Первая любовь.
Глава XII

XII

Жизнь шла своим чередом. Всем известно, что происшествия и сенсации забываются обществом с удивительной быстротой. Какие бы чувства ни питал Гревиль к Лайле, он был по-прежнему щедр к ней и по-прежнему предоставлял ей право управлять их домом и именьем, подчиняясь во всем ее желаниям.

Валери же начала казаться Лайле менее симпатичной. Прежде всего, она сделалась необыкновенно привлекательной. Мужчинам нравилось соединение мальчишества и грации, коротких вьющихся волос и красивых дорогих туалетов, которые носила Валери. Помимо этого, Лайла заметила, что со времени своего появления в свете, Валери заняла в нем определенное положение. Все родственники и друзья окружали ее вниманием. Валери бывала во многих домах, куда Лайлу не приглашали.

Быть может, Лайла простила бы ей эти два обстоятельства, но не могла простить того, что Валери перестала слепо обожать ее. Она по-прежнему восхищалась внешностью и платьями Лайлы, но делала это без прежнего энтузиазма, мимоходом, бросая мимолетное замечание:

-- Удачно, Лайла! Этот пеньюар от Калло? Сколько вы заплатили за него?

Она говорила короткие фразы, выражающие вежливое безразличие, вместо:

-- Лайла, как вы прекрасны! Вы похожи на золотую розу, а ваша шляпа на зеленые листья. Вы всегда одеты лучше всех, но хороши в любом наряде.

У Валери были свои отдельные комнаты, в которых она часто принимала молодых девушек и юношей, и где танцевали до утра под звуки граммофона.

Лайла завидовала ее торжествующей молодости, завидовала ей потому, что Валери без всякого труда получила все то, чего она добивалась всю жизнь и все же не могла добиться.

Когда Лайла жаловалась, что наиболее известные хозяйки не приглашают ее на свои интимные приемы, Валери небрежно замечала:

-- Какая досада, моя дорогая! Как нелюбезно с их стороны!

И, наконец, что было хуже всего, Валери начала делать неприятные замечания.

-- Лайла, вы должны потребовать объяснения у Вайолет Фрир. Она повсюду говорит, что Робин очутился у вас в комнате, благодаря вашему приглашению. Я сказала бы об этом Хюги, но он перегружен работой, и вам удобнее самой уладить подобный вопрос. Я сделала попытку заставить ее замолчать, но она только насмешливо улыбнулась и пробормотала что-то насчет слепой преданности, свойственной молодости.

Лайла хотела, чтобы Валери вышла замуж, так как устала от ее вмешательства в свою жизнь.

Однажды вечером в Ранела она встретила Валери, гулящую с Мартином Вейном. Валери посмотрела на нее с любезной улыбкой, а Мартин прошел мимо, не наклонив головы.

Мысль о том, что Валери и Мартин Вейн были друзьями, особенно раздражала ее. Сидя под сиреневым шифоновым зонтиком, она прислушивалась к разговору молодого человека, с которым поехала в Ранела, но не могла забыть холодного презренья, замеченного в глазах Мартина.

Эта встреча напомнила ей о Робине. Где он теперь? Она часто вспоминала о нем. Как он любил, как обожал ее! Молодой человек, сидящий подле нее, которого Лайла считала до этой минуты интересным, показался ей совершенно бесцветным по сравнению с Робином. Если бы он вернулся! В конце концов, она также принесла себя в жертву, оставшись с Гревилем и ведя пустую, лишенную любви, жизнь.

Она уверяла себя, что ее поведение во время заключения Робина в тюрьме не было вызвано позорной трусостью, а произошло из-за понятной слабости женской растерявшейся души. Теперь она могла утверждать без всякого риска, что ждала все время обнаружения настоящего преступника.

Если бы этот закоренелый злодей не сознался в своей вине, она перед судом в черном платье, подчеркивающем матовое золото ее волос, воскликнула бы: "Робин Вейн невиновен. Я полагала, что капля совести есть у каждого человеческого существа, но молчание преступника в эту минуту показывает, что я ошиблась. Итак, раз убийца молчит, то говорить буду я!" И за этим последовал бы короткий трогательный рассказ о рыцарской, полудетской привязанности Робина, о ее верной любви к мужу, - быть может, в этом месте ей следовало коснуться вопроса о прекрасных взаимоотношениях, существовавших между нею и Хюго. Хотя, впрочем, принимая во внимание его странности, можно было обойти это скользкое место молчанием! - Она выступила бы в роли современной Порции [героиня трагедии Шекспира "Венецианский купец"], судьи были бы растроганы, а в зале суда наступило бы молчание, прерываемое приглушенными рыданиями.

Робина, конечно, тотчас же оправдали бы, и она приветствовала бы его рукопожатием, отвечая на бурную благодарность жестом легкого протеста.

Они встретились бы потом, чтобы поговорить обо всем происшедшем. Теперь, когда Робин был свободен и не требовал никаких жертв с ее стороны, воскресло снова прежнее отношение к нему. Приятно было вспоминать о прошедших днях, когда ей не угрожал ни развод с Хюго, ни опасность позора. Лайла была твердо уверена, что является хотя и любящей другого, но верной женой своего мужа, несмотря на то, что тот совершенно не понимал ее. Она думала о Робине, как о обожающем любовнике, готовом пожертвовать жизнью ради ее счастья. Гнев, который она чувствовала из-за того, что он поставил ее в щекотливое положение, озлобление, заставлявшее называть его "глупец" и "эгоистичный безумец" исчезли, и теперь все недовольство она перенесла на Хюго.

С момента бегства Робина он стал холоднее и сдержаннее, чем когда-либо. Лайла больше не боялась его. Она злилась на Хюго за его власть над нею, за его ледяную вежливость и за презрение, питаемое к ней, о котором она подозревала, но которое Гревиль никогда не выказывал.

Когда он заявил, что не поедет с ней в Каус, их именье в Сюссексе, она искренне обрадовалась и ответила только для того, чтобы прервать молчание:

-- Вы плохо выглядите, Хюго, и нуждаетесь в отдыхе.

Был жаркий вечер. В маленькой столовой жужжали электрические вентиляторы. Лайла равнодушно взглянула на Гревиля, подошедшего к окну. Его голова отчетливо вырисовывалась на сапфировой синеве неба, перерезанной черными силуэтами деревьев. Конец сигары горел красноватым огнем в полутьме, когда он сказал:

-- Я собираюсь отдохнуть.

Нотка, прозвучавшая в его голосе, казавшемся внешне спокойным, заставила Лайлу вздрогнуть, словно от порыва холодного ветра.

Она встала и ответила с веселым смешком, стараясь скрыть свой страх:

-- Я думаю поехать в посольство и встретиться с Вал. Обещала быть там в одиннадцать часов, надо спешить.

Гревиль поднялся и отворил перед ней дверь. Лайла взглянула на него и вышла. Он стал таким серьезным за последнее время.

Гревиль снова подошел к окну. Лайла ушла, но запах ее духов все еще наполнял душную комнату. Гревиль высунулся из окна и почувствовал тотчас же чистый горьковатый аромат гераний. Тяжело вздохнул и вернулся к столу. Было одиннадцать вечера. Он сел, подперев рукой подбородок, и бросил недокуренную сигару. Вошел слуга, сопровождаемый Тревором, секретарем Гревиля, молодым человеком с наивным лицом. Тревор был сын одного из лучших друзей Гревиля и искренне любил последнего. Гревиль испытывал каждое утро чувство удовольствия, когда Тревор появлялся с методичной пунктуальностью в дверях его кабинета, стараясь придать своему лицу серьезное деловое выражение, мгновенно сменявшееся радостной улыбкой.

Он извинился за беспокойство, причиняемое своему начальнику:

-- Простите меня, сэр, но мистер Эварт грозил, что явится сюда лично, если я не передам вам его записку. Это по вопросу об избрании Гуля.

Они пошли вместе в большой кабинет Гревиля, и Тревор сел на свое обычное место, собираясь записать распоряжения Гревиля.

Глядя на светлую голову Тревора, Гревиль почувствовал сильное волнение. Он думал не о самом Треворе, а о том, что тот представлял собой для своего отца - друга Гревиля. Он был сыном, о котором нужно было заботиться, которого любили и который отвечал на эту любовь.

...Однажды, через два года после их свадьбы, Лайла пришла к нему и сообщила с отчаяньем о том, что, кажется, ждет ребенка. Ее пугали боли, опасность родов и риск испортить свою фигуру.

"И я любил ее", - сказал себе Гревиль.

Голос Тревора вернул его к действительности.

-- Вы плохо выглядите, сэр, - сказал Тревор голосом, полным беспокойства. - Вы слишком много работаете. Поедемте завтра к нам за город. Отец поручил мне пригласить вас, но не настаивать, если вы откажетесь от его приглашения. Но я настаиваю, поедемте, сэр. Вы отдохнете немного. У нас будут только Сесили, Гай, мать и отец.

Внезапная светлая улыбка озарила лицо Гревиля.

-- Мне хочется исполнить вашу просьбу, но я не могу. Что же касается ответа, который я должен дать...

Он быстро продиктовал несколько фраз. Работа была скоро закончена.

-- Теперь отправляйтесь, - сказал Гревиль. - Где собираются сегодня вечером все ваши друзья?

-- Кажется, в посольстве, - отвечал Тревор.

-- Валери тоже будет там, - произнес Гревиль задумчиво и заметил, как лицо Тревора залилось пунцовой краской. Гревиль кивнул ему на прощанье и добавил:

-- Веселитесь, мой друг.

Когда Тревор закрыл за собой дверь, Гревиль снял телефонную трубку и вызвал Скарделя, своего поверенного.

-- Скардель, может быть, вы заедете ко мне еще сегодня?

Он учился со Скарделем в одной школе. Тот ответил ему дружеским тоном:

Все люди, с которыми ему приходилось сталкиваться сегодня ночью, были окружены близкими и родными. Только он одинок.

Через короткое время к дому подъехал экипаж, и Гревиль услыхал чей-то голос:

-- Прощайте, отец. Я заеду за вами позже.

И низкий голос Скарделя отвечал:

-- Не нужно, я найду такси. Не беспокойтесь, мой милый. Спокойной ночи.

Лакей доложил о Скарделе. Это был высокий худой человек, с серьезными глазами и насмешливым ртом. Он любезно приветствовал Гревиля:

-- Добрый вечер, Хюго!

Они закурили сигары и выпили по рюмке коньяку.

-- Я хочу изменить свое завещание и надеюсь, что вы оформите мои распоряжения завтра же, - тихо сказал Гревиль. - Вот вам краткая запись всех изменений, которую я составил.

Он отпер ящик письменного стола и вынул из него несколько исписанных листков.

-- Прочтите, пожалуйста.

Скардель притушил сигару и нагнулся над бумагами. Когда он кончил чтение и поднял глаза, Гревиль увидел в них огорчение и испуг. Скардель молчал в течение некоторого времени, но видя, что Хюго тоже не заговаривает, сказал:

-- Итак, ваше желание будет исполнено завтра.

Он поднялся и положил бумаги во внутренний карман пиджака.

Гревиль тоже поднялся.

Внезапно Скардель сказал изменившимся голосом:

-- Помните ту ночь, Хюго, когда мы с вами говорили о правах и обязанностях, налагаемых дружбой. Я мог тогда назвать этим словом связывавшие нас отношения, но боюсь, что не могу этого сделать теперь. - Он протянул руку, и Гревиль пожал ее.

Скардель продолжал:

-- Я ценю вашу дружбу выше всего на свете, Хюго. Вы всегда тепло относились ко мне, и я у вас в неоплатном долгу. С вашей помощью я начал свою карьеру, а вы знаете, как важно во всяком деле начало. Я... я хочу просить вас, Хюго, что бы вы, если вам когда-нибудь понадобится помощь, обратились ко мне.

Гревиль улыбнулся и отвечал:

-- Разве я не обратился к вам?

-- По делу, - возразил Скардель.

И мне приятно это сознание, так как, благодаря ему, я приобретаю уверенность, что просьба моя будет выполнена.

Полчаса спустя, идя домой, Скардель спрашивал себя:

"Что он подразумевал, говоря о защите его интересов? Или у меня просто разыгралось воображение и не стоит искать скрытый смысл в его словах?"

те ее стороны, которые следовало скрыть.

Он тихо вошел в свою квартиру, но нежный голос тотчас же окликнул его.

-- Виновен по обеим статьям, - ответил Скардель и прошел в комнату своей жены.