Пламя.
Глава XX

ГЛАВА XX

Затем наступило их счастье. Все это, может быть, было нехорошо, быть может, они не имели права на счастье, Совершенно неоспоримо, однако, что они были счастливы.

- Я должен был испугаться и пожалеть о том, что я уже не первой молодости, - сказал Роберт. Они сидели в своей гостиной в Париже. Тони примеряла одну шляпу за другой, а Роберт подбирал на рояле.

- Сожаление не приносит никому ни капли хорошего, - сказала, философствуя, Тони. - С этого люди начинают, когда у них нет надежды на лучшее, когда они больны или с ними что-нибудь случается. И что толку в нем и в этом случае? Это только переворачивает их душу, но не приносит им ни на грош пользы. Мне хочется, чтобы ты, мой ангел и черт одновременно, не затевал разговоров о возрасте, потому что тогда я чувствую себя до глупости молодой.

Она подошла к нему, в нелепой шляпе из розового тюля с орлиным пером назади, взобралась на его стул и стала трепать его тщательно причесанные волосы.

- Ты в расцвете, - сказала она, обнюхивая свои руки, от которых пахло бриллиантином. - Я часто читала, что сорок лет для мужчины - пора расцвета. Вот и у тебя так. Это звучит ужасно, как будто речь идет о свином филе или в этом роде.

- Я себя чувствую страшно молодым и полным жизни, - признался Роберт. - Только когда я начинаю производить деление или вычитание над сорока и восемнадцатью, я начинаю нервничать.

- Взять мне эту шляпу, Роберт?

- Ты выглядишь в ней чертенком, люди будут улыбаться, глядя на тебя.

- Надеюсь! - с важным видом сказала Тони, разглядывая себя с удовольствием в зеркале.

- Пустая девочка!

- Ты вчера только сказал, что я действительно становлюсь красивой.

- Дитя мое дорогое, никогда не напоминай мужчине о том, что он сказал вчера.

- Роберт, ты говоришь эти вещи так, как если бы у тебя была масса случаев говорить так и раньше.

- Я думаю, выйдем лучше на улицу, а то становится поздно.

Париж был сплошной восторг и удивление.

Тони закупила все шелковые чулки, которые ей хотелось, и все прочее. Роберт по-рыцарски помогал ей в покупках. Он обсуждал с удивленными портными фасоны, которые подошли бы к ее единственной в своем роде внешности, и настаивал даже на том, чтобы выбирать для нее обувь и перчатки.

Для Тони жизнь стала новоявленным чудом. Для нее было неземным счастьем быть любимой так, как Роберт любил ее, чувствовать, что она, в конце концов, имеет права на кого-то, что она принадлежит кому-то. Они оставались в Париже только неделю, и за это время Роберт написал леди Сомарец и, как он выразился, "объяснил и сообщил ей некоторые вещи". Тони в упоении своим вновь открывшимся счастьем забыла всю свою прежнюю жизнь. В восемнадцать лет так легко забыть!

Они сняли виллу около Флоренции в маленькой деревушке по названию Озиоло.

В одном отношении жизнь была для Роберта так же нова, как и для Тони. В течение многих лет он не знал дома, который что-нибудь значил бы для него, и ни капли того мира, радости и естественности жизни, которые он испытывал с Тони.

- Я себя чувствую, как настоящая новобрачная, ожидающая по вечерам, когда ее муж вернется из города, - уверяла его Тони, когда он приезжал домой.

В внезапном приливе страсти он обнимал и целовал ее.

- Дорогая моя, - страстно говорил он.

- Я рада одному, - сказала она однажды, - что мы не связаны браком накрепко. Все люди, которых я знала, так томились и скучали от этого или были злы и раздражены. Дафнэ рассказывала мне, что ее мать довела до смерти отца. Билль Десанж говорил, что его родители живут врозь, потому что им, по их темпераменту, тесно вместе, а Фэйн утверждал, что самое худшее в браке - это то, что женщина так быстро становится обыденной.

- Фэйн - дурак и молокосос, - медленно выговорил Роберт. - Все вы не правы на этот раз.

Брак с подходящей женщиной - это почти то совершенство, которое вообще возможно в чем бы то ни было. Я не знаю ничего лучшего и ничего равного тому, что ты всегда со мною, в нашем собственном доме.

Он остановился, затем тихо произнес:

- Чего бы я не дал, чтобы иметь возможность доставить тебе это - твой собственный дом, собственный в настоящем смысле слова.

Тони встала со своего широкого кресла и направилась к нему.

Просветляющая интуиция любви подсказала ей внутренний смысл того, что сказал Роберт. Пламенный румянец разлился по ее лицу. Она наклонилась над ним, притягивая назад его голову, пока она не легла к ней на грудь.

- Ты дал мне тот дом, который мне нужен, - сказала она совсем просто.

- Я совершенно недостоин тебя, - с горечью ответил Роберт. - О Тони!

Он совсем повернулся к ней и спрятал свое лицо.

Постепенно он рассказал ей все. Тони от рождения владела даром любви, она принадлежала к числу тех женщин, которые наполняют жизнь мужчины во всех ее нуждах. Она изучила все верования Роберта, все его надежды, при мысли о коих он сам рассмеялся бы всего год тому назад.

В каждом мужчине есть особая милая простота, и каждая женщина, когда любит, либо вызывает ее наружу, либо подавляет. Тони тысячью нитей связывала Роберта. Несмотря на свою молодость, она знала все причудливые пути любви, потому что сама была мастером любви. Есть тысячи людей, которые любят и которые этих путей не знают. Роберт принадлежал ей не только вследствие страстной любви - она держала его бесконечной тонкой паутиной склонностей, нежности, обостренного интереса и неопределенного множества других, не имеющих значения в отдельности черт, которые в своей совокупности создают тайну личного очарования. Часто целые дни проходили в том, что они, по выражению Тони, жили "на поверхности вещей", делая длинные прогулки пешком и верхом и возвращаясь домой в приятной усталости и сонные.

Когда Роберт бывал во Флоренции, Тони усердно просматривала его книги. Она считала, что нет такой стороны его жизни, которая не могла бы быть ей близкой.

При этом проявлялся целый ряд ее собственных забавных и мелких свойств, потому что она была любовницей прежде всего, и потом уже женщиной.

Среди них не было таких, которые имели бы серьезное значение, но ведь каждому из нас свойственны свои собственные мелкие и особые пути восприятия, от которых совсем нелегко отказаться.

Тони никогда не делала ничего наполовину. Она как-то узнала от слуги, что Роберт любит порядок. Она осмотрела спальню. На туалете были разбросаны, кроме обычных серебряных безделушек, еще кучка романов, коробок папирос, два яблока и старая лента, что не способствовало порядку на нем. Она убрала все это и со страстью принялась за чистку.

Роберт не любил слышать, как едят яблоки, а как бы разборчиво ни есть их, процесс этот не может быть неслышным. Тони страшно любила яблоки, но с тех пор никогда не дотрагивалась до них после обеда. Роберт терпеть не мог зайцев. Тони невзлюбила их. Она очень любила Пэйтпуфа, большого черного кота, и ей не мешало, если он за завтраком своей черной лапой выражал излишнее пристрастие к ее порции, но раз она заметила выразительную гримасу на лице Роберта при виде этого, и с тех пор Пэйтпуф был водворен на кухню. Однажды, когда Роберта не было дома, она снова взялась за рисование. Набросок виллы вышел ужасным, скорее всего он был похож на те кривые домики, которые являются результатом художественных усилий детей. Тони вздохнула, посмеялась и принялась набрасывать портрет старой кухарки Марты, которая зашла спросить насчет обеда.

Не получая ответа, Марта стала за спиной своей хозяйки и завизжала от удовольствия при виде своего портрета.

"чертовски хорошо".

Писем из Англии не было, и, надо сознаться, ни Роберт, ни Тони не жалели об этом.

Сидя после обеда на веранде, при причудливом свете затянутых розовым больших ламп и куря папиросы, чтобы отогнать москитов, Тони мало-помалу рассказала Роберту всю свою жизнь. Обычно она сидела у его ног, наклонялась к нему и, глядя ему в лицо, рассказывала.

- Бедная ты моя, крошечная, любимая, - нежно сказал Роберт, слушая ее повесть. - Клянусь, я заставлю тебя позабыть обо всем этом.

Конечно, у них бывали и стычки. Были два таких ужасных дня и ночи, когда они почти не говорили друг с другом. Началось это с одного замечания Тони, или, вернее, с воспоминания об одном замечании, леди Сомарец.

Тони вышла однажды к завтраку, и вид у нее был несколько неряшливый. Пока Роберт принимал свою ванну, она принялась за чтение "Покинутой жены" и не расслышала, как он, зайдя из ванны в ее комнату, обратился к ней:

- Ну, подымись, старушка.

Когда она услышала его шаги, она как-то сразу почувствовала, что в жизни есть такие светские обязанности, как завтрак и прическа. Она вскочила и привела себя в порядок в пять минут.

Завтрак никогда не был сильным местом у Марты, и Тони всегда сама готовила чай. На этот раз это сделал Роберт, и чай оказался слишком крепким, чего он не любил. Автомобиль уже дожидался, поднималась ужасная жара, он чувствовал себя обиженным недостаточным к нему вниманием. Тони влетела в комнату, как вихрь, и рассмеялась при виде чая. Прядь волос, не захваченная шпилькой, выбилась у нее сзади.

- У меня, к сожалению, не хватило времени одеться, - сказала она, бросая взгляд на свой шелковый капот.

Роберт сумрачно посмотрел на капот и на прядь волос. Его коробила неряшливость.

- Тони, я думаю, ты могла бы причесаться, раньше чем выйти.

Тони с удивлением посмотрела на него, но завтрак уже был испорчен, и он не поднял глаз.

- Извини меня, милый.

- Женщина не может позволить себе быть неряхой, даже если она прекрасна, - сказал Роберт после небольшой холодной паузы.

Этого было довольно.

- В особенности малоинтересная женщина, я думаю, - таков прямой вывод из твоего изысканно вежливого замечания.

- Боже милостивый! - простонал Роберт.

- Тетя Гетти была права, сказав мне однажды, что и прекрасные женщины никогда не удостаивались уважения с твоей стороны, - и Тони вся покраснела, охваченная гневом до глубины души.

- Что ты хочешь этим сказать? - спросил Роберт с опасным спокойствием.

- Разве моя мысль неясна? Точный смысл слов тети был тот, что ты никогда не был верен и прекрасным женщинам, каких же добродетелей могла я ожидать от тебя?

- Так ты оценила мой характер и этой меркой ты меришь меня?

- О, конечно, если считать нужным искажать мои слова...

- Я не искажаю! - в бешенстве вскрикнула Тони. - Ты был груб со мной без всяких к тому поводов. Что я сделала? Мне и спрашивать не надо. Я отлично знаю, что ничего. Просто тебе начинает уже надоедать.

Марта вошла в комнату и сообщила, что автомобиль ждет. Она осталась стоять у дверей.

Роберт посмотрел на Тони, Тони - на него, с поднятой головой, с пылающим лицом.

Он вышел из комнаты, и через минуту Тони услышала, как отъехал автомобиль.

Ссоры идут хорошо, пока они продолжаются и каждая из сторон находится в упоении битвой. Но потом, когда каждый остается наедине с собой, пыл и натиск остывают, и чувства печали и грусти занимают их место.

Что за день! Долгий, как неделя. Тони не могла ни рисовать, ни играть, ни читать. Тысячу раз выходила она на галерею и в полевой бинокль Роберта смотрела на дорогу, ожидая его возвращения. Он вернулся очень поздно.

И он весь день был расстроен и жалок. Был момент, что он хотел телеграфировать Тони, но самолюбие удержало его.

Он не подошел к ней с поцелуем. Это должна была сделать она, прося прощения.

Своими большими глазами она посмотрела на его равнодушное лицо, и ее собственное потеряло всякое выражение.

Обед прошел в атмосфере той тягостной вежливости, которая бывает возможна только между двумя любящими людьми, когда они злы друг на друга.

После обеда Роберт сказал, что ему нужно писать письма, и удалился к себе в комнату. Тони осталась на веранде.

Конечно, он придет. Он должен прийти. Но он не шел. Он был слишком избалован в течение всей своей жизни, и последние три месяца не могли устранить этого. Тони была не права, и замечания ее были дурного тона. Это верно, но ведь и его собственные были не безупречны.

Роберт затаив дыхание прислушивался к ее шагам, когда она поднялась по лестнице. Зайдет ли она? Конечно, зайдет.

Но она не пришла. Она прошла к себе в комнату, и он с раздраженным изумлением услышал, как повернулся ключ в ее замке.

Бедная Тони! Ночь была для нее сплошным мучением, и казалось, не кончится никогда, но рассвет все-таки наступил.

К завтраку она надела муслиновое платье и причесалась так, как это нравилось Роберту. Выйдя из комнаты, она столкнулась с ним лицом к лицу. Он выглядел, как всегда.

- Надеюсь, ты спала хорошо? - спросил он вежливо.

Тони пробормотала что-то и сбежала вниз.

Подлинный страх и ужас охватили ее. Только человек, которому безразлично, которому начинает надоедать, мог выглядеть так обычно, говорить так обычно, как если бы ничего не произошло, как если бы прошедшей ночи и вовсе не было.

Роберт решил дать Тони урок.

Он спокойно завтракал и мягко сказал ей, что, возможно, вернется поздно и чтобы она его не ждала. Самолюбие помогало ей, с своей стороны, говорить и смеяться.

Он вышел, почти уверенный в том, что ее это мало трогает.

Как только Роберт уехал, Тони поднялась наверх в его комнату. Она зарылась лицом в его пальто и плакала безутешно. Даже старая Марта пришла и упрашивала ее пойти пообедать.

- Обед прекрасный, сударыня.

- Прекрасный, - ответила бедная Тони, рыдая.

- Хозяину бы хотелось, чтобы вы поели.

- Ему все равно, ем ли я или нет, - сказала Тони по-английски.

Она рано пошла спать и, став на колени возле окна, спряталась за занавеской, ожидая, пока Роберт вернется.

Он скоро приехал. Его шаги болезненно отзывались в ее сердце. Она продолжала стоять на коленях.

Дважды она пыталась крикнуть, но голос не повиновался ей. От холодного ночного ветра она вся продрогла.

Когда она поднялась, она почти падала и, спотыкаясь, направилась к кровати.

Неужели так это и кончится? Неужели так это бывает, когда мужчинам надоедает? Но ведь они с Робертом еще так мало прожили!

- О Боже, Боже! Больше я не в силах переносить. Я должна знать. Если я ему в тягость, пусть лучше скажет, чем продолжать так.

Она подошла к его двери и, вся дрожа, остановилась в ожидании. Всегда кажется, что между нами и теми, кого мы любим, открывается непроходимая пропасть, когда мы ссоримся. Пропасть открылась перед Тони.

В глубине этой пропасти она видела безразличие - как же она могла после этого пойти к Роберту?

Своей нервной рукой она дотронулась до ручки двери, которая слегка заскрипела. Тони повернулась, чтобы в отчаянии уйти.

Когда она повернулась, дверь открылась, и Роберт появился перед ней. Он не сказал ни слова и только смотрел на нее, затем схватил ее в объятия.

- Тони, - прошептал он, - как ты могла?

Она была не в силах говорить. Ласкающая теплота и искренность его, его сжимающие объятия, пульс и биение его сердца, которые она ощущала около себя, - все это охватило ее, как чудесный сон. Она стала его быстро целовать - глаза, волосы, губы.

- Милый! Дорогой! - бормотала она бессвязно. - Дорогой мой, весь любимый, Роберт, как я жалею...

Он поцелуями выпивал слова с ее уст.

- Да, да! Я знаю, что я неинтересна, но я никогда не буду неряшливой. И если я тебе даже начинаю надоедать, если я даже умру, когда ты оставишь меня, этот момент стоит всего этого.

- Ты надоешь мне! - проговорил он, и его голос затрепетал от страсти, а руки крепче обняли ее. - Тони, я люблю тебя, неужели ты не чувствуешь и не понимаешь этого. Дай свою руку вот сюда. - Он взял ее руку и прижал ее к своему сердцу. Под тонкой шелковой рубашкой оно билось безумно, и Тони чувствовала, что оно готово выскочить при ее прикосновении.

- Ты действительно еще так меня любишь?

Как быстрая опьяняющая буря, его страсть зажгла ее собственную. Она прижималась к нему ближе и ближе и потеряла самое себя в опьянении его поцелуев.

Для них действительно становилось невозможным оставаться здесь, в особенности во Флоренции, где Роберт постоянно встречал знакомых. Он ни с кем не говорил о своих делах, и часто, к удивлению, знакомые спрашивали его, что он делает, где живет, и проявляли при этом обычный поверхностный интерес, свойственный случайным приятелям.

Ему казалось, что все знают, где он, и все, что с ним произошло. Между тем никто ничего не знал. Он полагал, что его сестра удачно скрыла от всех побег Тони, и своим личным друзьям не сообщил, что у него есть дела в Италии.

Погода во Флоренции стала вдруг удушливо жаркой. Вне города, на вилле, было довольно прохладно.

Однажды утром, после утомительных занятий с адвокатами, Роберт почувствовал необычайную усталость. Голова у него болела. Он пробовал поесть, но не мог дотронуться до еды. Наконец он решил сразу ехать домой.

Когда он ехал вдоль Виа Валериа, он услышал, как кто-то окликнул его. Рядом с ним двигался автомобиль. В нем сидел невысокий человек с ласковым бледным лицом и ярко-синими глазами.

- Дорогой мой Роберт, - сказал он сердечно, - я сам не знаю, вы ли идете ко мне или я к вам?

Несмотря на свою головную боль, Роберт был искренне рад встретить де Солна. Их связывали долголетняя дружба еще с тех времен, когда Роберт впервые попал в Париж. Он встретился тогда с де Солном и сразу почувствовал влечение к нему. Де Солн был так благороден, прост и искренен, несмотря на свой титул и огромное состояние.

Роберт перегнулся к нему.

- Вернемся ко мне в отель, есть так много о чем поговорить, - сказал де Солн.

- Вернемся, - начал Роберт и сразу вспомнил, что даже не может взять с собою де Солна к ним на виллу, не спросив позволения Тони. - Я что-то устал, дружище. У меня отчаянная головная боль.

- А у меня есть отличнейшее средство, которое вас сразу поставит на ноги, - ответил тот, - поедем.

Роберт пересел в его автомобиль.

Друзья не виделись уже пять лет. Когда Роберт бывал в Париже, де Солн то отсутствовал, то подвергался разным операциям, которых требовало его слабое здоровье.

Когда он вышел из мотора, стало видно, что он сильно хромает и что одно плечо у него несколько выше, чем другое.

Его комнаты были в нижнем этаже, так как с лестницами он всегда плохо справлялся.

- Как хорошо, мой друг, снова увидеть вас, - сказал он просто, протягивая Роберту коробку с папиросами. - Приятно смотреть на вас, - и слегка засмеялся.

- Вы все еще по-прежнему полны интереса к тому, что вы всегда называли "единственной стоящей вещью"? - спросил Роберт.

чертенок.

Он взял папиросу и закурил. При свете вспыхнувшей спички обрисовалось его лицо, и с жестокой отчетливостью выступили нависший лоб и выдающиеся челюсти.

- Теперь давайте поговорим. Что у вас? - сказал он, сидя в кресле и откинув голову на спинку. Раньше чем Роберт успел ответить, он с восклицанием и резкой поспешностью поднялся и позвонил.

Когда вошел его слуга, он дал ему распоряжения, и через минуту тот вернулся с бутылкой и таблетками на маленьком серебряном подносе.

Он взял четыре штуки и, смешав в стакане виски с водой, протянул таблетки и стакан Роберту.

- После этого вам станет лучше.

Он дотронулся своей тонкой с вздутыми синими жилками рукой до лба Роберта.

- Пустяки, - сказал он спокойно, - я думаю, это легкий солнечный удар, Роберт.

Он положил Роберту подушку под голову и спустил штору. Движения его были изящны, почти женственны. Затем он сел за рояль и начал играть.

- Вам не следует разговаривать, - сказал он через плечо, - только сейчас; после - как у вас выражаются - вы будете новым человеком.

Он мягко улыбнулся и продолжал играть тихо, взглядывая время от времени на Роберта. Немного погодя Роберт закрыл глаза. Де Солн стал играть еще тише и перестал, когда убедился, что тот спит. Затем он, хромая, вернулся к себе в кресло и, закурив другую папиросу, стал терпеливо ждать, когда Роберт проснется.

Глядя на него, потонувшего в глубоком кресле, маленького, худощавого, ниже среднего ростом, было трудно представить себе, что он представлял одну из наиболее громких фамилий Франции.

Эта мысль часто казалась ему самому цинически забавной.

- Странно, не правда ли, - говорил он Роберту на своем прекрасном английском языке, - что такой жалкий мешок костей, как я, представляет собой последнюю линию семьи, которая славилась своей красотой? Смеялся верно, Господь Бог, когда сотворил меня.

Он жил очень уединенной жизнью. Он не женился, несмотря на настойчивые понуждения церкви.

- Время еще не ушло, - отвечал он, - к тому же я не хотел бы иметь детей, а в этом случае несчастная жена моя была бы напрасно принесена в жертву.

В своем доме в Париже он владел странной коллекцией. Он называл ее "коллекцией дряни". Каждая из составляющих ее вещей была найдена им самим, и каждая вещь была памятью о чьей-нибудь спасенной жизни.

В беднейших кварталах Парижа его маленькая хромая фигура была хорошо известна. Там и была собрана эта коллекция. Он все-таки делал несказанно много добра. Каждый кандидат в самоубийцы, который или которая оставили свой след в его коллекции, не только были им спасены, но и после пользовались его поддержкой, пока не становились на ноги и не находили своего счастья. Он сам перенес многое и понимал, как и в чем страдают другие.

Для окружающих он был "странным чудаком де Солном, страшно богатым, но абсолютно без жизни и радости в душе".

Случай столкнул с ним Роберта. Де Солн не был в то время в его кругу, пока, бродя ночью по Монмартру, Роберт не встретил этого маленького человека, измученного и обессиленного, и тот не подошел и не стал умолять его о помощи.

Они вместе подняли какую-то девушку и, наняв кеб, де Солн не задумываясь предложил сесть Роберту.

Роберт никогда не мог забыть этой поездки, нежности и заботливости маленького человека по отношению к девушке, которая даже в бреду говорила всякие гадости. Еще меньше мог он забыть, как он вошел в дом де Солна.

он вернулся к Роберту и совершенно просто стал выражать ему свою благодарность. После этого их дружба продолжалась. Это было чем-то вроде дружбы маленького фокстерьера к большому сенбернару. Роберт стал смотреть за де Солном, он учил его радости жизни. Он сам, вероятно, не представлял себе, как он привязался к де Солну, пока однажды тот не заболел и был близок к смерти. Тогда он понял.

Сознание, что можешь потерять друга, есть лучший способ испытать, насколько любишь его.

Когда де Солн, слабо борясь, вернулся к жизни, он нашел Роберта терпеливо сидящим у своей постели.

- Сегодня скачки в Лоншане, - слабо выговорил он, зная, как страстно любит Роберт спорт.

- Я тоже думаю, - ответил Роберт странным, вызывающим голосом и страшно покраснел.

После этого они стали называть друг друга "маленький Джонни" и "Роберт", картавя на обоих "р".

Мужчины, как общее правило, редко становятся друзьями, а когда становятся, то кажутся совершенно чуждыми и резко противоположными по характеру. Однако именно в этих случаях дружба длится столько же, как и сама жизнь. Де Солн был слабого здоровья, физически невзрачный идеалист. Он был человек утонченной культуры, тонко чувствующий и влюбленный в книгу. Роберт был воплощением силы, блистал красотой и жил, как вообще живут люди этого типа, свободно. Он не был утонченным в каком бы то ни было отношении, и круг его литературных интересов ограничивался определенного сорта поэзией и книжками о спорте (эти две вещи вовсе не так противоположны, как думают, и их можно проследить, как родственные качества, в характере людей, которые любят лошадей и женщин).

Де Солн слегка зевнул, и, как бы в ответ, проснулся и Роберт. Он встал и потянулся.

- Клянусь, маленький Джонни, я чувствую себя лучше.

- Я пророк и даже в своем отечестве пользуюсь почетом, как таковой. Роберт, почему вы здесь?

Роберт подумал. Когда они встречались до сих пор, маленький Джонни был всегда в курсе всех его секретов, но не одобрял их.

- Потому что я счастлив, - сказал он после небольшой паузы. Де Солн стряхнул пепел.

- Кто это на этот раз?

Роберт сел и взглянул ему в лицо.

- Это совсем не тот тип, Жан. На этот раз нечто настоящее.

- Вы хотите сказать, что это начало становиться настоящим.

Де Солн нагнулся вперед.

- Я верю вам, - сказал он грустно. - Я не смотрел на вас, когда говорил.

- Я хочу, чтобы вы увидели Тони. Она страшно молода, ей только восемнадцать, но...

- Восемнадцать! - отозвался де Солн, насупив брови. - Роберт, это нечестно.

пока однажды я не взял ее погулять. Она была так одинока, и у ней не было радостей. Она сказала мне: "Так тяжело быть молодой в весеннюю пору, когда некого любить!" Тогда именно, я в этом уверен, меня захватило то, что она так мала, одинока, мила. Я клянусь вам, я думал только поиграть. Вы ведь знаете, что я никогда не уходил без того, что мне хотелось, никогда в моей жизни. Я только хотел и с Тони пойти напрямик. Дело шло не только о ее молодости, но и о ее доверии, - и я почувствовал, что я просто не могу, что должен уйти. Я боролся, я страдал так, как никогда не считал себя способным страдать из-за женщины, и все-таки рассчитывал совладать с собой. Я устроил дела, чтобы уехать. Я оставлял все до последнего часа и тогда почувствовал, что я не могу оставить ее. Последовала длинная пауза.

- С тех пор мы живем вместе, здесь, на вилле, и мы очень счастливы. Бог мой, как мы счастливы! - Он оперся головой на руки и стал смотреть перед собой. - Вы увидите ее, - снова сказал он.

- Надеюсь, - сказал де Солн, - но, увы, не в этот раз. Я возвращаюсь сегодня ночью в Париж. Так жаль, что я не разыскал вас раньше.

Они недолго поговорили о других вещах, затем Роберт поднялся.