Первые люди на Луне.
Глава IX. Разведки начинаются.

Глава IX.

Разведки начинаются.

Мы перестали наблюдать через стекло и повернулись друг к другу с одной и той же мыслью, с одним и тем же вопросом в наших глазах. Для того, чтобы эти растения могли расти, там должен быть какой-нибудь воздух, хотя бы разреженный, воздух, которым и мы могли бы дышать.

- Открыть отверстие? - предложил я.

- Да, - ответил Кавор. - Если только это воздух, что мы сейчас видим.

- Через короткое время, - заметил я, - эти растения будут также высоки, как и мы с вами. Но можно ли быть уверенными? Почем мы знаем, что это вещество - воздух? Может быть, это азот, может быть, даже углекислота!

- Это легко узнать, - промолвил Кавор, и тотчас приступил к испытанию.

Вынув из тюка большой кусок какой-то смятой бумаги, он зажег ее и поспешно выбросил через отверстие шара. Я наклонился вперед и стал внимательно следить через толстое стекло, какой вид имеет эта брошенная наружу бумага, и что станется с эти маленьким огоньком, от показания которого зависело так много!

Я заметил, что бумага медленно опустилась на снег и пламя как будто исчезло. На мгновение оно казалось совершенно угасшим... но затем я увидал на краю бумаги синеватый огненный язычок, который постепенно шел дальше и дальше!

Мало-помалу весь лист, за исключением места непосредственного соприкосновения со снегом, обугливался и съеживался, пуская вверх трепетавшие струйки дыма. Никакого сомнения не оставалось больше для меня: атмосфера луны состояла либо из чистого кислорода, либо из воздуха и, следовательно, способна была, если только не находилась в слишком разреженном состоянии, поддерживать нашу жизнь вне шара. Мы, значит, могли выйти из заключенья и... жить!

Я уселся у самого выхода и собирался уже отвинчивать крышку, но Кавор остановил меня.

- Погодите! Сначала нужна маленькая предосторожность.

Он сказал, что хотя это, несомненно, была атмосфера, содержащая кислород, но, может быть, настолько разреженная, что могла причинить нам серьезный вред; при этом Кавор напомнил мне о горной болезни и кровотечении, которому часто подвергаются воздухоплаватели при слишком быстром подъеме аэростата; затем он принялся изготовлять какой-то лекарственный напиток, который и заставил меня выпить вместе с ним. Я почувствовал некоторое оцепенение от этого снадобья, однако оно не произвело на меня особого действия. Тогда лишь он позволил мне начать отвинчивать.

Едва только стеклянная крышка у горловины подалась немного, как более плотный воздух изнутри нашего шара начал быстро вытекать наружу по нарезу винта, с пением, похожим на гуденье котла перед закипанием воды.

Тогда Кавор уговорил меня отказаться от моего намерения. Скоро сделалось очевидным, что атмосферное давление вне шара значительно меньше, чем давление внутри. Насколько оно было меньше, этого мы не могли определить.

Я сидел, ухватившись обеими руками за штопор, готовясь снова закрыть его, если, вопреки нашей пламенной надежде, лунная атмосфера окажется чересчур разреженной для нас; Кавор же сидел с цилиндром сгущенного кислорода в руке, - для восстановления нормального давления. Мы смотрели друг на друга в молчании, поглядывая по временам на фантастическую растительность, все развивавшуюся бесшумно на наших глазах. Резкий свист вырывавшегося наружу воздуха не продолжался попрежнему.

Кровеносные сосуды уже начали трепетать в моих ушах, и звуки от движений Кавора делались все слабее, вследствие разрежения воздуха.

В то время, как наш воздух с шипением вырывался наружу через нарезы винта, содержавшиеся в нем водяные пары сгущались в маленькие клубы.

Я начал испытывать затруднительность дыхания, что продолжалось в течение всего времени, пока мы подвергались действию внешней лунной атмосферы; но бывшее у меня неприятное ощущение в ушах, под ногтями и в горле прошло.

Взамен того последовало головокружение, сопровождавшееся тошнотой и лишавшее меня бодрости духа. Я завернул наполовину крышку от выхода, сделав поспешное заявление Кавору; но он оказался бодрее меня. Он ответил мне голосом, казавшимся крайне тихим и отдаленным, вследствие разреженности воздуха, доносившего звук. Он рекомендовал мне выпить рюмку водки, и сам первый подал пример; проделав то же, я почувствовал себя несколько лучше. Я опять отвернул штопор обратно. Шум в ушах сразу усилился, и затем мне показалось, что шипение вырывающегося из шара воздуха прекратилось. Некоторое время я не был уверен, действительно ли это так.

- Ну что? - спросил Кавор чуть слышным голосом.

- Ну что? - ответил и я то же самое.

- Идти ли нам вперед?

Я подумал.

- Если вы можете выдержать.

Вместо ответа я принялся совершенно отвинчивать крышку. Я снял ее и бережно положил на тюк. Несколько хлопьев снега закружились и исчезли, когда этот непривычный нам разреженный воздух наполнил наш шар. Я стал на колени, уселся у края отверстия и выглянул оттуда.

Внизу, на расстоянии одного ярда от моего лица, лежал чистый, не попиравшийся еще ничьей ногой, снег луны.

Наступила небольшая пауза. Взоры наши встретились.

- Ну, как вы себя чувствуете? Ваши легкие не очень страдают? - спросил Кавор.

- Нет, - отвечал я. - Я могу это выносить.

Кавор протянул руку за своим одеялом, просунул голову в дыру посредине и, завернувшись как следует, сел на краю отверстия, спустив ноги до расстояния в каких-нибудь шесть дюймов от лунного снега. С минуту он колебался, потом бросился вперед и стал на девственную, никем еще не попиравшуюся почву луны.

Когда он шагнул вперед, фигура его представилась мне в фантастическом виде, от преломления лучей у края стекла. Постояв с минуту и осмотрев окружающую вблизи местность, он собрался с духом и... прыгнул.

Изогнутое стекло показывало все в искаженном виде, и тут прыжок Кавора показался мне страшно большим, унесшим его на громадное расстояние, по крайней мере футов на двадцать или на тридцать от меня. Он стоял высоко на скалистой массе и делал какие-то знаки в мою сторону; может быть, он и кричал мне, но звук его голоса не долетал до меня. Однако, чорт побери, как же это он сделал такой гигантский прыжок? Я испытывал чувство, как человек, сейчас увидавший новый, кажущийся волшебством, фокус.

Едва придя в себя от удивления, я тоже спустился через отверстие шара. Как раз напротив меня снежный сугроб провалился, образовав что-то вроде канавы. Я сделал шаг и прыгнул.

Я оказался летящим по воздуху к скале, на которой стоял Кавор, сделавший в этот момент шаг вперед, мне навстречу, и ухватился за выступ скалы в состоянии бесконечного удивления и смущения. Кавор наклонился и кричал мне свистящими звуками, что следует быть осторожным.

Я забыл, что на луне, масса которой в восемь раз меньше массы нашей земли, а диаметр в четыре раза меньше массы земного, мой вес составлял всего только шестую часть той величины, которую он имел на земле. Но теперь мой полет напомнил мне об этом факте.

- Мы ведь здесь без помочей, на которых нас водила мать-земля, - сказал Кавор.

С большими усилиями, двигаясь так же осторожно, как человек, страдающий ревматизмом, я поднялся на вершину скалы и стал рядом с Кавором, под палящими лучами солнца. Шар наш лежал позади, на тающем сугробе снега, футах в тридцати от нас.

Насколько можно было окинуть взором огромный хаос беспорядочно разбросанных скал, образовавших дно кратера, повсюду такой же колючий хворостник, как и непосредственно окружавший нас, вступал в жизнь, разнообразимый там и сям толстыми кактусообразными растениями да алыми и пурпурными лишаями, которые росли так быстро, как будто ползли по камню. Все пространство кратера показалось мне тогда однообразной пустыней, вплоть до подошвы окружающих скалистых стен.

Стены эти, повидимому лишенные растительности, за исключением основания их, имели множество контрфорсов, террас и платформ, которые в то время не особенно привлекали наше внимание. Они тянулись на несколько миль от нас по всем направлениям; повидимому, мы находились почти в центре кратера, и видели отдаленные предметы сквозь легкий туман, подгоняемый ветром. Теперь тут в разреженном воздухе дул быстрый, хотя и слабый ветерок, очень холодный, но оказывавший весьма легкое давление. Он дул по окружности кратера, направляясь, повидимому, к жаркой, освещенной его стороне из туманного мрака противоположной стены. Трудно было глядеть на этот расстилавшийся на востоке туман; приходилось смотреть, прищуриваясь, прикрывая рукой глаза, вследствие ослепительного блеска неподвижного солнца.

- Тут, повидимому, пустыня, - сказал Кавор, - совершенная пустыня.

Я снова стал обозревать окрестное пространство. Меня все еще не покидала надежда увидеть какой-нибудь признак quasi-человеческого существования, какую-либо верхушку строения, какой-нибудь дом или орудие, но куда ни обращал я взоры, всюду те же нагроможденные беспорядочно скалы, в виде пиков и гребней, тот же колючий хворостник, те же уродливые кактусы, все спесивее и спесивее раздувавшиеся, словом - полное как будто разрушение надежды на человеческую жизнь.

- Похоже на то, что эти растения существуют лишь сами для себя, - сказал я, - я не вижу тут ни малейшего следа какого либо иного создания.

- Ни насекомых, ни птиц! Никакого следа, ни кусочка и ни частички животной жизни. Да если бы и были животные, что стали бы они делать в здешнюю бесконечную ночь?.. Нет, очевидно, тут только и есть одни эти растения.

Я прикрыл глаза рукой.

- Это походит на фантастический ландшафт, созданный сновидением. Эти предметы менее похожи на земные сухопутные растения, чем растительные формы, которые мы воображаем пробивающимися меж скал, на дне моря. Посмотрите хоть вон на тот кактус, что ли! Можно подумать, что это ящерица, преображенная в растение. А какой ослепительно яркий свет!

- А между тем, ведь это еще только прохладное утро, - сказал Кавор. Он вздохнул и поглядел вокруг себя. - Нет, здешний мир не пригоден для людей, - промолвил он, - и, однако в некоторых отношениях... он не лишен интереса.

Он умолк на некоторое время и погрузился в размышления, сопровождаемые его обычным в таких случаях гудением. Я вздрогнул от нежного прикосновения чего-то: оказалось, что тонкий листик растущего лишая вполз мне на ботинку. Я стряхнул его, он рассыпался прахом, и каждый кусочек его тотчас же начал опять расти. Затем я услыхал резкое восклицание Кавора, уколовшегося, как оказалось, об острый шип колючего кустика.

- Посмотрите! - сказал я, оборачиваясь, но Кавор исчез.

В испуге я поспешно пошел посмотреть с края скалы. Но, пораженный внезапным исчезновением Кавора, я снова забыл, что мы на луне. Широкий шаг, сделанный мною, перенес бы меня при земной обстановке не более, чем на ярд; на луне же он перенес за шесть или, по меньшей мере, за пять ярдов через край скалы. Впечатление было похоже на кошмар, когда чудится, что падаешь все ниже и ниже. Ибо в то время, как на земле падающее тело проходит в первую секунду шестнадцать футов, на луне оно проходит всего два фута, имея притом вес в шесть раз меньший сравнительно с весом, имевшимся на земле. Я упал или, вернее сказать, спрыгнул футов на тридцать. Мне показалось, что это заняло много времени - пять или шесть секунд, как полагаю. Я летел по воздуху и упал, как перо, увязнув по колена в снежный сугроб на дне оврага, среди синевато-серых скал с белыми прожилками.

Я осмотрелся кругом.

- Кавор! - крикнул я, но никакого Кавора не было видно. - Кавор! - завопил я еще громче, но лишь горное эхо откликнулось на мой отчаянный призыв.

Вскарабкавшись на вершину скалы, я опять стал кричать со всей мочи: "Кавор! Кавор!". Крик мой напоминал блеяние заблудившегося ягненка.

Шара тоже не было видно, и на минуту меня охватило страшное ощущение одиночества среди чужого, неведомого мира.

Наконец, я увидал Кавора. Он смеялся и жестикулировал, чтобы привлечь мое внимание. Он стоял на площадке скалы, ярдах в двадцати или тридцати от меня. Я не мог слышать его голоса, но жесты его говорили: "Прыгай!". Я поколебался - расстояние казалось огромным. Однако, я рассудил, что, наверное, буду в состоянии махнуть на большее расстояние, чем сам Кавор.

Я отступил шаг назад, собрался с духом и прыгнул изо всей силы. Казалось, я прыгнул прямо вверх, в воздух, как будто мне уже никогда и не нужно спускаться вниз...

Было жутко и вместе с тем очень приятно нестись таким образом прямо по воздуху. Мой скачок оказался слишком большим. Я пролетел над головой Кавора и увидал под собой усаженный колючими растениями овраг, куда мне предстояло свалиться. В испуге я крикнул, простер вперед руки и растопырил ноги.

Вскоре я увидал маленькое круглое лицо Кавора, выглядывавшего из-за колючей изгороди. Он кричал, что-то спрашивая у меня. Я пытался тоже крикнуть ему, но не мог этого сделать, потому что чересчур запыхался. Он направлялся меж тем ко мне, осторожно раздвигая кусты.

- Нам нужно держаться на-стороже, - сказал он, - Эта луна не признает никакой дисциплины. Она даст нам разбиться вдребезги, - Он помог мне встать на ноги. - Вы чересчур напрягали силы, - сказал он, смахивая рукой желтую пыль с моей одежды.

Я стоял смирно, лишь тяжело дыша и позволяя ему счищать с моих колен и локтей прилипшее студенистое вещество и читать мне нотации по поводу моих злоключений.

- Мы должны приноровляться к здешнему притяжению. Наши мускулы еще недостаточно приучены. Необходимо попрактиковаться. Когда у вас восстановится правильное дыхание...

ездить на велосипеде у нас на земле.

Кавору вдруг пришло на мысль, что холодный воздух на дне оврага после солнечного зноя может породить у меня лихорадку, и мы вскарабкались на вершину скалы, озаренную солнцем. Оказалось, что, кроме нескольких ссадин, я не получил никаких серьезных ушибов при падении, и теперь, по предложению Кавора, мы высматривали безопасное и удобное место спуска для нашего следующего прыжка. Мы выбрали, наконец, площадку на скале, в расстоянии около десяти ярдов, отделенную от нас целой чащей темно-зеленых колосьев.

- Прыгнем отсюда, - сказал Кавор, разыгрывавший роль инструктора, и указал на место футах в четырех от носков моих гамашей.

Этот скачок я совершил без труда и, должен сознаться, не без удовольствия увидал, что Кавор не допрыгнул на один фут или около того и свалился в колючий кустарник.

- Видите, как надо быть осторожным! - сказал он, вытаскивая шипы, вонзившиеся ему в лицо и руки; с этого момента он перестал менторствовать и сделался моим товарищем, таким же, как я, учеником в искусстве лунного передвижения.

не поверил бы, если бы не узнал по собственному опыту, как быстро усваивается это приспособление. В самом деле, в весьма короткое время, после двадцати или двадцати пяти прыжков мы могли уже определять усилие, необходимое для данного расстояния, почти с земною уверенностью.

И все это время лунная растительность быстро развивалась вокруг нас, становилась выше и гуще, - все эти колючие колосья и толстые, мясистые кактусы, грибы и лишаи, поражавшие своими необычайными формами. Однако, мы были так поглощены нашими упражнениями в прыгании, что не обращали пока ни малейшего внимания на это буйное развитие лунных растений.

Сильнейшая экзальтация овладела нами. Отчасти, я думаю, это было чувство радости по случаю нашего освобождения из продолжительного плена в тесном шаре; но главным образом тут действовала приятная мягкость и свежесть лунного воздуха, который, я уверен, содержит гораздо большую пропорцию кислорода, чем наша земная атмосфера. Не взирая на странный вид и необычайные свойства всего, нас окружающего, я чувствовал себя столь же отважным и опытным, как любой лондонский хулиган, очутившийся впервые среди гор, не думаю, чтобы кто-либо из нас обоих, хотя и лицом к лицу с неведомым, испытывал особенный страх.

Нас обуревал дух предприимчивости. Мы выбрали обросший мхом пригорок, находившийся от нас ярдах в пятнадцати, и благополучно перемахнули друг за другом на его вершину.

Кавор сделал три шага и отправился на манивший прохладою снежный скат. Я оставался с минуту неподвижным, пораженный уморительным видом его парящей в воздухе фигуры в грязной, измятой спортсменской фуражке, с взъерошенными волосами и маленьким круглым туловищем, с длиннейшими руками и подкорченными под себя тоненькими, козлиными ножками, - фигурки, составлявшей такой резкий контраст с волшебными декорациями обширной лунной панорамы. Я громко расхохотался и последовал сам за своим забавным товарищем. Скок! - и я очутился рядом с ним.

переводя дух и вопросительно поглядывая друг на друга. Кавор бормотал что-то об "удивительных ощущениях". Затем мне пришла в голову одна мысль. В тот момент мысль эта не была особенно ужасной - она была лишь естественным вопросом, который возникал сам собою из данного положения.

- Кстати, - сказал я, - а где же наш шар?

Кавор посмотрел на меня.

- Как?

Я вдруг понял все значение того, о чем зашла речь, и ужаснулся.