий с удивлением.

- Чего мне бояться? Я пойду к Отцу моему Небесному и умру с радостью за моего Господа.

Когда Цецилию привели к префекту Тертуллию, отцу Кор-вина, то он взглянул на нее почти с состраданием. Он полагал, что бедная слепая девочка не сможет долго сопротивляться и небрежно приступил к допросу.

- Какое твое имя, дитя мое?

- Цецилия.

- Это благородное имя. Ты получила его от родителей?

- Нет, они не были патрициями и не принадлежали к благородным, но так как имели счастье умереть за Христа, то церковь почитает их блаженными. Я слепая. Меня звали Кека [*], а уж из Кеки в знак ласки начали звать меня Цецилией.

- Ну, послушай, ты ведь откажешься от всех этих глупостей и от христиан, которые оставили тебя жить в бедности. Поклонись богам, принеси жертву перед алтарем, а мы дадим тебе денег, платье и врачей, - они попытаются возвратить тебе зрение.

Цецилия молчала.

- Что же ты молчишь, глупенькая? Не бойся, скажи: да, и все кончено. Не бойся, говорю я тебе.

- Я не боюсь никого, кроме Бога. Бога я боюсь, Бога я люблю! Да будет надо мной воля Его. Других богов я не знаю и не хочу знать.

- Молчи, не богохульствуй! Я тебе приказываю, слышишь ли ты? Немедля поклонись нашим богам.

- Я не могу кланяться тем, которых нет. Я - христианка.

- Взять ее! - воскликнул префект.

Палачи подошли к Цецилии, подхватили ее под руки и повели в сарай, куда набилось множество народа, чтобы смотреть, как будут пытать пойманную христианку. Палачи привязали Цецилию к машине с колесами, которая ломала кости и вывертывала руки и ноги. Цецилия молчала, хотя страшная бледность покрыла ее лицо. При первом повороте колеса все тело ее вытянулось в струну, лицо исказилось от страдания. Мучения ее удесятерялись от того, что она не могла ничего видеть, а только ощущала страшную, нестерпимую боль во всем теле.

- В последний раз говорю тебе: отрекись, поклонись богам!

Цецилия не отвечала ни слова префекту, но сперва громким, а потом все более и более слабеющим голосом начала молиться и, наконец, смолкла.

- Я христианка, - прошептала она чуть слышно.

- Продолжай! - крикнул префект палачу. Еще поворот колеса, но ни слова, ни звука, только очередной раз хрустнули кости.

- Поклонись богам, принеси жертву! - сказал префект.

Молчание.

Он повторил слова свои еще громче.

То же молчание.

Палач заглянул в лицо Цецилии и невольно отшатнулся.

Что такое? - спросил префект.

- Умерла! - сказал палач.

- Посмотри, - отвечал палач и повернул колесо в обратную сторону: тело Цецилии, безжизненное, неподвижное, с бледным лицом и бледными вывернутыми руками, висевшими, как плети, поразило всех присутствовавших. Вдруг из толпы раздался громкий гневный голос:

- Тиран бездушный! Изверг! Смотри на эту христианку, на это дитя, и пойми, что умирающие таким образом победят! С нами Бог и Его сила!

- А! Теперь ты не уйдешь от меня! - закричал Корвин, бросаясь в толпу с бешенством разъяренного зверя. Но неожиданно он налетел на какого-то офицера громадного роста и ударился головою о его грудь. Удар был так силен, что Корвин зашатался, а офицер поспешил поддержать его и заботливо спросил:

- Не ушибся ли ты, Корвин?

- Постой, не торопись, право, ты сгоряча, быть может, не чувствуешь удара. Он был ужасен, не повредил ли ты себе руки или ноги? Позволь, я ощупаю тебя!

- Оставь меня, - закричал Корвин, порываясь вперед, - а то он убежит. - Кто он? Куда убежит? - говорил великан, преграждая Корвину дорогу.

- Панкратий, разве ты не слыхал его голоса? Он оскорбил моего отца.

- Панкратий? - сказал Квадрат с притворным удивлением и посмотрел вокруг себя. - Но я его здесь не вижу, где же он? Тебе, верно, показалось!

" но другой офицер, плотно закутанный в плащ, сделал знак палачу. Улучив благоприятную минуту, последний вышел за офицером в глухой переулок и получил туго набитый кошелек.

- Вынеси тело за Капенские ворота, положи, когда стемнеет, у виллы Люцины, - сказал офицер.

- Будет сделано! - ответил палач. Офицер (это был Себастьян) быстро удалился и скоро исчез в одной из боковых улиц.

Сноски

Caeca - слепая (лат ).