Французский дворянин.
Часть первая. В поисках красавицы.
Глава XII. Максимиллиан де Бетюн, барон де Рони

ГЛАВА XII

Максимиллиан де Бетюн, барон де Рони

Я рассчитывал совершить поездку в Рони в 2 дня. Но тяжелая дорога и жалкое состояние моей лошади так сильно мешали быстрому передвижению, что мне пришлось остановиться на вторую ночь в Дре. Узнав здесь, что дальше дорога была так же плоха, я решил, что мне нечего рассчитывать добраться до Рони раньше полудня следующего дня. Население в этой части страны, по-видимому, стояло на стороне Лиги; страсти разыгрывались все сильнее по мере приближения к Сене. Со всех сторон слышал я проклятия королю Франции и восхваления герцогу Гизу. Стараясь не вступать в разговоры и ехать как можно скромнее, я не без труда избегал всяких допросов и задержек. Проезжая на третье утро, уже недалеко от Рони, по низкой, болотистой местности, покрытой лесами, изобиловавшими всевозможной дичью, я предался размышлениям об ожидавшем меня приеме, который, думалось мне, не мог быть приятным. Отвага и рвение барона де Рони, о котором говорили, что он одновременно находится во всех концах Франции, и его дружба с королем Наваррским не позволяли мне надеяться, чтобы он снисходительно выслушал мой рассказ. Чем ближе подходила минута отчета, тем невероятнее казались мне самому некоторые мелочи моего предприятия, тем яснее вставала передо мной моя собственная беспечность. И, кажется, никогда ни перед чем не испытывал я такого страха.

Помню, утро было теплое, облачное, но не темное. Полный влаги воздух вблизи казался прозрачным, а вдали местами поднимался туман, сквозь который синели очертания лесов. Большая дорога была вся изрыта; вынужденный по временам уклоняться от нее, чтобы объезжать совсем неудобные места, я начал уже опасаться, не сбился ли с пути. Проехав еще немного, не зная, повернуть ли мне лошадь или двигаться дальше, я заметил впереди, на перекрестке лесных тропинок, небольшой дом. По ветке над дверью вместо вывески и по стоявшему тут же корыту с водой, я понял, что это гостиница. Решив покормить лошадь, я подъехал к дверям и постучал хлыстиком. Дом был расположен так уединенно, что я немало удивился, когда в окне немедленно показались 3-4 лица. Я уже подумывал, не лучше ли мне проехать мимо, но в эту минуту из гостиницы вышел хозяин, очень вежливо указавший мне дорогу к расположенному позади дома сараю. Сообразив, что мне нечего терять, я последовал за ним.

В сарае стояли уже четыре лошади с отпущенными подпругами. Не успел я привязать своего коня, как перед нами показался шестой всадник, который, заметив нас, подъехал прямо к сараю и, соскакивая на землю, поклонился мне. Это был высокий, крепкий человек, в расцвете лет, одетый в обыкновенный сюртук из темной кожи и не имевший при себе никакого оружия, кроме охотничьего ножа, болтавшегося в ножнах у него за поясом. Он ехал на великолепной саврасой лошади; его высокие сапоги из недубленой кожи были доверху забрызганы грязью, словно он прибыл по ужаснейшей дороге. Когда хозяин повел его лошадь в сарай, он бросил на него испытующий взгляд, и по его смуглому лицу и живым глазам я заключил, что он видал виды и вел бурную жизнь. Он с любопытством следил за мной, пока я задавал корм лошади; когда же я зашел в дом и, усевшись в первой комнате, принялся за имевшийся у меня в кармане хлеб с сыром, он присоединился ко мне. Однако мой бедный стол, очевидно, пришелся ему не по вкусу. Он молча следил за мной, постегивая хлыстом по своим сапогам, затем позвал хозяина и повелительно спросил его, что можно было получить из свежих блюд и не было ли готовых битков или дичи. Хозяин отвечал, что не мог предложить ничего такого: его милость мог получить только сыру Лизье^[93] или вареной чечевицы.

- Его милость не желает ни сыру, ни чечевичной похлебки, - недовольно ответил незнакомец. - А что это за запах, друг мой? - продолжал он, начиная вдруг усиленно втягивать в себя воздух. - Готов поклясться, что это - жареное мясо.

- Это - задняя часть оленя, которая жарится для четырех господ, из судейских, да пара битков в придачу, - объяснил хозяин, смиренно прибавив себе в извинение, что господа заказали это для себя одних.

- Что? Целая четверть и пара битков в придачу! - возразил незнакомец, чмокая губами. - Кто они?

- Два адвоката со своими секретарями из парижского парламента. Они осматривали какую-то межу недалеко отсюда и теперь возвращаются назад.

- Это не причина, чтобы устраивать здесь голод! - энергично воскликнул незнакомец. - Подите к ним и скажите, что господин, приехавший издалека и ничего не евший с семи часов утра, просит позволения присесть к их столу. Четверть дичины и пара битков на четверых! - продолжал он с крайним отвращением. - Это невыносимо! Еще адвокаты! Да, в таком случае, король Франции должен был бы съесть целого оленя и остаться голодным! Не правда ли, сударь? - продолжал он, внезапно обращаясь ко мне.

Он был так смешно и в то же время так серьезно рассержен и так пристально смотрел на меня, что я поспешил выразить ему свое полное согласие.

- А вы, вот, кушаете сыр, сударь! - возбужденно возразил он.

Я видел, что под его простым платьем скрывался дворянин; поэтому, ничуть не обидевшись, откровенно сознался ему, что кошелек мой пуст, и я путешествую, как могу, а не как хотел бы.

- Вот как?! - ответил он поспешно. - Знай я это, я присоединился бы к вам и ел бы ваш сыр. В конце концов, мне приятнее было бы поститься с дворянином, чем пировать с грубиянами. Но теперь поздно. Я видел, как вы задавали корм лошади, и думал, что у вас карманы туго набиты.

- Лошадь устала и старалась изо всех сил.

Он взглянул на меня с любопытством, словно собираясь сказать еще что-то. Но в эту минуту вернулся хозяин, и он обратился к нему.

- Ну?! - весело сказал он. - Все в порядке?

- Мне очень жаль, ваша милость, - неохотно, с пришибленным видом, ответил хозяин. - Но господа просят прощения...

- Черт их возьми! - крикнул мой собеседник. - Как они смеют, как смеют!

- Они говорят, сударь, - заикаясь продолжал хозяин, - что всей еды им только хватит для себя и для собачонки, которую они привезли с собой.

в раздумье постоял среди комнаты и, к великому облегчению содержателя гостиницы, пододвинул ко мне стул и спросил себе бутылку лучшего вина, затем любезно попросил у меня позволения взять кусочек сыру, который, по его словам, лучше Лизье, и, наполнив мой стакан вином, принялся за еду так весело, словно никогда на слыхал о присутствии общества в соседней комнате. Помню, я был немало удивлен: он показался мне человеком горячим и пылким; я не думал, что он спокойно снесет обиду.

Однако я ничего не сказал, и мы завязали спокойную беседу. Я заметил только, что по временам он останавливался среди разговора, словно к чему-то прислушиваясь. Думая, что он мысленно возвращается к компании в соседней комнате, становившейся все более шумной, я ничего не говорил и был крайне удивлен, когда он внезапно поднялся с места и, подойдя к открытому окну, высунулся в него, защищая глаза рукой.

- Что такое? - спросил я, готовясь последовать за ним.

Он спокойно рассмеялся:

- Вы скоро увидите, - прибавил он, минуту спустя.

Я встал и, подойдя к окну, посмотрел ему через плечо. К гостинице подъезжали три всадника. Первый из них, высокий, дюжий и смуглый человек с живыми черными глазами, в шляпе, имел при себе пистолеты, воткнутые в седельные кобуры, и короткий меч. Другие два, крепкие парни, по-видимому слуги, были одеты в зеленые куртки и кожаные штаны. Все они ехали на хороших лошадях; позади них слуга вел на привязи пару собак. Увидев нас, они пустили лошадей в галоп и первый из них замахал шляпой.

- Стой! - крикнул мой собеседник, возвышая голос, когда они подъехали на такое расстояние, что могли его слышать. - Мэньян!

- Ваше сиятельство! - ответил человек в шляпе с перьями, мгновенно останавливая лошадь.

- Там, в сарае, вы найдете шесть лошадей, - повелительно крикнул незнакомец. - Выгоните тех четырех, которые стоят с левой стороны. Стегните хорошенько каждую из них: пусть их убираются вон!

Не успел он выговорить этих слов, как тот, к которому он обращался, повернул лошадь и, покорно ответив 'Слушаю-с!', бросил поводья одному из всадников и исчез в сарае, словно отданный ему приказ не заключал в себе ничего необыкновенного. Компания в соседней комнате, где, без сомнения, все было слышно, не замедлила забить тревогу. Они стали громко выражать свой протест. Один, выскочив из окна, свирепо спросил нас, что это значит; остальные высунули свои опухшие, разгоряченные от вина лица и, сопровождая свои слова проклятиями, поддержали его. Не считая нужным вмешиваться, я предвкушал забавное зрелище. Собеседник мой держался с поразительным хладнокровием, словно все происходившее так же мало касалось его, как и меня. Он даже как будто не замечал разгневанной компании и спокойно рассматривал развертывавшееся перед глазами представление. Тогда выскочивший из окна адвокат, по-видимому более предприимчивый из всего общества, бросился к стойлам. Но вид двух слуг, которые двигались ему навстречу, оскалив зубы, словно собираясь переехать его, заставил его повернуть обратно, побледнев от бешенства. В эту минуту последняя из четырех лошадей, стуча копытами, выбежала из сарая и, бросив кругом испуганный взгляд, рысью умчалась в лес. Адвокат рассвирепел пуще прежнего, что бывает с испуганными людьми. Незнакомец наконец соблаговолил заметить его.

- Сударь! - хладнокровно заметил он, посмотрев на него через окно, словно видел его впервые. - Вы мне надоели. В чем дело?

Адвокат с громким криком спросил его, какого черта мы выгоняем его лошадей.

- Я решил позволить вам и сопровождающим вас господам немного побегать, - со злой насмешкой ответил мой собеседник, причем строгий тон невольно поражал в таком молодом человеке. - Нет ничего полезнее после плотного обеда. Кроме того, я хотел вам преподать и урок вежливости. Мэньян! - продолжал он, возвышая голос. - Если этот господин имеет сказать еще что-нибудь, поговорите с ним. Он ровня скорее вам, чем мне.

Не обращая более внимания на этого человека, поспешившего удалиться с видом прибитой собаки, мой приятель отошел от окна. Усаживаясь на свое место, он встретился со мной взглядом и засмеялся.

- Ну-с! - сказал он. - Что вы скажете на это?

- Что осел хорошо чувствует себя в львиной шкуре, пока не встретится со львом.

Он вновь засмеялся, по-видимому, очень довольный моими словами.

- Уф, оставим это! - воскликнул он. - Думаю, что я расквитался с этими господами. Мне пора ехать. Не по пути ли нам с вами, сударь?

Сохраняя осторожность, я ответил, что еду в город Рони.

- Вы не из Парижа? - продолжал он, всматриваясь в меня.

- Нет, - ответил я. - Я еду с юга.

- Из Блуа, быть может?

- A! - произнес он, не делая никаких дальнейших замечаний, что несколько удивило меня, так как все в то время ждали новостей, и именно из Блуа. - Я тоже еду по направлению к Рони. Пойдемте!

Мы отправились к лошадям. Человек, которого он называл Мэньяном, почтительно поддержал ему стремя. В это время я заметил, что его господин обернулся и несколько раз взглянул на меня с непонятным выражением в глазах: в неприятельской стране, где не следовало возбуждать любопытства, мне это было не совсем по душе. Но он внезапно расхохотался, по-видимому, вспоминая только что происшедший в гостинице случай, и я совершенно забыл о своих опасениях, находя его прекрасным попутчиком и человеком больших познаний. Тем не менее, по мере приближения к Рони, я начал падать духом. Так как в таких случаях ничто не может быть неприятнее добродушных насмешек товарища, которому неизвестны ваши тревоги и опасения, я почувствовал облегчение, когда мой спутник, на расстоянии мили от города, на перекрестке четырех дорог, вдруг остановил лошадь и, вежливо простившись со мной, поехал своей дорогой.

Я остановился в гостинице на конце города и, приведя в порядок платье и выпив стакан вина, спросил, как пройти к замку, расположенному на расстоянии какой-нибудь трети мили от города. Я отправился туда пешком, по аллее, которая вела к подъемному мосту и воротам. Мост был спущен, но ворота оказались запертыми. Чтобы пропустить меня, потребовались все условности, соблюдаемые в крепостях в военное время, хотя гарнизон, по-видимому, состоял всего из 2-3 слуг и из такого же числа охотников. Назвав себя, я мог на досуге осмотреть дом, - старое и частью уже разрушавшееся, но очень крепкое здание, местами заросшее плющом и плотно обсаженное деревьями. Наконец ко мне подошел очень степенный паж и провел меня по узкой лестнице в гостиную с двумя окнами, из которых одно выходило на двор, а другое было обращено к городу. Здесь меня ожидал высокий человек, вставший при моем появлении. Каково же было мое удивление, когда в нем я узнал моего спутника!

- Господин де Рони? - воскликнул я, останавливаясь и со смущением глядя на него.

- Он самый, сударь, - ответил он, с спокойной улыбкой. - Вы, если не ошибаюсь, являетесь ко мне с поручением от короля Наваррского. Можете говорить открыто. У короля нет тайн от меня.

В его манере держать себя было столько достоинства, что он не мог не произвести на меня сильного впечатления, хотя был десятью годами моложе меня, и я еще так недавно имел случай видеть его в более легкомысленном настроении. Я чувствовал, что он вполне оправдывал свою славу: передо мной стоял великий человек. С отчаянием вспомнив о несостоятельности рассказа, который мне предстояло изложить ему, я остановился, не зная с чего начать. Он тотчас положил этому конец.

- Итак, сударь! - сказал он с нетерпением. - Я сказал вам, что можете говорить открыто. По моим расчетам, вы должны были быть здесь уже 4 дня тому назад. Теперь вы здесь: где же ваша дама?

- Мадемуазель де ля Вир? - пробормотал я, скорее с тем, чтобы выиграть время, чем с какой-нибудь другой целью.

- Да, да! - повторил он, нахмурившись. - Разве тут может идти речь о какой-нибудь другой даме? Выскажитесь же, наконец, сударь. Где вы ее оставили? Тут речь идет не о любовной истории, - продолжал он, и меня неприятно поразила его резкость. - Вам незачем говорить обиняками. Король доверил вам даму, которой - могу вам сказать это теперь не колеблясь - были известны некоторые государственные тайны. Мне известно, что она благополучно бежала из Шизэ и так же благополучно прибыла в Блуа. Где же она?

- Клянусь Небом, я сам хотел бы это знать! - воскликнул я в отчаянии, чувствуя, что его вопросы в тысячу раз увеличивали тягость моего положения.

- Это была бы плохая шутка, - ответил я с грустной улыбкой.

И я рассказал ему все без утайки. Он слушал меня, но без малейшего слова участия, скорее с нетерпением, перешедшим под конец в насмешливое недоверие. Когда я кончил, он грубо спросил меня, какого имени я заслуживаю. Не понимая, что он хочет сказать, я повторил свою фамилию. Он резко и напрямик ответил, что это невозможно.

- Не верю, сударь! - повторил он, нахмурив брови. - Вы не тот, за кого себя выдаете. Вы не привезли мне ни дамы, ни золотой монеты, - ничего такого, на основании чего я мог бы поверить вашей истории. Нет, сударь, не принимайте угрожающего вида! - продолжал он резко. - Я здесь представитель короля Наваррского, для которого это дело имеет громадное значение. Я не могу поверить; чтобы выбранный им человек действовал таким образом. Например, этот дом в Блуа и комната с двумя дверьми, о которых вы тут болтаете! Что же вы делали в то время, как барышню уводили?

- Я сражался с людьми, охранявшими дом, - ответил я, стараясь проглотить душивший меня гнев. - Я сделал все, что мог. Если бы дверь поддалась, все кончилось бы хорошо.

- Это все пустые выдумки! - насмешливо сказал он.

Затем он опустил глаза и, казалось, на время погрузился в задумчивость; а я стоял перед ним, смущенный этим новым оборотом дела, вне себя от ярости, не зная однако, на что излить ее, глубоко уязвленный его оскорблениями, не имея надежды добиться удовлетворения.

- Слушайте! - резко сказал он после двух-трех минут мрачного размышления, в течение которых я, со своей стороны, испытывал чувство жгучего унижения. - Нет ли здесь кого-нибудь, кто мог бы установить вашу личность или подтвердить вашу историю каким-нибудь другим образом, сударь? Пока я не узнаю, как обстоит дело, я ничего не могу сделать.

Я угрюмо покачал головой. Я мог бы протестовать против его грубого и несправедливого ко мне отношения. Но к чему это могло привести, когда, он прикрывался именем своего повелителя?

де Марсак, которому было дано это поручение, то вы конечно ничего не будете иметь против того, чтобы повидаться с ними?

вероятным, что они могли не узнать меня или же намеренно отречься от меня, чтобы еще ухудшить мое положение. Я колебался; но Рони стоял передо мной в ожидании ответа, и я, наконец, согласился.

- Хорошо! - коротко сказал он. - Сюда, пожалуйста! Они здесь... Задвижка с фокусом. Но, сударь, я ведь хозяин.

Повинуясь его указанию, я первым прошел в следующую комнату, чувствуя несказанное унижение от необходимости обращаться к незнакомым лицам. С минуту я не видел никого: день клонился к вечеру; длинная, узкая комната, в которую я вошел, освещалась лишь пылавшим в очаге огнем. Кроме того, я и сам был, вероятно, смущен. Думая, что проводник мой ошибся или что гости его уже уехали, я повернулся к нему, чтобы попросить объяснения. Он указал мне вперед. Я сделал еще несколько шагов. В эту минуту молодая, красивая дама, сидевшая в тени большого очага, вдруг, словно испугавшись, встала с места, устремив на меня взгляд. Свет горевшего дерева падал с одной стороны на ее лицо, придавая ее волосам золотистый оттенок.

- Ну! - сказал господин де Рони голосом, показавшимся мне несколько странным. - Вы, кажется, незнакомы с барышней?

- Нет ли здесь кого-нибудь другого, кто знал бы вас? - продолжал господин де Рони насмешливо, но с той же странностью в голосе, которая поразила меня раньше; теперь она была еще более заметна. - Если нет, господин де Марсак, то боюсь... Но осмотритесь же кругом, осмотритесь кругом, сударь! Я не хотел бы быть слишком поспешным в своем суждении.

С этими словами он положил руку мне на плечо с такой простотой и с такой внезапной переменой во всем своем обращении, что я положительно не знал, верить ли своим глазам. Я машинально взглянул на даму и заметил, что ее сверкавшие при свете огне глаза смотрели на меня очень милостиво. Смущение мое увеличилось в тысячу раз, когда, повернувшись в том направлении, куда указывал мне Рони, я увидел ничто иное, как саму мадемуазель де ля Вир, словно выросшую передо мной из-под земли. Она вышла из тени очага, скрывавшего ее до сих пор, и стояла предо мной, мило приседая, с тем же выражением на лице и в глазах, которое я заметил на лице барышни.

- Мадемуазель! - пробормотал я, не в силах отвести от нее глаз.

- Да, сударь, мадемуазель! - ответила она, приседая еще ниже и напоминая скорее ребенка, чем женщину.

- Здесь, сударь, благодаря храбрости одного мужественного человека, - ответила она таким тихим голосом, что я едва расслышал.

Затем, опустив глаза, она отступила назад в тень, словно сказала уже слишком много или же боялась, что все ее существо говорило слишком красноречиво. Она была одета с большим блеском. Ее изящная фигурка при свете огня походила скорее на фею, чем на женщину. Вся она, и особенно смягчившееся выражение ее лица, так мало походили на барышню, которую я видел забрызганную грязью и с трудом держащуюся в седле от усталости, что я не знал, не померещилось ли мне все это, и по-прежнему ничего не понимал. Тут господин де Рони несколько раз милостиво обнял меня, прося у меня извинения за обман, к которому его побудило отчасти странное наше знакомство в гостинице, а отчасти желание усилить радостную неожиданность, которую он имел для меня в запасе.

- Пойдемте! - сказал он, увлекая меня к окну. - Я вам покажу еще нескольких из ваших старых друзей.

Я взглянул в окно и увидел внизу, на дворе, трех моих лошадей, выставленных в ряд. На Сиде сидел Симон Флейкс, который, увидев меня, с торжествующим видом поклонился мне. Около каждой лошади стояло по конюху, а по обеим сторонам - по человеку с факелом. Мой собеседник весело рассмеялся.

Раскланявшись бесчисленное множество раз с Симоном Флейксом, я повернулся назад в комнату и, с преисполненным благодарностью сердцем, попросил господина де Рони познакомить меня со всеми подробностями бегства девушки.

- Это было очень просто, - сказал он, беря меня за руки и отводя назад к очагу. - В то время как вы дрались с негодяями, старая женщина, ежедневно приносившая девушке пищу, встревоженная шумом, зашла в комнату узнать, что там творится. Не имея возможности помочь вам и не будучи уверенной в вашем успехе, мадемуазель решила, что такого удобного случая не следовало упускать. Она заставила старуху показать ей и ее служанке дорогу через сад. После этого они, насколько я понял, бросились бежать по переулку и сейчас же наткнулись на юношу с лошадьми, который узнал их и помог им сесть на коней. Несколько минут они еще поджидали вас, а затем уехали.

- Но я справлялся у ворот, - сказал я.

- У каких ворот? - улыбаясь, спросил господин де Рони.

- Так, - заметил он, слегка кивнув головой. - Но они сделали круг и выехали через Западные ворота. Странный парень этот ваш знакомый! У него недаром голова на плечах, господин де Марсак. Итак, отъехав на две лиги от города, они остановились, не зная как быть дальше. К счастью, в гостинице они встретились с одним моим знакомым, торговцем лошадьми. Он знал мадемуазель де ля Вир и привез ее сюда без всяких препятствий.

- Это был нормандец? - спросил я. Господин де Рони кивнул, тонко улыбнувшись.

Он подвел меня к даме, которая встала, когда я вошел в комнату, и теперь приветствовала меня с той же добротой, которую я раньше заметил в ее взгляде, и наговорила мне кучу любезностей. Я взглянул на нее с любопытством, так как много слышал о ее красоте, и потом, как молодой де Рони, одновременно влюбленный в двух девушек, живших в различных комнатах одной и той же гостиницы, встретив обеих разом, решил, которую из них посетить и выбрать себе в жены. Он, казалось, прочел мои мысли: когда я поклонился ей, благодаря ее за выраженные мне любезности, он весело ущипнул ее за ухо и сказал:

Он говорил в шутку, намекая только на себя. Но машинально взглянув в том направлении, куда он указывал, я увидел в двух шагах от себя мадемуазель, стоявшую в тени большого камина. Не знаю, что было в ней сильнее, - чувство ли гнева или стыда: верно то, что она ответила мне взглядом глубокого неудовольствия и, повернувшись, быстро вышла из комнаты, не сохранив и следа той нежности и благодарности, которые я заметил в ней раньше.

Примечания (А. Трачевский)

93. Лизье (Lisieux) - промышленный город, в 40 км к востоку от Саеn'а, в Нормандии, близ Ла-Манша. В нем процветает сельское хозяйство и особенно производство особого рода сыра. Жителей теперь до 20.000. Лизье - весьма древнее поселение. Римляне называли его Lexovium; но более известен он в древней истории под именем Noviomagus. В нем сохранился собор XI века.