С волками жить... Глава VII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: С волками жить... Глава VII. (старая орфография)

VII.

Зуровский отель несколько изменил свой характер, при появлении в его стенах молодой хозяйки; под управлением княгини Нелагиной, он представлял нейтральную почву, на которой, во имя собственного удовольствия, сталкивались представители различных общественных слоев и всевозможных политических фракций; Верэ несколько иначе смотрела на вещи, чем её невестка: она была строже к себе и другим, и влияние её личности тотчас отразилось на всем окружающем.

"Живи ты лет сто тому назад, - ты бы из нашего дома сделала Hôtel Rambouillet", говаривал ей муж.

Женщины её круга тяготились обществом молодой княгини: "не правда ли, - говорили оне друг другу, - при ней всегда кажется, будто находишься в церкви?"

Успех молодая княгиня имела огромнейший, но не на радость был он ей. Жизнь свою она находила до-нельзя скучной и шумной: ей казалось, что она постоянно на сцене, вечно окружена льстецами, лишена друзей, и - главное - никогда не бывает одна. Ничего не понимала она в светской жизни, а только недоумевала, почему людям угодно называть все эти утомительные упражнения - удовольствиями? Ей не оставалось часа времени для размышлений, свободной минуты для молитвы. Посреди самого блестящого общества в Европе, она чувствовала себя одинокой - словно птица в клетке; ей бы хотелось иметь друга, но для этого она бала слишком горда и слишком робка; женщины завидовали ей, - мужчины ее боялись. "Лесть и удовольствия утешают всех женщин, - почему не прибегните вы к нам?" - без слов говорили ей все и каждый, не понимая, до какой степени опасны подобные советы.

Бурный поток светской жизни уносить на своих, волнах счастье многих молодых женщин, подобно тому, как река в своем течения уносить плавающие на поверхности её розовые лепестки; но, конечно, если лепесткам не удастся совладать с течением и они погибнут, то винит будут их, и все единогласно решат: "лепестки виноваты!" Сергей Зуров только тогда вспоминал, что он женат, когда лестные для его самолюбия отзывы о красоте жены долетали до ушей его, все свое время проводил он в обществе женщин, не стоивших её мизинца; одну из них - Noisette, вульгарную, но красивую актрису одного из маленьких театров, он отбил у своего лучшого друга, другую - отличавшуюся смуглой кожей и толстыми губами, придававшими ей вид мулатки, - у богатого банкира; та и другая грабили его напропалую, но забавляли, а ему только это и требовалась.

Бывали, впрочем, минуты, когда эти милые особы надоедали Зурову, и тогда он бежал в изящный будуар своего старого друга, герцогини де-Сонназ, и там проводил целые часы в веселой, непринужденной болтовне.

Герцогиня была женщина лет тридцати-трех; она принадлежала и по рождению, и по замужству, к двум древнейшим родам французской аристократии; ближайшие родственники её совершали ежегодные путешествия в Фрошдорф; сама герцогиня находилась в числе немногих представительниц Сен-Жерменского предместья, удостоивших признать вторую империю. Не в её характере было жертвовать собою и сидеть взаперти из-за какого-то призрака и какой-то лилии. Это была женщина, любившая роскошь и поклонение.

Одевалась герцогиня де-Сонназ положительно лучшие всех, и была очаровательна, хотя во всем лице её только и было хорошого, что глаза; ей поклонялись все, даже такие люди, которые бы прошли равнодушно мимо Елены или Венеры. С самого появления молодой жены Зурова на парижском горизонте, герцогиня, которую известие о браке её одного старинного обожателя с молодой англичанкой привело в положительное бешенство, была с Верэ крайне любезна, ласкова, приветлива, хвалила ее всем и в особенности её мужу, когда тот, в припадке откровенности, сознавался Жанне де-Сонназ, что ему с женой - тоска.

- Жена ваша, - возражала ему в таких случаях собеседница, - принадлежит к прежнему типу чистых и гордых женщин. Нам полезно, от времени до времени, видать таких. Она бы величаво взошла на гильотину, но ей никогда не понять современных условий, и всегда будет она питать к ним тайное презрение. В ней есть чувство собственного достоинства, в нас - ни искры, мы даже позабыли, что это такое. Мы злимся, если нам подадут большой счет. Играем - и не платим, курим, бранимся, громко смеемся, вульгарно интригуем; мы не в состоянии никого вдохновить ни на что, разве на скверную войну, или на гибельную спекуляцию. Вот каковы мы; судите же: похожа ли на нас ваша жена, и будьте благодарны судьбе, хотя она точно святая и несколько напоминает белого лебедя в "Лоэнгрине".

С матерью княгиня Зурова видалась редко: лэди Долли окончательно поселилась в Лондоне, и не могла нахвалиться своим выбором: "Лондон теперь такой милый город, - говорила он всех своим друзьям, - все эти глупости на-счет соблюдения воскресного дня выводятся окончательно, и время можно проводить превесело, - стоит только хранить все обычаи: бывать в церкви в положенные дни, никуда не показываться и ходить в черном в течении Страстной недели, - до остального никому дела нет". Лэди Долли, лучше чем кто-либо, умела пренебрегать обязанностями из-за удовольствий, в лице её примирялась рулетка и ритуализм: она всегда отправлялась поутру в церковь св. Маргариты, если разсчитывала вечером обедать в одном из модных ресторанов. Кроме того, лэди Долли отличалась значительной терпимостью, в сравнении с прочими членами гордой семьи своего мука; когда племянник её, молодой герцог де-Мулль, вопреки желанию бабушки и всех своих близких, женился на красавице-американке - Фускии Лич, и все его родные, начиная с Верэ Зуровой, протестовали против его выбора весьма энергически, и даже не согласились присутствовать на бракосочетании, лэди Долли одна из всех его тёток явилась на свадьбу, и хотя осуждала его в глубине души, но заявляла всем, кто с ней только об этом разговаривал, что, относительно говоря, выбор Франка еще не так дурен: он мог бы жениться на певице из café chantant, или на наезднице из цирка, - женятся же многие молодые люди на подобных личностях!

Новую свою племянницу лэди Долли, впрочем, терпеть не могла, - главным образом потому, что она имела большой успех, больший, как ей казалось, чем её дочь.

- Верэ сама виновата, - часто говорила она своей вечной confidente лэди Стот: - всякий, кто к ней приблизится, видит, что ей с ним скучно, а этого люди не прощают. Теперь самая популярная женщина во всей Европе, это - ненавистная Фуския Мулл. Ею восхищаются, за ней ухаживают; вы думаете - потому, что она герцогиня? вовсе нет, душа моя: можно быт герцогиней - и ровно ничего не значить вне пределов своего графства, вон как эта ужасная старая кошка в Бульмере. Фуския нравится оттого, что сама от всех в восторге, что все ее забавляет. Она весела как жаворонок. Я ее ненавижу, но там, где она - никому не бывает скучно. Да вот вам пример: на том благотворительном базаре в пользу бедных валахов - кто бы они там такие ни были - было решительно все общество; у Веры была лавочка, - она ее наполнила великолепными, слишком великолепными вещами и сидела подле, точно один из лучших портретов Миньяра. Она была очаровательна, прелестна; над головой её возвышалась беседка из орхидей, сидела она на индийском резном стуле из слоновой кости. Что-ж вы думаете? - люди сотнями стекались к её лавочке, любовались её красотой - и уходили. В нескольких шагах от нея, Фуския Мулл торговала сквернейшим чаем, пирожками и папиросами, - к ней почти невозможно было подойти, - такая толпа: правда, на ней была прелестная шляпа Louis XIII, восхитительное, золотистое платье с длинным бархатным жилетом. Она целовала папироски и продавала их по пяти фунтов за штуку. Зурову стало досадно, - он подошел к жене и сказал ей: "вон там за бриошку дают больше, чем за весь ваш саксонский и севрский фарфор, или за ваши орхидеяи". Верэ только взглянула на него - знаете её взгляд? - и спросила: "не прикажете ли мне целовать орхидеи?" --Даже муж её разсмеялся; "нет, - сказал он, - вы на это не годитесь: вы не умеете быть доступной", - и это правда; а ныньче - если не умеешь быть доступной, так и с успехом простись.

В этом случае, как и во многих других, леди Долли обнаруживала большой залась житейской философии; дочь её точно была не поплечу той сфере, в которую бросила ее судьба. Многое в этой среде смущало и раздражало ее: с благотворительностью светских барынь она, например, примиряться никак не могла, "сказал Христос, - говорила она однажды, обращаясь к шумной группе своих знакомых: - вы считаете себя последовательницами Христа, но как имеете вы их с собою - этих нищих? - толстая стена отделяет ваши палаццо от их конур; вы богаты развлечениями, которым вам угодно придавать характер благотворительных затей: лотереи в пользу голодающих, спектакли в пользу жертв наводнения, - что это все такое, как не страшная насмешка над страданием? Почему бы вам честно не сознаться, что вы равнодушны к беднякам? может быть, они простили бы вам ваше равнодушие, но, конечно, не простят оскорбления, какое вы им наносили вашим притворным сожалением".

константинопольских женщин.

Сама Верэ делала много добра: она каждое утро посещала бедных и, кроме материальной помощи, оказывала им и нравственную поддержку; лучшие часы её жизни были те, которые она проводила среди своих смиренных друзей; в обращении её с ними не было и тени обычной надменности: она всегда помнила завет бабушки, говорившей ей, бывало, во дни её тихого детства: "можешь, если желаешь, надеть второе свое платье дли представления королеве, но когда идешь навестить бедняка - надевай что у тебя есть лучшого, не то огорчишь его, обидишь". Зуров часто, в насмешку, называл жену святой Елизаветой, но её затеям не мешал; он только требовал, чтобы она всегда возвращалась домой во-время, для прогулки в Булонском лесу или для визитов, но не препятствовал ей проводить раннее утро в занятиях, приходившихся ей по душе. В великосветских гостиных героиня ваша часто видала Корреза, но он не искал случая быть ей представленным, а потому она не имела возможности говорить с ним; почти каждый вечер бывала она в опере, втайне упиваясь его пением и не воображая, что он поет совсем иначе, - еще лучше обыкновенного, когда видит издали, в глубине её ложи, белокурую головку, полу-закрытую веером...

Так проходил день за днем; княгиня Зурова, по прежнему, составляла предмет разговоров, - о её портретах, её бюстах, её туалетах, её брильянтах писали в газетах; а тоска, гнездившаяся в её сердце, все возростала и возростала. Однажды на одной из выставок ей бросилась в глаза картина, изображавшая девицу, купленную для гарема, связанную веревками по рукам и по ногам и окруженную грудами драгоценных тканей, целыми ящиками блестящих каменьев; долго, не отрываясь, смотрела Верэ на несчастную, и, наконец, спросила, обращаясь к живописцу, писавшему картину: "неужели вам для этого сюжета надо было ездить на Восток?" Картину она купила и повесила у себя в спальне. Таково было положение дел, когда однажды в одном из посольств был назначен большой костюмированный бал.

Князь и княгиня Зуровы приехали из последних. На нем был старинный боярский костюм, состоявший из соболей и драгоценных камней, - она изображала Лед; бриллианты и висюльки из черного хрусталия покрывала ее всю, с головы до ног.

Появление её было встречено восторженными восклицаниями. Она - полюбовавшись в течении нескольких минуть красивой и оживленной картииной праздника, готова была сейчас же воротиться домой, ей, как всегда - было скучно!

изображал полярную Звезду, другой - Мороз.

Самая её молчаливость соответствовала характеру её красоты и принятой ею на себя роли.

- Когда вы проходите мимо, - шепнул ей один из принцев, почтивших праздник своим присутствием, просто холодеешь от отчаяния. Она низко присела ему, она почти ничего не слыхала, глаза её следили за показавшейся вдали фигурой. То был венецианец с лютней. Костюм его был скопирован с знаменитой фрески Баттиста Зелотти, он казался ожившим Джорджано. Несколько знатных дам, под прикрытием маски, осыпали его цветами и сластями. Он смеялся и защищался при помощи золотого жезла, похищенного у приятеля, изображавшого Меркурия. Он быстро подвигался вперед, но принц преградил ему дорогу и спросил: - Что пользы к вашей лютне, если струны её молчать?

- Подобно певцу, - носящему ее, моя лютня всегда найдет голос для вашего высочества, - отвечал музыкант.

Они находились в длинной галерее вдали от бальной залы, в раскрытые окна виднелся иллюминованный сад, стены были увешаны гобеленовыми обоями, галерея выходила прямо на мраморную террассу, за которой тянулись лужайки с бьющими посреди их фонтанами.

Как только первые ноты задрожали в воздухе, Верэ еще пристальнее взглянула на певца, и узнала в нем Кoppeзa.

"La Nuit de Mai" Альфреда де-Мюосе.

Когда он кончил - в галерее царило глубокое молчание, все эти легкомысленные люди ощутили, хотя бы на минуту только, внезапную боль, смутное сожаление о чем-то, словом - все, что ощущал сам поэт, писавший эти дивные строки.

Две крупные слезы скатились из глаз прелестной женщины на её брилльянты. Певец отвесил принцу низкий поклон и скрылся в толпе.

- А я только-что хотел представит его княгине, - с неудовольствием подумал высокий поклонник искусства, - впрочем, он, может быть, прав. Артисты, подобно богам, должны иногда скрываться от взоров толпы. Я его прощаю, но я ему завидую.

Принц заметил отуманившиеся взоры Верэ.