| Автор: | Уаймен С. Д., год: 1893 |
| Категории: | Роман, Историческое произведение |
ГЛАВА XVII
'Король умер!'
Только благодаря латам Ажана, устоявшим против разбойничьего меча, мне удалось избегнуть смерти: я отделался головокружением и непродолжительным обмороком. Очнувшись, я увидел, что лежу на траве лицом вверх; в грудь мою упиралось чье-то колено; кругом стояли несколько всадников. Мне казалось, что небо ходит у меня перед глазами, а кругом - какие-то великаны. Но я не мог сообразить, что со мной произошло, и понять, что могло бы быть и хуже. Примирившись с этим, я собирался просить пощады: ведь меня схватили среди бела дня, в честном открытом бою. Но человек, чье колено порядочно-таки давило меня, вдруг навалился на меня с такой силой и так свирепо прошептал мне, чтобы я молчал, что мне оставалось только повиноваться. Я лежал неподвижно, как во сне: мозг мой работал еще плохо. Вдруг, слышу, кто-то прошептал надо мной:
- Умер? Готов? Я надеялся, что мы придем вовремя. Он заслуживал лучшей участи. Кто это, Рони?
- А вы не знаете его, Мэньян? - раздался чей-то знакомый голос.
Человек, державший меня, отвечал:
- Нет, месье, он мне вовсе неизвестен. Похож на нормандца.
- Похоже на то! - послышался чей-то пронзительный голос, которого я не слыхал раньше. - Ведь он ехал на хорошей лошади. Дайте мне сотню таких коней, да еще таких ловких наездников, и я не позавидую самому королю Франции.
- А тем более его бедному наваррскому братцу! - возразил со смехом первый собеседник. - У того нет ни единой целой рубашки или приличного кафтана. Пойдемте, Тюрен, и согласитесь, что вы отделались вовсе не так плохо.
При последних словах у меня точно пелена спала с глаз. Тут только я впервые заметил, что люди, в руки которых я попал, носили белые цвета, и у предводителя было белое перо на шляпе. Мне стало ясно, что король Наваррский явился мне на выручку и разбил лигеров, которые сшибли меня с коня. Тотчас же я вспомнил все последние события и в особенности сцену в кабинете короля; воспоминания разом нахлынули на меня с такой силой, что мною овладело страшное нетерпение и досада на потерянное время. Вскочив внезапно на ноги, я изо всех сил оттолкнул Мэньяна и закричал, что я жив, жив и, кроме того, имею сообщить новости. Мэньян пытался удержать меня, обругав сквозь зубы болваном: он стиснул меня с такой силой, что чуть не задушил. Но все было напрасно. Король Наваррский уже подъехал и увидел борьбу.
- Ого! Вот чудной покойник! - вскричал он. - Что это значит? Пустите его! Слышите, сударь? Извольте отпустить его!
Мэньян оставил меня и отступил назад. Я вскочил на ноги и осмотрелся глазами, еще полными тумана и влаги. Меня сразу узнали: посыпались сотни возгласов удивления. Я слышал, как со всех сторон на разные голоса произносили мое имя; только Рони, которого я заметил первым, стоял молча, глядя на меня с печальным недоумением.
- Клянусь Богом, ничего не понимаю! - сказал король Наваррский, обращаясь к виконту Тюрену. - Этот человек очутился здесь без моего ведома. Допросите его сами, если хотите. Нет, лучше я сам! Отвечайте мне, сударь! - крикнул он мне с суровым, грозным видом. - Вы слышали, что я обещал вам вчера? Как же, черт побери, вы осмеливаетесь явиться сегодня сюда?
Я хотел было отвечать, но Мэньян стиснул меня так, что я едва не задохся и стоял молча, тяжело переводя дух.
- Ваше величество высказали в данном деле такое милосердие, что он и впредь рассчитывал на то же, - сказал Тюрен с язвительной усмешкой. - Очевидно, он надеялся застать вас одного: боюсь, что я мешаю.
Я узнал Тюрена по его фигуре и величавой осанке. Забыв свое жгучее нетерпение (о легкомысленная голова!), я отвечал ему:
- Однако ваша светлость однажды обещали мне свое покровительство.
- Покровительство, сударь? - воскликнул он, гневно сверкнув глазами.
- Вот именно, в гостинице в Этампе, когда Крильон хотел драться со мной.
Он видимо был поражен.
- Так вы тот самый?
- Тот самый. Но я здесь не для того, чтобы болтать о себе.
Тут я вдруг вспомнил о деле, для которого явился сюда, и, бросившись на колени перед королем Наваррским, схватил его за стремя.
- Умер? Король умер? - воскликнул Тюрен, испустив несколько ругательств. - Это невозможно!
Послышались крики: в них сквозили удивление, испуг, злоба, недоверие. Но я не отвечал никому: Генрих продолжал молчать, а я остолбенел от перемены, происшедшей в его лице. Глаза его налились кровью и, казалось, ушли под нависшие брови, щеки сделались темно-багрового цвета, сквозь полуоткрытые губы видны были оскаленные зубы, длинный нос вытянулся, казалось, до самого подбородка и придавал странный и страшный вид его подвижному лицу. Некоторое время он не говорил ни слова; только рука его судорожно сжимала рукоятку хлыста, как-будто он хотел сказать: 'Это мое, мое! Пусть только кто-нибудь попробует отнять его у меня!'
- Одумайтесь, сударь! - сказал он наконец низким, грубым, суровым голосом, похожим на ворчание большого пса, устремив на меня проницательный взгляд. - Теперь не время шутить. Хитростями вам не спасти своей шкуры. Скажите мне, черт вас возьми, что там у вас за штуки?
- Боже сохрани, государь! - горячо ответил я. - Я сам был в комнате и видел все собственными глазами. Я тотчас стремглав поскакал сюда кратчайшей дорогой, чтобы предупредить ваше величество: будьте осторожны! Ведь монахов еще много; а Святая Лига не любит останавливаться на полдороге.
Он поверил мне: выражение его лица смягчилось; дыхание стало ровнее. Он поискал глазами Рони, затем снова уставился на меня.
- Благодарю вас, сударь! - сказал он, кланяясь мне важно и учтиво. - Благодарю за заботу обо мне, но никак не за ваши крайне печальные известия. Дай-то Господи, чтобы мой любезный брат и король был только ранен! Теперь расскажите нам подробно: ведь эти господа заинтересованы не меньше меня. Был ли доктор у короля?
Я ответил отрицательно и добавил, что рана была в живот, и было обильное кровотечение.
- Вы только что сказали: умирает или уже умер. Откуда вы вывели такое заключение?
- Лицо короля опало, - пробормотал я.
- Но вы могли ошибиться. Молю Бога, чтоб это было так. Но вот идет Морнэ. Быть может, он знает больше.
Стремление узнать истину было так велико, что все, не исключая Тюрена, покинули меня и бросились к вновь пришедшему. Со мной остался один Мэньян. Он вертелся около меня под предлогом поправить стремя и шептал мне, чтобы я поскорей убирался отсюда.
- Если угодно, возьмите вот эту лошадь, месье де Марсак, и скачите назад. Ведь вы исполнили то, за чем приезжали. Так отправляйтесь же назад и благодарите Господа.
- Но позвольте, ведь мне здесь не представляется никакой опасности.
- Это вы увидите, если останетесь здесь. Послушайте моего совета, поверьте, так будет лучше!
Его серьезный вид и тревога были так комичны, что я засмеялся.
- Вижу, Рони поручил вам отделаться от меня. Но я не намерен уходить отсюда. Пусть он придумает другой способ выпутаться из затруднения.
- В таком случае, да падет ваша кровь на вашу голову, я, со своей стороны, сделал все, чтобы спасти вас! - воскликнул Мэньян, вскакивая в седло с мрачным видом.
- И вашего господина, - добавил я, смеясь. Да, я и не помышлял о бегстве. Я приехал сюда с ясным сознанием, что мне необходимо теперь обосноваться при дворе. По милости Провидения, это мне удалось; а я не из таких, чтобы отказываться от приобретенного положения потому только, что оно было неблестяще и небезопасно. Что-нибудь значило уже то, что я говорил с великим виконтом с глазу на глаз и остался цел и успел воспользоваться уроками Крильона без вреда для себя. Мало того. В самые тяжелые минуты я и не думал упрекать короля Наваррского за то, что он отрекся от меня: ведь таков был наш договор. Зато я не сомневался в его готовности вознаградить меня, как только к тому представится случай. Теперь я льстил себя надеждой, что доставил ему, наконец, предлог оправдать свое вмешательство в мою пользу. И тотчас же я убедился в верности моих соображений: Генрих со своей свитой, опередившие меня шагов на сто, вдруг остановились и начали делать мне знаки, а один из них вернулся ко мне, приглашая к королю. Я немедленно повиновался, и, хотя издали заметил, что все поджидали меня, видно было, что ни король Наваррский, ни Тюрен не особенно думали собственно о моей особе. Все решительно имели озабоченный вид, что мне нетрудно было объяснить: конечно, всех занимала одна и та же мысль - убит ли король Франции, умирает или только ранен.
- Живее, сударь! - нетерпеливо сказал Генрих, едва я приблизился на такое расстояние, что мог слышать его. - Не задерживайте меня вашими делами. Господин де Тюрен торопит меня с исполнением моего вчерашнего приказания. Но так как вы ради меня подвергались опасности, то я считаю себя до известной степени вашим должником. Поэтому будьте любезны, не откажитесь немедленно явиться прямо на квартиру ля Варена и дайте мне честное слово не выходить оттуда, пока не кончится ваше дело.
Я молча поклонился, уверенный, что этой отсрочкой, которая обеспечивала мне на время безопасность и подавала надежду на будущее, я обязан тому великому событию, которое затмило все остальное даже в сознании Тюрена. Но Генрих не удовольствовался этим.
- Так как же, сударь? - воскликнул он резко, с явным раздражением. - Согласны вы на это?
Я почтительно ответил, что весьма благодарен за милость.
- Нечего меня благодарить, - холодно сказал Генрих. - Это не в ущерб требованиям де Тюрена: он должен получить удовлетворение.
Конюх, которому я поручил Сида, успевший пробраться в город, отделавшись только легкой раной в плечо, явился ко мне с лошадью. Так я получил возможность явиться в приличном виде к Варену, занимавшему домик у подножия холма, неподалеку от ворот замка.
Здесь я не испытывал никаких стеснений, кроме тех, которые налагало на меня данное слово. Комната моя выходила окнами на людную улицу: я имел возможность следить за тревогой и сумятицей этого замечательного дня. Не стану останавливаться на памятных новостях и порожденном ими возбуждении. Впрочем, я уже упоминал о всеобщей суматохе и панике и потому не буду больше останавливаться на этом предмете. Замечу только, что одни говорили, будто король убит, другие - что у него только оцарапана кожа и что он ожидается в Медоне до заката солнца. Не успели мы поверить, что герцогиня Монпансье приняла яд, как пришлось услышать гром пушек в Париже, якобы игравший роль салюта в честь смерти короля. Улицы были до того запружены народом, передававшим друг другу подробности события, что, глядя из окна, можно было подумать, что тут ярмарка. Но у меня нашлось развлечение дома. Многие из придворных, услышав, что я утром был в Сен-Клу и даже в самый момент убийства - обстоятельство, делавшее меня самым желанным собеседником, - вдруг вспомнили, что когда-то были знакомы со мной, пришли навестить меня и просидели со мной большую часть дня. Это служило им развлечением, а мне - некоторой надеждой: ведь придворные - лучшие барометры; они пуще всего боятся, чтобы их не застали в обществе тех, на кого не падают лучи солнца.
Король Наваррский возвратился вскоре после полудня и положил конец и страхам, и надеждам, сообщив, к удивлению многих, что его величество вне опасности. Мы узнали, с разными чувствами, что не я один, но и заправские лекари были обмануты первыми впечатлениями: стало быть, Парижу грозила прежняя опасность, и все честные люди могли питать те же надежды, что и до этого дерзкого покушения. Не успел я переварить новое известие, которое, сознаюсь, было для меня вовсе не радостным, как меня развлекло появление Ажана, который приветствовал меня с обычным радушием. Узнав о моих необычайных приключениях и о том, где я, он немедленно поскакал прямо сюда, остановившись по пути всего раз, чтобы навестить госпожу Брюль. Я спросил Ажана, как она его приняла.
- Как всегда, - простодушно ответил тот, но покраснел. - Любезнее, чем я имел право ожидать, хотя и не так радушно, как я имел дерзость надеяться.
- Ничего! - сказал я, рассмеявшись. - Это придет со временем. Ну, а мадемуазель де ля Вир?
- Я не видел ее, но слышал, что у нее все благополучно. И погружена ее любовь на сто футов глубже, чем когда я видел ее в последний раз, - добавил он, лукаво взглядывая на меня.
Теперь настала моя очередь краснеть. Но я испытывал неописуемое блаженство, так что Ажан достиг своей цели. Я вспомнил девушку такой, какой видел ее в последний раз, когда она склонилась ко мне с лошади, с таким выражением любви на заплаканном лице, что ошибиться было невозможно, и погрузился в сладкие мечты. Так нас застал в глубоком молчании Варен. Он вошел с суровым видом, какой всегда напускал на себя, вопреки своему мягкому, любезному нраву.
- Господин де Марсак! - сказал он, обращаясь ко мне. - Мне прискорбно, что я должен причинить вам неприятность, но мне приказано не допускать к вам друзей. Поэтому я должен попросить этого господина удалиться.
- Но ведь мои друзья навещали меня целый день. Разве на этот счет отдано новое приказание?
- Не более двух минут тому назад я получил письменное предписание. Кроме того, мне приказано перевести вас в другую комнату, так, чтобы вы не могли смотреть на улицу.
- Но я же дал слово! - воскликнул я с понятным негодованием.
- Мне прискорбно, что я ничего не могу тут поделать, - сказал Варен, пожимая плечами. - Я должен только повиноваться.
Ажану оставалось только уйти, что он и сделал, и, как я заметил, несмотря на его веселый и спокойный вид, с видимым неудовольствием и даже с опасением. Варен, не теряя времени, приступил к выполнению остальных приказаний. Я очутился в мрачной каморке, перед которой на расстоянии трех шагов торчала скала, служившая подножием замка. Переход из светлой комнаты, откуда можно было наблюдать за всей жизнью города, в келью, куда не проникало ни единого звука извне и где трудно было отличить день от ночи, подействовал на меня тем более удручающим образом, что я видел тут как бы предзнаменование другой, более важной перемены в своей судьбе. Сообразив, что король Наваррский имеет основание счесть меня обманщиком, я ставил приказание о строгом аресте в связи с возвращением его из Сен-Клу. Решив, что Тюрен может теперь заняться моим делом, я испытывал мрачные предчувствия тем более, что данное слово не позволяло мне и думать о бегстве.
Но привычка взяла свое: я проспал ночь спокойно. Рано утром меня разбудил грохот пушек. Я думал уже, что Париж сдался, и стал расспрашивать служанку, принесшую завтрак; но она решительно отказалась дать мне какие бы то ни было разъяснения. Мне пришлось провести весь день в одиночестве, переносясь мыслями то к своей возлюбленной, то к собственной моей участи, которая представлялась мне с каждым часом все более и более мрачной. Никто не входил ко мне; во всем доме даже не слышно было никаких шагов. Я начал уже думать, что сторожа забыли о том, что мне все-таки нужно поесть. Но незадолго до заката солнца мне был подан обед. А Варен так и не показывался, служанка притворялась немой, во всем доме не слышно было ни единого звука. Прошло уже более часа после моего обеда, и в комнате стало почти темно, как вдруг молчание было прервано поспешными шагами перед домом. Затем шаги смолкли: кто-то словно в нерешимости остановился внизу. Но вот он стал взбираться по лестнице и остановился у моих дверей. Услышав, как щелкнул замок, я встал со стула - и легко представить себе мое удивление: я увидел перед собой Тюрена, который вошел в комнату и запер за собой дверь. Он подошел к столу, поклонился мне свысока, приподняв немного свою шляпу. Затем он остановился против меня, и мы молча глядели друг на друга, я с неподдельным изумлением, он - с презрением и негодованием. Вечерний сумрак придавал его лицу особенную бледность, которая резко оттеняла его среди окружавшей темноты и производила на меня сильное впечатление.
- Итак! - сказал он наконец тихим, но возмутительно дерзким голосом. - Вот я пришел посмотреть на вас.
Меня снова охватила злоба. Я отвечал ему с таким же взглядом, пожимая плечами:
- К вашим услугам!
- Я тут еще для того, - продолжал Тюрен в том же тоне, - чтобы разрешить один вопрос: кто этот безумец, осмелившийся оскорбить меня, - старый ли полоумный нищий, как утверждают некоторые, или дерзкий дьявол, как предполагают другие?
- Вы теперь довольны? - осведомился я. Вместо ответа он посмотрел на меня в упор, затем вдруг вскрикнул с новым приливом ярости:
- Еще как доволен, черт бы меня побрал! Я даже не могу разобраться, с кем имею дело - с очень умным человеком или с тупицей, с мошенником или с сумасшедшим.
- Раз я арестант, вы можете говорить, что угодно, - возразил я холодно.
- Тюрен всегда говорит всем, что ему угодно, - ответил он, вытаскивая из кармана коробочку с конфетками и открывая ее. - Я сейчас от дурочки, которую вы околдовали. Если б она была в моей власти, я бы хорошенько высек ее и посадил на хлеб и на воду, пока она не образумится. Но этого нет - и я должен действовать иначе. Позвольте спросить, знаете ли вы, что будет с вами, месье де Марсак?
Его слова о девушке невыразимо подействовали на меня, и я сказал:
- Я вполне полагаюсь на справедливость короля Наваррского.
- На справедливость короля Генриха, - твердо ответил я.
- В таком случае, осмелюсь предположить, у вас, должно быть, есть на то серьезные основания, - сказал Тюрен с язвительной усмешкой. - Или я ошибаюсь, или ему известно об этом деле несколько больше, чем он показывает.
- Кто? Король Наваррский? - спросил я с изумлением.
- Да! Именно он! - воскликнул он с необычайным приливом гнева. - Но, сударь мой, оставьте в покое короля и соблаговолите выслушать меня. Прежде всего взгляните сюда: видеть - значит верить.
Он вытащил из кармана кусок пергамента и нетерпеливо сунул его мне в руки. Подавив свое удивление, я взял пергамент и отошел к окну. Оказалось, что это был вполне правильный королевский указ, назначающий неизвестное лицо (так как имя не было проставлено) на пост помощника губернатора в Арманьяке[112], с жалованием в 12 000 ливров в год.
- Ну, сударь? - нетерпеливо сказал Тюрен.
- Или не можете прочесть?
- Конечно, - отвечал я, говоря себе, что он собирается сыграть со мной какую-нибудь шутку.
- Хорошо. В таком случае слушайте. Я хочу сделать вам такое предложение, де Марсак. Я отпущу вас на свободу и проставлю на пропущенном месте ваше имя, но с одним условием. Видите ли, король предоставил это на мое усмотрение, и я могу удовлетворить ваше честолюбие в высшей степени. Но предупреждаю, - прибавил он гордо, - что я сегодня не меньше, чем вчера, имею возможность отомстить вам. И если я соглашаюсь сегодня купить вас, то только потому, что это мне выгодно, а вовсе не потому, чтобы у меня нет другого выхода.
- Каково же будет ваше условие, виконт? - сухо спросил я, поклонившись и уже начиная понимать, куда он клонит.
Я поглядел на него с новым удивлением, совершенно пораженный и сбитый с толку этими словами и задавая себе сотню вопросов. Почему он, имевший полную возможность приказывать мне, явился сюда торговаться со мной? Почему он, державший меня в своей власти, снизошел до переговоров? Почему он, кому мои надежды должны были казаться дерзкими притязаниями, явился сюда, чтобы серьезно говорить о них? Почему? Я не мог разрешить этой загадки. Я стоял молча, уставившись на него. Смущение, удивление, сомнение, подозрения овладели мной, словно мне предложили французский престол.
- Так что же? - сказал он наконец, очевидно, ошибочно истолковав себе мое смущение. - Вы согласны, сударь?
- Никогда! - ответил я решительно.
- Я, кажется, ослышался, - начал он снова тихо, но вежливо. - Я предлагаю вам свое покровительство и высокий пост, Марсак. Хорошо ли вы поняли это, предпочитая оставаться в тюрьме и иметь меня своим врагом?
- Подумайте, подумайте!
- Я уже подумал.
- Но сообразили ли вы хорошенько, где вы сейчас? Подумали ли вы, какие препятствия стоят между вами и этой дурочкой? Сколько врагов придется вам одолеть, сколько новых друзей попытаться приобрести? Подумали ли вы, что значит иметь в таком деле меня против себя и на чьей стороне окажется победа?
- Я достаточно думал обо всем этом.
мое сжалось. Я вспомнил, как ужасно положение заключенных, вечно молящих и забытых, как тянутся для них дни, полные надежд и почестей для других. И уж не сидеть мне на коне, не вдыхать чистого воздуха, не слышать ни стука меча о стремя, ни голоса Ажана, призывающего к себе друга!
- Послушайте, - обратился он ко мне терпеливо, хотя на его лице было написано огорчение. - Я знаю, на что вы надеетесь. Вы думаете, что король Наваррский стоит за вас. Ручаюсь вам честью Тюрена, что этого не будет. Ну, что вы теперь скажете?
- То же, что уже сказал, - упрямо отвечал я. Он со злобным смехом взял пергамент и сказал, пожав плечами:
- Тем хуже для вас! Я считал вас мошенником, а теперь вижу, что вы безумец.
112. Арманьяк - в старину провинция южной Франции, составлявшая часть Гаскони, а теперь - департамента Жеры. Он тянется от отрогов Пиренеев до Гароны. Недалекие, но сильные и отважные арманьякцы были хорошими солдатами. Арманьяк был графством. Его граф Беренгар VII был главой партии Орлеанов при Карле VI. В 1413 году он одолел противную партию Бургундцев и стал коннетаблем; но вскоре враги восторжествовали и умертвили его. Род графов Арманьяков пресекся в 1497 г. - и графство перешло к французской короне.