Первые люди на Луне.
Глава XXI. Мистер Бедфорд в Литльстоне.

ГЛАВА XXI.

Мистер Бедфорд в Литльстоне.

Направление моего полета было почти параллельно поверхности, когда я достиг верхних слоев атмосферы. Температура шара начала с этих пор повышаться. Я знал, что мне надо когда-нибудь спуститься. Но далеко подо мной, в темнеющем сумраке, раскинулось обширное морское пространство. Я открыл все окошки, какие мог. Постепенно я перешел из яркого солнечного света к вечерним сумеркам, и от сумерек к ночному мраку. Все шире и шире вырисовывалась подо мной земля по мере появления звезд, и серебристо-прозрачная, светящаяся ночным светом облачная вуаль стремилась окутать меня. Наконец, земля представлялась мне уже более не круглой, а плоской, потом даже вогнутой. Она уже не была больше планетой, носящейся во мраке, но целым миром, населенным людьми. Я закрыл все, кроме пространства около дюйма в окошке, обращенном к земле, и начал спускаться с ослабленной быстротой. Крепнущий ветер веял теперь уже так близко, что я мог видеть мрачный блеск волн, вздымавшихся мне навстречу. Я защелкнул последнюю полоску в окне и сидел, мрачно грызя пальцы, в ожидании спуска...

Шар шлепнулся об воду с громким всплеском. Вода разбрызгалась, должно быть, на несколько сажен кверху. Тогда я раскрыл вновь одно из каворитовых окошек и стал вновь спускаться, с каждым разом все медленнее и медленнее, пока не почувствовал, что шар прижимается к моим ногам и подскакивает все кверху, как пузырь. В конце концов я плавал, носясь по поверхности моря, и мое путешествие в пространстве пришло к концу.

Ночь была темная, без просвета. Две маленьких желтых точки указывали вдали на плывущие суда, а впереди маячил красный огонек, то появляясь, то исчезая. Если бы электричество моей лампочки не пришло к концу, я решил бы, пожалуй, подняться вверх снова. Но, несмотря на крайнюю усталость, я начинал чувствовать возбуждение, волнуемый лихорадочной, нетерпеливой надеждой, что мое странствие может окончится.

В конце концов я перестал суетиться и сидел, упершись в колени и глядя пристально на этот далекий красный свет. Он вспыхивал и погасал, мерцая все время. Мое возбуждение мало-по-малу улеглось. Я вспомнил, что мне придется провести, по крайней мере, еще одну ночь в шаре, почувствовал себя до крайности отяжеленным и утомленным и заснул вдруг мертвым сном.

Перемена ритмического укачивания пробудила меня. Я посмотрел через стекло окошка и увидел, что я выброшен на берег, на громадную песчаную мель. Далеко где-то мелькали на горизонте дома и деревья, а со стороны моря какие-то неполные, смутные очертания корабля выделялись из волн и мрака.

Я встал на ноги и начал вглядываться. Моим единственным желанием было выскочить из шара. Отверстие для выхода находилось вверху, и я стал вертеть штопор. Мало-по-малу горловина открывалась. Наконец, воздух засвистел, снова врываясь внутрь шара, как некогда он свистел, выходя наружу. Но на этот раз я не стал дожидаться, пока давление сделается равномерным.

Через минуту уже крышка была у меня в руках, и передо мной было открытое пространство, открытая даль с хорошо мне знакомым земным сумраком.

Воздух врывался мне в легкие, так что в первое мгновение я задохнулся. Громко вскрикнув, я бросил крышку, схватился руками за грудь и присел. Некоторое время я жестоко страдал; затем стал глубоко вдыхать воздух и, наконец, мог подняться и снова поползти вон из шара. Я попробовал сунуть свою голову в отверстие, но шар перевернулся и как будто что потянуло мою голову вниз, едва она выглянула на свет. Я снова нырнул обратно в шар, иначе бы мое лицо захлестнуло волною. Высовываясь и прячась так несколько раз, мне удалось, наконец, вылезти на песок, куда набегали еще время от времени отступавшие волны.

Я даже не пытался встать на ноги. Мне казалось, что мое тело сделалось внезапно как будто свинцовым. Матерь-земля уже цеплялась за меня теперь и никакой каворит не спасал от нее. Я сел на песок, не обращая внимания на воду, заливавшую слегка мои ноги.

Наступал вечер. Мглистые сумерки почти сплошь все окутали, оставляя лишь там и сям длинную серовато-зеленую полосу. Кое-где виднелся корабль, стоявший на якоре, то есть бледные очертания судна с желтым огоньком. Вода все продолжала сбегать длинными, пенистыми волнами. Вправо от меня вырисовывался изгибами берег, пустынная мель с несколькими лачугами, где выделялся лишь маяк, да поплавок, да песчаная стрелка. Влево же шел пологий песчаный откос, испещренный там и сям лужами и заканчивающийся на расстоянии около мили небольшим валом из щебня. К северо-западу виднелось какое-то укромное морское местечко: ряд жалких лачужек, самых маленьких, какие только я видел на земле, словно темные крапины в надвигающемся сумраке. Какие странные люди могли воздвигнуть эти узкие, вертикальные домики на таком малом пространстве, я не знаю. Это напоминало домики Брайтона, затерянные в пустыне.

Долгое время я сидел так, зевая и потирая свое лицо. Наконец, я попытался встать. Это вызвало во мне такое чувство, как будто я поднимаю тяжесть, но я все-таки поднялся.

Я поглядел на далекие домики. Первый раз со времени наших мучений среди кратера я вспомнил о земной пище. "Окорока, - прошептал я, - яичек, хорошей закуски и хорошего кофе... И на кой чорт я бросил все это в Лимпне?" Я подумал о том, где я теперь. Это был какой-нибудь восточный берег, но прежде чем опуститься, я видел перед собою Европу.

Я услыхал скрип шагов по песку, и какой-то маленький, круглолицый добродушный человечек, во фланелевой рубашке, с купальным полотенцем на плечах и купальным костюмом, перекинутым через руку, показался на взморье. Я тотчас убедился, что, несомненно, нахожусь в Англии. Он посмотрел почти подозрительно на шар и на меня, и двинулся вперед, пристально вглядываясь. Я должен сознаться, что выглядел довольно дико и свирепо - грязный, нечесаный, оборванный до последней возможности, но в эту минуту я позабыл об этом. Незнакомец подошел ко мне ярдов на двадцать.

- Эй, послушайте, - обратился он, несколько нерешительно.

- Послушайте вы сами, - отвечал я.

Он приблизился, ободренный моим ответом.

- Что это за такое за штука? - спросил он меня.

- Это Литльстон, - отвечал он, указывая на дома, - а это Денгенес. Вы только что высадились? Что это за штуку вы приволокли? Какая-нибудь машина?

- Да.

- Вы приплыли к берегу? Вы потерпели крушение или что-нибудь подобное? В чем дело?

Я быстро соображал, производя осмотр маленького человечка, оценивая его по мере приближения.

- Клянусь честью, - сказал он, - вы, верно, порядочно странствовали! Я думал, вы... Ну, где же вы потерпели крушение? Эта штука какой-нибудь пловучий снаряд для спасения жизни?

Я решился принять его толкование в эту минуту и слегка подтвердил его догадку.

- Я прошу помощи, - резко проговорил я. - Я хочу вытащить кое-что сюда на берег, - вещи, которых я не могу бросить.

Тут я заметил трех несколько милых юношей, тоже с полотенцами и костюмами, в соломенных шляпах; они спускались по берегу прямо ко мне. Очевидно, это была ранняя компания купальщиков из Литльстона.

- Помощи? - проговорил мой собеседник. - Сейчас! - Он неопределенно засуетился. - Что, собственно, вы желаете, чтобы было сделано? - Он вертелся жестикулируя.

Три юноши ускорили шаги. В минуту они уже были около меня и осыпали меня расспросами, на которые я не имел желания отвечать.

- Я расскажу все позже, - отговорился я. - Я выброшен на берег. Я потерпел несчастье.

- Пойдемте в отель, - проговорил раньше всех маленький человечек. - Затем мы посмотрим, что можно сделать.

Я поколебался.

- Я не могу, - проговорил я. - В этом шаре находятся две больших золотых полосы.

Они недоверчиво посмотрели друг на друга, затем на меня, с сильным недоумением. Я направился к шару, остановился, влез внутрь, и вот перед ними лежали ломы селенитов и разорванная цепь. Если бы я не был так страшно утомлен, то мог бы вдоволь насмеяться. Они уставились на золото, как котята на таракана. Они не знали, как взяться за такую массу. Маленький жирный человек пригнулся и поднял за конец один из этих ломов, затем бросил его, издав порядочное кряхтенье, за ним и все остальные проделали это.

- Это свинец или золото? - проговорил один.

- О, это золото! - проговорил другой.

- Золото самое настоящее, - подтвердил третий.

Тогда они все впились в меня глазами, потом уставились на корабль, стоявший на якоре.

- Верно, я вам говорю! - воскликнул маленький человечек. - Но где вы это добыли?

- Я добыл это на луне. - Я увидел, как они вытаращили глаза друг на друга. - Глядите сюда, - сказал я. - У меня теперь нет охоты вас убеждать. Помогите мне перенести эти золотые слитки в отель. Я полагаю, что двое из вас могут справиться с одним ломом, я же постараюсь снести эту цепь, и расскажу вам побольше, когда немного поем.

- А как же насчет вот той штуки?

- Она тут не мешает, - проговорил я. - Во всяком случае, чорт с ней, пускай она тут остается. Когда придет время, она полетит как нельзя лучше.

С чувством величайшего удивления молодые люди послушно взвалили мои сокровища к себе на плечи и, передвигая ногами, как будто налитыми свинцом, я двинулся впереди этого оригинального шествия по направлению к отдаленному приморскому домику. На половине пути к нам присоединились еще две благоговейно ступавшие маленькие девочки, с садовыми лопатками в руках; потом появился мальчуган, перегнувшийся в три погибели и сопевший, как паровоз. Он был, помнится мне, сперва на велосипеде и конвоировал нас на некотором расстоянии, ярдов в двадцати, с правого боку; затем, я полагаю, он признал нас неинтересными, вскочил снова на велосипед и умчался по берегу вверх, в направлении к шару.

Я оглянулся на него.

- Он не тронет машины, - заметил мне толстый человечек успокоительным тоном; а я очень нуждался в успокоении.

Сперва серое утро как будто царило и в моей душе, но вот солнце выступило из облаков, столпившихся на горизонте, и озарило весь мир, придав свинцовому морю ярко-искрящуюся поверхность. Я воспрянул духом. Сознание важных подвигов, которые я совершил и какие еще мне предстояло совершить, проникло в мою душу вместе с солнечными лучами. Я громко расхохотался, глядя, как передний носильщик сгибался под тяжестью моего золота. Когда я не на шутку займу опять место в земном мире, как этот мир будет дивиться на меня.

Если бы не моя крайняя усталость, то владелец литльстонского отеля также позабавил бы меня; он долго колебался, глядя то на мое золото и почтенную свиту, то на мою весьма непрезентабельную внешность. Но в конце концов я очутился опять в земной ванной комнате, с теплой водой, чтобы омыться, и с переменой белья, хотя, повидимому, и слишком малого на мой рост, но все-таки чистого, одолженного мне находчивым маленьким человечком. Он дал мне и бритву, но я не мог решиться приступить к щетинистым аванпостам бороды, покрывавшей мою физиономию.

Я уселся за английский завтрак и начал уничтожать его с каким-то вялым аппетитом: он копился уже несколько недель и успел одряхлеть. Я отмалчивался на вопросы всех четырех юношей, но, наконец, сказал им правду.

- На луне?

- Да, на луне, которая на небе.

- Но что вы хотите сказать?

- То, что я говорю, черт побери!

- Именно, через пустое пространство на этом шаре, - и я с наслаждением проглотил яйцо; при этом я заметил про себя, что когда отправлюсь обратно на поиски Кавора, то захвачу с собой лукошко яиц.

Я ясно видел, что они не верят ни одному слову из того, что я говорил. Очевидно, они считали меня самым отъявленным лгуном, какого когда-либо встречали. Они переглянулись друг с другом и вновь сосредоточили блестящие взгляды на мне. Я думаю, они надеялись найти какие-нибудь разъяснения даже в том способе, как я солил свое кушанье. Казалось, они усматривали особое значение в том, как я начинял яйцо перцом. Эти странным образом выделанные массы золота, которые они несли на себе, не давали им покоя. Драгоценности эти лежали теперь передо мною, ценою каждая несколько тысяч фунтов; украсть их было также немыслимо, как похитить целый дом или участок земли. Поглядывая на их уморительные лица из-за своей чашки кофе, я подумал, в какие странные объяснения я должен им пуститься, чтобы меня вновь сделалось возможным понимать.

- Не разумеете же вы в самом деле... - начал было самый молодой из моих спутников, тоном, каким уговаривают маленьких упрямых детей.

- Пожалуйста, передайте мне блюдо с тартинками, - проговорил я, и быстро опустошил его.

- Так что же! - проговорил я, и пожал плечами.

- Он не желает нам рассказывать, - проговорил самый младший, как бы a parte, и затем с напускными совершеннейшим равнодушием хладнокровно спросил: - Вы позволите мне закурить?

Я дружески кивнул головой и продолжал свой завтрак. Двое других высунулись из окна, находившегося в некотором отдалении и тихо совещались друг с другом. Меня вдруг пронизала одна мысль.

- А ведь время бежит, - проговорил я.

- Приближается самое время отлива, - проговорил маленький человечек.

- Ну, во всяком случае, - проговорил я, - он не уплывет далеко.

Я разбил третье яйцо и обратился с небольшим спичем.

- Господа, - проговорил я. - Прошу вас, не думайте, как вы наверное делаете, будто я говорил вам несообразную ложь или что-нибудь подобное. Я вынужден лишь быть немного лаконичным и таинственным. Я вполне понимаю, что это может быть неприятно и что ваше воображение должно разыгрываться. Могу уверить вас, что вы живете в замечательное время; но я не могу вам теперь ничего разъяснить; это невозможно. Даю вам честное слово, что я явился с луны. Это все, что я могу сказать вам... Тем не менее, я бесконечно вам обязан. Понимаете вы, бесконечно. Надеюсь, что мое обхождение никоим образом вас не обидело?

почти опрокидывалось, и с некоторой ловкостью возвращался обратно.

- Ни капельки не обидели, - проговорил толстенький человечек, - и не думайте этого!

Затем все встали, рассыпались в разные стороны и стали прохаживаться, покуривая папироски и вообще стараясь показать, что они совершенно ко мне дружелюбны, ни мало не стеснены и вполне чужды малейшего любопытства относительно меня и моего шара.

- А все-таки я пойду поглядеть одним глазом на это судно, - услыхал я, как проговорил вполголоса один из компании. И если б только они послушались собственного желания, то, я уверен, все бы ушли, оставив меня одного. Я, между тем, принялся за третье яйцо.

- Погода, - заметил толстенький человечек, - стояла великолепная, не правда ли. Я не запомню, когда у нас было такое лето...

- Что это? - воскликнул я.

- А вдруг это... - воскликнул маленький человечек и бросился к угловому окну.

Все прочие побежали к окну, а я сидел, на них глядя.

Вдруг быстро вскочил и я, бросив третье яйцо, и тоже ринулся к окну. У меня промелькнула ужасная мысль.

- Не тот ли этот мальчуган? - закричал я, разражаясь бешеной яростью. - Это, наверное, проклятый мальчишка! - В суматохе я оттолкнул слугу, который нес мне какое-то новое блюдо, и, стремглав выскочив из комнаты, сбежал по лестнице на маленькую веранду перед отелем.

Море, бывшее перед тем спокойным, вздымалось теперь бурными гребнями валов, и пространство, где прежде находился шар, было теперь залито клокочущими волнами, как на месте только что спущенного корабля. А вверху кружилось маленькое легкое облачко, и три, четыре человека на взморье глазели, с недоумением в лицах, на это неожиданное явление. И это было все! Рыбаки и слуга, и четыре юноши в летних костюмах побежали все следом за мною. Из окон и из дверей слышались крики, и отовсюду высыпал суетящийся люд, с разинутыми ртами.

Некоторое время я стоял неподвижно, слишком ошеломленный такой неожиданной развязкой, чтобы думать о людях, меня окружавших.

- Кавор там, - бормотал я, - там, наверху. И не единой душе неизвестно, как изготовить его вещество. О, Боже милосердный!

Я ощутил, как будто кто-нибудь из лейки поливает мой холодеющий затылок. Колени у меня подкосились. Да, этот проклятый мальчишка был там, в небесных высях. Я же остался совсем "одиноким". Тут было золото в столовой отеля, мое единственное имущество на земле; тут были мои кредиторы. О, Господи, что из всего этого выйдет? Общее впечатление сводилось к какой-то гигантской, неразрешимой путанице.

- Я вам говорю, - раздавался сзади меня голос маленького человечка. - я говорю вам, знаете...

Я обернулся и увидел человек двадцать или тридцать, нечто вроде иррегулярной осады; все они бомбардировали меня безмолвно вопросительными взглядами, исполненными сомнений и подозрений. Для меня стал невыносимым гнет этих взоров, и я громко выругался.

- Я не могу, - завопил я, - говорю вам, что не могу. Я не в силах. Вам остается лишь пялить глаза и убираться к чорту.

появившегося слугу.

- Слышите вы, - закричал я, - помогите мне стащить эти полосы тотчас же в мою комнату. - Он не сразу меня понял; я бешено кричал на него. Появился еще какой-то испуганный старичок в зеленом халате; потом еще двое юношей в фланелевых рубашках. Я кинулся к ним и попросил их услуг. Едва лишь золото было в моей комнате, как я почувствовал себя свободным. - Теперь уходите! - закричал я, - уходите все прочь, если не желаете видеть человека, сходящего с ума у вас на глазах!

Я вытолкал слугу за плечи, когда он замялся. Затем, как только дверь за ними всеми была заперта на ключ, я сорвал с себя платье маленького человечка, разбросав его во все стороны, и тотчас улегся в постель. Тут я пролежал, ругаясь про себя и дрожа, как в лихорадке, довольно долгое время. Наконец, я достаточно успокоился, чтобы встать с постели, позвонил пучеглазого слугу и потребовал себе ночную сорочку, соду и виски да несколько хороших сигар. Когда все это было доставлено, я снова замкнул двери и постарался взглянуть прямо в лицо своему положению.

Общий результат грандиозного опыта сводился к полнейшему неуспеху. Это было крушение, и я оказывался единственным лицом, оставшимся в живых. Это была полная неудача, увенчавшаяся последним несчастьем. Ничего не оставалось теперь более, как лишь спасаться самому, насколько можно, от последствий нашей неудачи. В силу одного рокового удара, все мои смутные надежды на возвращение и отыскание Кавора теперь рухнули. Мое намерение отправиться на выручку Кавора, или, по крайней мере, наполнить шар золотом и анализировать кусочек каворита, чтобы таким образом раскрыть его великую тайну, - все эти грезы рассыпались прахом.

Я остался один в живых, вот и все!

непоправимый жестокий поступок. Но тут, запершись наглухо и оградив себя от вторжений, я мог обдумать свое положение, все его последствия и распорядиться как надо, без всякой помехи.

Разумеется, для меня было как нельзя более ясно, что произошло с мальчуганом. Он забрался в шар, стал играть кнопками, закрыл окошки каворита и взлетел на воздух. Было в высшей степени невероятно, чтобы он привинтил крышку горловины. А даже если он это и сделал, то все-таки была тысяча шансов против его возвращения назад. Представлялось вполне очевидным, что он направится к центру мировой сферы, да так и останется там, вне участия в обычных земных интересах, каким бы замечательным феноменом он ни казался для обитателей какого-нибудь отдаленного уголка в пространстве. Я очень быстро пришел к убеждению относительно этого пункта. Что же касается моей ответственности по этому поводу, то, чем более я размышлял, тем яснее мне становилось, что если только я буду оставаться спокойным, то мне не придется тревожиться на этот счет. Если предо мною предстанут гневные родители, требуя возвращения погибшего мальчика, то я могу просто потребовать возвращения моего потерянного шара, или спросить, что они желают сказать. Сначала перед моим воображением мелькали было и плачущие родители, и полиция, и усложнения всякого рода, но потом я увидал, что мне просто лишь надо держать язык за зубами, и ничего тогда не случится. Действительно, чем дольше я лежал, покуривая и размышляя, тем более делалось очевидным, что самое мудрое - оставаться в покое. Всякий британский гражданин располагает правом, если только он никому не причинил ущерба или обиды, появиться внезапно, где ему вздумается, и каким угодно грязным оборванцем, и с каким угодно количеством чистого золота, какое он окажется способным привезти с собой. При этом никто не имеет малейшего права мешать или задерживать его в такого рода действиях. В конце концов я формулировал это себе и повторял непрерывно как известного рода лютую хартию вольностей.

Раз я отыскал такой выход с одной стороны, то мог воспрянуть духом и разобрать подобным же образом некоторые обстоятельства, о которых я едва решался перед тем думать. А именно, все, что касалось моего денежного банкротства. Но теперь, вникая в это дело спокойно и на досуге, я без труда увидал, что если только я скроюсь куда-нибудь, усвоив себе на время какое-нибудь менее известное имя и сохраню бороду, отросшую за два месяца, то риск относительно преследования меня несносными кредиторами, на которых уже я намекал прежде, делался весьма незначительным. Отсюда до известного рода разумных земных действий был всего один шаг.

Я распорядился, чтобы мне доставили письменные принадлежности, и написал письмо в новый Ромнейский банк, ближайший, как сообщил мне слуга отеля; я уведомлял директора банка, что хотел бы открыть у него текущий счет, и просил его прислать двух особ, заслуживающих доверия и с надлежащими полномочиями, в кебе с хорошей лошадью, чтобы отвезти несколько сот пудов золота, очутившихся в моем распоряжении. Я подписал письмо: "Г. Д. Уэльс", что показалось мне весьма почтенным именем. Покончив с этим, я отправился в контору, вызвал управляющего и попросил его прислать мне портного, чтобы снять мерку для суконной пары; велел, кроме того, принести мне чемодан, панталоны, сорочки, шляпы (для примерки); часовщику же заказал часы. Разослав все эти письма, я съел такой хороший завтрак, какой только отель мог изготовить, и лежал затем, посасывая сигару, до тех пор, пока, согласно моим инструкциям, явились два надлежаще уполномоченные клерка из банка, свесили и забрали у меня золото. После этого я укрылся с головой одеялом, чтобы оградить себя от всякого стука в дверь, и заснул с величайшим комфортом.

Да, я предался сну. Без сомнения, это было несколько прозаично для первого человека, вернувшегося сейчас с луны, и мне не трудно представить, что какой-нибудь молодой, одаренный фантазиею читатель найдет мое поведение подрывающим всякий интерес к моей личности, но я был до крайности утомлен и измучен, и, черт побери, что же мне еще оставалось делать? Ведь, разумеется, не было ни малейшего шанса, что мне поверят, когда бы я стал рассказывать свои похождения. Это, наверно, лишь подвергло бы меня множеству неприятностей.

свет не захочет признать ее фактом, то пусть признает за небылицу; меня это не касается.

А теперь, когда счеты покончены, я восхищаюсь при мысли, как гладко сошло и было закончено все приключение. Каждый убежден, что Кавор был не особенно даровитым научным исследователем, который спалил свой дом и самого себя в Лимпне; удар же, сопровождавший мое прибытие в Литльстон, объясняют в связи с опытами над взрывчатыми веществами, которые постоянно производятся в одном из лиддских казенных учреждений, за две мили от города. Я должен сознаться, что до сих пор не обнаружил своей прикосновенности к исчезновению Томми Симонса, - так звали мальчугана. Да это, пожалуй, и не легко было бы доказать, если бы я даже и попытался пуститься в разъяснения. Мое появление в лохмотьях, с двумя полосами чистейшего золота, на литльстонском берегу толкуется разными остроумными способами, и меня мало трогает, что вообще думают об этом. Иные говорят, что я нарочно сочинил всю историю, во избежание слишком подробных расспросов об источнике моего богатства. Хотел бы я видеть человека, который бы мог выдумать историю, настолько последовательную, как моя. Ну, они желают считать эту за выдумку, пусть так и будет!

Я поведал свои приключения, а теперь, полагаю, мне снова придется навалить на себя бремя земных забот. Даже человек, побывавший на луне, должен все-таки добывать себе пропитание. Вот я и работаю тут в Амальфи над сценарием той самой драмы, которую я набрасывал еще прежде, чем Кавор вторгся в мою жизнь. Однако, должен сознаться, что мне не легко сосредотачивать внимание на пьесе, когда лунный свет проникает в мою рабочую комнату. Теперь полнолуние, и в прошлую ночь я целыми часами безумствовал, вперив взоры на этот сияющий светлый щит, который сулит так много. Представьте только себе и столы и стулья, и станки и палки из чистого золота! О, проклятие! Если бы хоть кто-нибудь вновь натолкнулся на этот каворит!.. Но подобные вещи не случаются два раза в жизни. Я живу тут немного получше, чем в Лимпне, вот и все. А Кавор покончил самоубийством более сложным образом, чем какое бы то ни было человеческое существо, и вся история разрешается в конце концов совершенно как сновидение. Она так мало вяжется с остальными жизненными происшествиями, столь многое в ней стоит вполне обособленно от человеческого опыта - прыганье, питание, дыхание, в этих сферах, лишающих веса, - что в самом деле бывают моменты, когда, несмотря на лунное золото, я более чем наполовину готов поверить, что все происшедшее было сон.

Здесь оканчивается история в том виде, как мы ее первоначально получили. Но затем нам было доставлено до крайности странное сообщение, несомненно подтверждающее самым любопытным и неожиданным образом правдивость всего рассказа. Если верить нашему корреспонденту, то мистер Кавор еще жив на луне и посылает на землю депеши.